black eyes, bad guys

Если бы Манджиро дали тетрадь и попросили написать список самых страшных слов для него, ему бы хватило меньше четверти страницы. Бессилие было бы одним из первых и немногих в целом. Врач, который так сухо попросил принять это чувство, как должное, по началу вызвал в нём ужас. И только лицо Такемичи, полное горечи и, тем не менее, принятия, остудило его. Они долго шли по запорошенному редким снегом тротуару. Молча, изредка поглядывая на щенка, который ловил розовым языком снежинки, и пребывал в счастливом неведении о проблемах своих хозяев.        Люди могут ранить, выпустив в тебя пулю. Другие любят тебя, просто потому, что ты есть. Кто-то долго мечтал о тебе. Кто-то позаботился, спас. А кого-то любишь ты. И мини Майки любил. Это было заметно по тому, как он урчал, когда Манджиро прижимал его ближе к себе; как лизал пальцы, когда Такемичи смахивал с пушистого лба снежинки. Такемичи видел: только сейчас Манджиро начал понимать, что значит рак. Медленно и болезненно приходил к осознанию, что теперь что-то навсегда изменится. Он не мог поверить, что это происходит с его братом. Пытался и одновременно не хотел. У Ханагаки не было слов поддержки, потому что он не знал, какая реакция последует за этим. Да и вероятно ли было придумать утешение? Возможно, это должно было начаться именно сейчас. С осознанием последствий, обязательно придёт неприятие, злость и ненависть. Разочарование, которого он боялся и, в то же время, с ужасом ожидал. Потому что он не всесилен, потому что это новая рана, новая боль. Только теперь предсказуемое холодное отношение не вызывало животной боязни. Такемичи уже принял так много хорошего, так много счастья, что эта боль была бы чем-то объективно закономерным в его жизни. Он был согласен на долгое молчание. Но внезапно Майки спросил: – Такемитчи, когда ты понял, что отдалился от родителей? Ханагаки поёжился, обхватил себя руками и потёр плечи: – Не так давно… но начало было положено еще в детстве. У меня был близкий друг. Он жил по соседству, поначалу постоянно лез драться… Майки невольно улыбнулся, вспомнив о Баджи, и посмотрел на Такемичи. – Это давно и неправда, – вздохнул Ханагаки с грустной усмешкой, – Но тогда я был сильнее его. И мне нравилось, что ему это… нравится? – Ты чувствовал своё превосходство? – спросил Майки. Теперь он думал о Санзу, и его взгляд стал пустым. – Не совсем так, – он неловко рассмеялся. – Всегда сложно называть вещи своими именами, – бесцветно проговорил Майки. – Тогда я по-детски кичился этим… однако мне больше нравилось защищать его. А потом мой друг исчез, – Ханагаки медленно обернулся к Майки. В голубых глазах было придушенное отчаяние, но оно было совсем далёким, словно он вытравил его из себя годами упорных тренировок. Сам же Такемичи не до конца понимал, что заставило его открыться сейчас – почему он ощутил и готовность, и желание выложить точные координаты старого шрама на душе? Потому что его спросил Манджиро? – Два года назад я узнал от родителей, что вся его семья погибла. Он выжил в аварии, но у него не осталось никого. Мой отец, тогда ещё нейрохирург – до онколога квалификацию он повысил позже – провёл ему операцию. Кажется, на глаз… У моих родителей была возможность усыновить его. Они прекрасно знали, что мы близко дружили, что он мне по-настоящему дорог… Но они, блять, отказались! А мне, всё это время… — желваки ходят на его лице от злости, — …ничего не говорили. Знали, как я ждал его возвращения. Знали и молчали много лет. И только пытаясь унизить меня, вспомнили и признались, что могли "совершить доброе дело и завести хорошего сына". Завести, блять! – Твой отец – конченный урод. На лице Майки ноль эмоций. Он тихо спрашивает: – Ты пытался найти того парня? – Да. Они хотели убедить меня, что это бессмысленно, что он испортился без должного воспитания, и дружить с ним мне не следует… То, где я пропадал, почему был избит – их особо не интересовало. Ни моя жизнь, ни моя компания не представляла для них никакого интереса – если это не создавало