black eyes, bad guys

Такемичи кажется, что его сердце ломается и застревает в расщелинах рёбер. Увидеть Майки сейчас - всё равно что смотреть с высоты птичьего полёта на ночной город. Там жизнь, туда хочется нырнуть и скрыться от всех гнетущих мыслей и неестественных людей, там хочется остаться навсегда, не оставляя прошлому ни обещаний о возвращении, ни адреса. Ни-че-го его не держит в той точке, где он сейчас находится. Его место рядом с ним, а не здесь. И теперь он чувствует это острее, чем когда-либо прежде. Только высшие силы позволяют ему удерживать переноску с щенком и телефон, ибо все, чего ему сейчас хочется: это раскрыть руки и броситься к Майки, как в море. Внешне он выглядит как настоящая знаменитость. И за то, что ему пришлось покрасить свои роскошные волосы, Уэно ему ответит. Нельзя отрицать, что этот образ ему идёт. Длинные чёрные пряди блестят в свете полуденного солнца, растекающегося в оконных стеклах... И хоть глаза его скрываются за тёмными стёклами очков, Такемичи готов поклясться, что он смотрит на него в ответ, а это значит - неважно, где они находятся и в какой ситуации могут оказаться в дальнейшем. На самом деле, стыд - это и впрямь болезненное чувство. Он винит себя за ложь и глупость, за попытки сбежать от него и от себя самого, за поиск объяснений и оправданий собственным эмоциям. И всё это больно. Такемичи стыдно, что он не мог поверить в себя; поверить в то, что можно любить по-настоящему. Манджиро оставил брата, сменил имя и притворился больным на голову айдолом, лишь бы выполнить его просьбу и быть рядом с ним. Такемичи не знал, что может быть кому-то так сильно нужен. Он не верил, что это возможно, но это не было виной Майки. Как он мог быть таким эгоистом? Как он мог заставлять его так переживать? Как он мог врать ему? – К-хм, Такемичи-кун, – осторожно зовёт его Хината и робко протягивает носовой платок. Он непонимающе смотрит на нее. – Ты плачешь. Такемичи быстро утирает глаза рукавом куртки. – Н-нет, это так... ничего. С чего бы мне плакать? – Это лидер какой-то поп-группы? Ты его фанат? Может, хочешь с ним познакомиться? – Нет. Не хочу. В глаз просто что-то попало… «Вот ведь дебил! – ругает он себя, – Ещё немного - и все усилия пошли бы в жопу!». Он понимает, что это еще слабо сказано. Мобильник издал нетерпеливый звук. Он позволил себе мельком взглянуть (читай: уставиться) на Манджиро, прежде чем прочитать сообщение: «Найди способ избавиться от своей подруги. Я хочу тебя обнять перед полётом. Назначаю свидание в туалете. Я помню, что ты мне обещал». Щёки Ханагаки вспыхнули. Когда он поднял голову, то Майки в поле его зрения уже не было. – Мне нужно отойти в уборную, - сказал он больше родителям, нежели Хинате. Мать закатила глаза, как будто он пятилетний и просится у нее пойти с ним, дёргая за юбку. – Пойдем выпьем кофе, – небрежно бросил отец, стараясь не вникать, что с лицом у его наследника. – Я позабочусь о щенке. Надеюсь, он больше не будет кусаться? – с надеждой спросила Тачибана и, если честно, Такемичи был немного поражён тем, что она осмелилась предложить помощь при его «милых» родителях. – Поторопись, Такемичи, – выплюнул отец, – Нам не нужны проблемы из-за твоих слёз и соплей. Я не собираюсь звонить в полицию и сообщать о том, что в самолет заложили бомбу, лишь бы задержать рейс. Но Такемичи уже не слышал. Ему не хотелось больше ничего, кроме как выполнить желание Майки. Ему не давало покоя то, что всё это время Манджиро находился поблизости, но не имел возможности подойти. – Тебя правда не затруднит? – спросил он напоследок у Хинаты. – Слушай, я понимаю, что не понравилась твоему щенку, но… – Не принимай на свой счёт, он со всеми незнакомцами не особо ладит, – врёт и не краснеет Ханагаки. – Будем надеяться, что порванная переноска не станет проблемой при посадке. – Я зацеплю ее булавкой так, что будет незаметно. Иди, – Хината напряженно улыбнулась, стараясь не обращать внимание на осуждение в глазах родителей Такемичи. Ханагаки по-настоящему светло улыбнулся. – Ты классная девчонка, – сказал он, периферийным зрением оценив, как вытянулись в удивлении лица его предков, – Я действительно думаю, что ты достойна лучшего. Твое место точно не среди бездушных сухарей. Хината чуть ли не подавилась. – Такемичи-кун! – Я ушел. Где-то вслед раздалось: «маленький мерзавец». Из уст отца – это похоже на комплимент.