проблем лично им, всё в норме. Я позволил себе высказать всё, что о них думаю. Начал поиски. Но и здесь они убедили меня в том, что я бессилен. – Тебе помешали? – Хината рассказывала, что моя мама связывалась с прокурором Тачибаной. Просила помочь им найти Какучо. Он помог. И после этого я потерял все зацепки. – Как ты вообще мог родиться у них? – Честно? Не знаю. Когда-то подобный вопрос заставил бы его смеяться. Но теперь не было масок, равно как и эмоций, располагающих к тому, чтобы улыбаться. – Они уничтожали всё, что делало меня счастливым. Давно у нас так. Не знаю, почему Тагава-сан решил помочь, но я ему благодарен. В том смысле, что нам не стоит попадаться им на глаза… – Ты правда считаешь, что он прав? Они лишили тебя близкого человека. Судя по твоим словам, почти брата. Ханагаки застывает от этих слов, опуская в промозглый асфальт совершенно растерянный взгляд. Ему становится до боли, до тошноты противно от самого себя. Веки покалывает от подступающих слёз. – Ты собираешься прятаться от них всю жизнь? – не выдерживает Майки, – Пытаясь избежать встречи, ты даёшь им только больше уверенности в своей власти над тобой! – Я просто не хочу рисковать, – прохрипел Такемичи, – Не хочу терять. – Я тоже не хочу терять! Не хочу терять своего брата! Но из-за этих выблядков, я даже рядом быть не могу! — срывается он на крик, и увидев полное горя, чужое выражение на лице Такемичи, как-то стыдливо замолкает, – Прости. Здесь… нет твоей вины, я это прекрасно понимаю. Просто… блять! Ханагаки опускает голову, прекрасно зная, что есть – и она так велика, что ему становится дурно от самого себя. – Манджиро, это мне нужно просить у тебя прощение! – Думаешь? – цедит он, глядя в пустоту, – Может быть, так оно и есть. Но только не за это. – Я хочу попросить прощение за всё. Майки бессильно усмехается. – Понимаешь, я… до сих пор не могу поверить, что моего брата может не быть, – его глаза становятся совсем матовыми, – Ты находил в себе силы скрывать всё и просил меня тебе открыться. – Манджиро, я пытался помочь. Я хотел, как лучше, как бы нелепо это не звучало. – Ты помогал моему брату и делал всё, о чём бы он ни попросил… и ты врал мне, – он растеряно смотрит перед собой, будто пазл в голове начинает собираться в единую картинку только сейчас, и она не внушала ничего, кроме боли, – Ты говорил, что тебе было сложно меня обманывать. Но удавалось по щелчку пальцев. Ханагаки хочет, чтобы его прямо сейчас вырубили тяжёлым предметом. Всё же… он бесполезен, совершенно бесполезен. – Шиничиро, – бормочет Майки, – он всегда шутил о смерти, романтизировал, никогда не задумывался о последствиях… Ты разрывался на части. Кем я могу считать себя теперь? – Прости… прости, я… – на глазах Ханагаки проступают слёзы и он ненавидит себя за это. Все эти извинения отдаются ударами в солнечное сплетение. – Тебе нужно просить прощение за то, что требовал от меня невозможного. Требовал то, на что не был способен сам. Ты забирал боль, но какой ценой? Теперь достаточно, – сказал Майки, передавая в руки Такемичи щенка, – Ведь больше ты уже сделать не сможешь. – Я знаю, что поступил ужасно. – Сейчас… мне нужно побыть в одиночестве. – Манджиро… ты правда этого хочешь? Ханагаки ощутил, как гортань кольнуло комком слёз – и Сано прервал его, раздраженно вскинув руку. – Сделай, как я прошу. Один ёбаный раз. Сано посмотрел себе под ноги, словно провёл между ними черту, наметив линию пропасти. А потом ушёл. Щенок скулил и рвался за ним, очевидно, отражая состояние Такемичи. Только вот Майки – хороший. Честный. Он имел право бежать за ним, а Ханагаки нет. Он закрыл глаза, потому что не мог видеть дневной свет, когда в голове поселилась тьма. Кто знает, сколько бы он простоял так? Возможно, мог дольше и был заметён с головой. Но в снежное, выброшенное за ненадобностью чучело ему не дал превратиться звонок Вакасы. – Такемичи, ты с Майки? Других вопросов не последовало, ведь он не удержался от всхлипа, который вырвался из его груди вместе с сердцем. – В магазин Шиничиро. Живо!

***

Тагава отдал коллеге рентгеновский снимок: старший Ханагаки поморщил лоб, вытянул руку и посмотрел объект поражения на свет. – Ещё раз. Сколько лет пациенту? – Двадцать семь. – Удивительно. Рак мозга любит молодых и обычно жрёт их быстро, только крошки успевай вытирать, – он ехидно посмеивается. – Ты всегда был излишне жесток, док, – Юмэ надевает очки и заглядывает мужу через плечо. Её лицо вытягивается, – Это же… – Именно. Как у ребёнка. Поразительно! – Он слюни не пускает? На солнышко не лыбится? От одного пальца не смеётся? – Нет, он не умственно отсталый, – устало вздыхает Тагава, прикидывая: насколько он на самом деле прав? – Вам доводилось наблюдать подобное? – Конечно. Иначе бы мы не взялись за вашу безумную теорию! Она оказалась гениальной. Тагава хмыкнул: – Вы на полном серьёзе? – Да. Надеясь на вашу поддержку, мы с мужем добавили ваши рукописи в свою научную работу. И без трепанации черепа извлечь опухоль, – Юмэ подходит к столу и через мгновение протягивает толстую папку с документами, – Первую операцию мы хотим провести заграницей. Мальчику почти десять. Пораженный Тагава ощерился: – Мало того, что вы без разрешения присвоили чужой труд… так ещё и хотите испытать этот метод на ребёнке?! Глаза старшего Ханагаки резанули по старческому лицу, как перочинный нож по ветхому папирусу. – Давайте разберемся. Труд врачей – общий, мы служим на благо общества. Это раз. В своё время, вы могли быть первым в своих открытиях, но были заняты личной жизнью и абсолютно безнадёжной женой. Это два. На бесчувственном лице Тагавы проступила мрачная жёсткая тень. – Мы сделаем прорыв в медицине. Там будет ваша фамилия. Вы – наш куратор. И это три, – хирург потёр длинным костлявым пальцем переносицу, – Спрашивается, чего ещё вам надо? — Сначала этот метод попробую я. – Нет, – Ханагаки сжал челюсти, – Вы не можете обойти закон и совет. Тагава прыснул от возмущения: – Вы хотите поговорить о законе? Оригинал рукописей у меня! С помарками, дефектами, зачеркиваниями и деталями. Да я могу просто прекратить, чёрт возьми, помогать с онкологическим советом! Забракую работу! Благо общества не ограничивается Западом. Имейте ввиду: я скажу своё слово! – Говорите, – с холодной улыбкой произнесла Юмэ, – Но если пойдёте на принцип, то учтите, что смерть этого паренька, и смерть ребёнка… Всё будет на вашей совести. В ваших интересах помочь нам быстро. Постарайтесь скорее прочесть наш труд до конца. – Это похоже на дешевый шантаж. Понимаю, возможности моего метода крайне ограничены, но ребёнок в качестве подопытного… – Помолчите, – женщина устало шикнула. Тагава слабо узнавал в ней ту милую девочку, чьими успехами когда-то восхищался, – Кстати, о детях… Вы видели Такемичи? – Нет. Расстраивает, что он не делиться своими планами с родителями, – съязвил он. – Да, очень жаль, – Юмэ подошла к Тагаве вплотную и жутко улыбнулась, – У меня появилось предложение, от которого вы не сможете отказаться.