***

Шиничиро гулял по больничному саду: для этого он был вынужден, наконец, принять душ и одеться. Зима отчего-то решила не напоминать о себе явно, уступив место ветрам и пробивающимся с потом и кровью солнцем. Он пытался найти человека, у которого мог бы стрельнуть сигарету, но понимал, что среди онкологически больных – это шанс на миллион, поэтому особо не расстраивался своей неудаче. Он усмехнулся, когда подумал об этом. Удача – это явно не удел тех, кто окружает его. Он сел на влажной скамейке под отсыревшим стволом старого дерева, которое одним своим видом могло описать безнадёжность его положения. И закрыл глаза, будто это могло спасти его от полного отсутствия любых ощущений. Ему казалось, что вернись та дикая боль, то головокружение, тот первоначальный стресс – он бы чувствовал себя гораздо… живее. Ну, насколько это возможно, как после губительного опьянения. Но ничего не было. Только немного тошнило от еды, которую в перетёртом виде отправили в его желудок, прежде чем выпустить на улицу. – Мне кажется, что я в тюрьме, – подумал он вслух и уловил тихий смешок. Детский. Больше от неожиданности, смешанной с ужасом, он открыл глаза. Рядом стоял не то мальчик, не то девочка лет девяти. Шапка жалко и почти смешно была натянута едва ли не до носа, куртка казалась слишком объемной. Яркое пятно – жёлтые галоши, отчего-то режущие глаз. Что-то из другого мира. Из другой жизни, где нет места раку. – Мама мне сказала, что мы все заперты в своих телах. И что скоро я буду свободна, – словно пытаясь подбодрить, как-то боязливо улыбаясь, сказала она, а потом аккуратно села рядом. Грудь Шиничиро пронзило током, но он не мог ничего сказать в ответ. Он просто смотрел на величайшую несправедливость этого мира и понимал, насколько люди бессильны. Не только он. Все. – И ты… ты ждёшь этого? – спросил он сухо. – Когда было больно – очень ждала. А теперь мне немного страшно. Мама сказала, что я не могу взять ее с собой… но мы еще обязательно увидимся, – она улыбнулась так широко и ярко, что у Шиничиро против воли навернулись слёзы на глаза. Так бывает оттого, что долго смотришь на солнце. – А тебе… не страшно? – Нет, – ответил Шиничиро, подумав, что ничего страшнее – после этого разговора – уже с ним не случится. – Почему? – У меня там мама, – сказал он негромко, и между ними повисла тишина. Девочка отчего-то закрыла глаза, будь то усталая сонливость или, может, боль, и долго оставалась неподвижной. А потом вдруг обняла Шиничиро, словно понимала, что значит это «освобождение». Сано ненадолго застыл, но вскоре обнял в ответ. Покой и смирение – это не плохо. Это жутко. Теперь ему казалось, что до этого он еще ничего в своей жизни не видел. И где-то в глубине души подумал о том, что было бы ошибкой не попрощаться с Эммой. Как бы там ни было, оставлять ее в неведении – это правда жестоко. Такемичи был во всём прав. Да, во всём, кроме того, что он выживет… Нет, он не откажется бороться, если для него есть шанс. Но для начала он хочет знать, точно ли этой девочке ничего не может помочь?… – Юна! Вот ты где! Я повсюду тебя ищу! – Шиничиро смотрит на бегущую к ним женщину – очевидно, мать его случайной знакомой, – и ослабляет объятия. Девочка тут же улыбается – это так напоминает ему Майки, что становится больно дышать, – и вешается матери, взволнованной и запыхавшейся, на шею. – Простите, если она вас потревожила. Такая непоседа… – Совсем нет, – он качает головой, – Меня, кстати, зовут Шиничиро. И я бы хотел поговорить с вами, если у вас есть минута. Женщина растерянно пожимает плечами. Смотрит тем понимающим взглядом, от которого по коже бегут мурашки. – Рядом с ней каждая минута на счету. Думаю, это ответ на все вопросы, – а потом они уходят. Девочка оборачивается, чтобы помахать ему напоследок. Шиничиро ничего не остается, кроме как идти к Тагаве-сану. Вероятно, он не так бессилен, как может показаться на первый взгляд. Он знает, что там, где нет надежды – проще выдумать ее, нежели остаться ни с чем. Если он снова упустит момент и не рискнет сделать что-нибудь вовремя, то он себе не простит. Усилия Такемичи всё равно не были напрасны. Сколько бы Ханагаки ни пытался отрицать, что он по-настоящему сильный человек – это не изменит того факта, что он такой и есть. Шиничиро не хочет быть недостойным его помощи и его усилий. Но это его выбор – принять их или направить в нужное русло. «В конце концов, когда я в последний раз решал что-нибудь сам?», – промелькнуло в мыслях Шиничиро, и он ускорил шаг по пустому мрачному коридору. Он хочет вспомнить, каково это – помогать кому-то. Он хочет вспомнить себя, даже если в очередной раз потерпит неудачу.