black eyes, bad guys

Манджиро отключается на груди Такемичи до окончания шоу. Сано выглядит таким умиротворённым и спокойным, что тревожить его не хочется. Несколько минут Ханагаки просто смотрит на него в полумраке, вглядывается в уже знакомые черты, пытается запомнить каждую отдельно: длинные ресницы трепещут, лоб напрашивается на поцелуй, обветренные губы слегка приоткрыты. Собственное дыхание сбивается. Парень стискивает зубы и пытается уровнять его, закрыв тяжелые веки. Прислушивается к самому себе: его плечо порядком затекло. На кровати спать, наверняка, будет удобнее обоим. Ханагаки приподнимается, бережно берёт Майки на руки. В спальню льётся тусклый свет с фонарного столба. На прохладных простынях Сано вздрагивает, цепляется за ладонь парня, пытающегося подвинуть одеяло. — Я здесь, здесь, — шепчет Такемичи голосом, которым успокаивают зверей. Медленно склоняется ближе, не в силах сдержать желание коснуться щеки губами. И очарованно выдыхает, когда его увлекают в поцелуй. Майки сонно и тихо мычит. Губы горячие и сухие, поцелуи ленивые и, до боли в отбитых лёгких, нежные. Крепкие ноги заключают кольцо под рёбрами Ханагаки. Он выпускает весь воздух из себя, чувствуя улыбку у подрагивающего подбородка. — Манджиро, тебе страшно? Включить свет? Ты дрожишь, — Такемичи пытается держать связь с мозгом, и Сано это возбуждает – пальцы пересчитывают позвонки, и Ханагаки прогибается от прикосновений. Надо же, он сверху, но контроль полностью в ногах и руках Манджиро. — С тобой мне свет не нужен, — хрипло шепчет он, — Тебя тоже колотит. Это из-за меня, да? — Манджиро, — так его имя ещё никто не произносил, — Да. И это простое слово звучит, как блядский рай на земле. Майки стонет, его ноги скользят по талии ниже, на бёдра. Хватка пригвождает железными прутьями, а изящные пальцы проникают ногтями в кожу под футболкой – Такемичи жалобно мычит, чувствуя дискомфорт в штанах и не менее крепкое возбуждение под собой. Черные глаза опасно сверкают: если Такемичи попытается прервать, отодвинуться, то наверняка останется без своего достоинства. — Хочу кое-что попробовать, — тонкий голос звучит и властно, и смущённо. Такемичи не выдерживает такого давления, утыкается пылающим лицом в его опаляющую жаром шею, заглушая бессильные стенания. Он не может и не хочет ему сопротивляться. Майки хрипло бормочет его имя и вскидывает свои бёдра, имитируя грубый толчок – их двоих прошибает дрожью. Ханагаки давится воздухом, кусает кожу у кадыка – Манджиро издаёт грудной стон. Прижимается ещё ближе.  — Я хочу, чтобы ты помнил каждую ночь со мной, — шепчет он, едва дыша, и начинает плавно двигать бёдрами. Опасное трение лишает рассудка. Ханагаки задыхается, падая на парня безвольной куклой – локти больше не могут удерживать тело, потяжелевшее на тонну от возбуждения. Майки сжимает его ногами крепче и подминает под себя. Сильный, — проносится в голове Такемичи, — и слишком нежный одновременно. От осознания мощи воздействия что-то тёмное бурлит в груди, парень кусает ребро ладони и надрывно стонет. Глаза Манджиро вспыхивают безумием – это и впрямь горячо. Вот только… — Хочу услышать тебя. Вытащи, — пальцы хватают запястье Такемичи и пригвождают подальше от головы. Взгляд приковывает игра напряжённых жил и вен на шее в полумгле, но уже через секунду его накрывает ещё жестче: Ханагаки зажимает зубами губу, умещая свободную руку на своё наваждение – гладкое и крепкое колено. Так можно прощупать каждую косточку, давить и сжимать, царапать, забирая его кровь себе под кожу. Сано совсем не против, но чем бы то ни было занятый рот, кроме стонов, его не устраивает. Он склоняется, облизываясь, и к члену Такемичи приливает вся кровь из мозга:  — Я сам тебя покусаю. Прекрати сдерживаться со мной, — яростно и болезненно целует, тут же собирая металлический привкус тёплой влаги. Его золотые волосы водопадом обрушиваются Такемичи на лицо, и он не выдерживает – вырывает руку из хватки, оплетает шею, а потом с силой наматывает пряди на кулак. От мурашек выгибается дугой, когда острые зубы прикусывают ключицу в ответ на лёгкую грубость. — Манджи… ро… — в штанах становится слишком тесно и влажно, не только у него, но Майки явно нравится такой расклад. Его взгляд голодный и дикий, глаза опасно поблёскивают в свете фонаря: нефть вспыхнула. Сердце у Ханагаки колотится и тело дрожит в предвкушении. Сано продолжает свою пытку, потираясь тазом, с каждым разом всё быстрее, плотнее, жарче. Такемичи с постыдным скулежом подстраивается под этот ритм. Звук дыхания Майки ни с чем не сравним – к концу он постоянно срывается на тоненькие стоны. Ханагаки готов умереть за это. — Ты… — задыхаясь от электричества меж их телами, оттого, что в шортах больно и мокро, Манджиро пытается говорить, и Ханагаки не знает, как, блять, у него получается? — Ты такой милый, знаешь? На себя посмотри, — мысленно огрызается Ханагаки. — Как думаешь, секс придумали для того, чтобы можно было смотреть друг другу в глаза… так близко? Ханагаки протяжно стонет, не сдерживая голоса, и вскидывается навстречу. — Если… не замолчишь… то я скоро… прямо в штаны, — шипит он отчаянно. — Я этого и добиваюсь, — укус в мочку, — Нам с тобой много не надо, правда? — хрипло хихикает Майки, но срывается на сладкий стон, когда Такемичи звонко шлепает его по заднице. Блять. Искрящиеся отсветами фонаря глаза смотрят с вызовом, но грёбаное обрывистое дыхание полностью выдаёт – Ханагаки на пределе. — Такемитчи, — Манджиро хрипит, усиливая размах трения, — Ты так раздражён, но тебе нравится, правда? Нравится на грани, когда только ткань отдаляет момент разрядки? — Чёрт, — рычит Такемичи, вжимаясь мокрым ртом в его плечо. — Мне полегче, играю грязно… — улыбка на губах Майки совсем развратная, а взгляд поглупевший от чрезмерного удовольствия,— Я дрочил на тебя в твоём душе, Такемитчи, — скольжение доведено до автоматизма, пот покрывает тела ливнем, — Я делал это, зажав рот твоим полотенцем. Я вдыхал твой запах и работал рукой, пока ты тренировал свою выдержку… так часто злился… Так сильно хотел меня? Ханагаки только и делает, что шевелит губами от шока и возбуждения, невольно постанывая громче. Его и без того крупные глаза расширены: они не пьяные, а осознанные, с долей дикости и дерзостной жаждой удовольствия. Капли пота на искаженном страстью лице изредка посверкивают в скверном освещении. — Каким же ты пытаешься казаться невинным, — насмешливо бормочет Сано, но дрожит, как к электрическому стулу привязанный, — Не подглядывал, не подслушивал, а сейчас взял и шлёпнул меня. Рискни сделать это снова, — Майки лизнул парня в скулу, извиваясь на нём, словно змея. Ханагаки воспылал не только телом – его истлевшему от удовольствия мозгу с трудом, но удалось понять признание. Однако он не хотел шлёпать по просьбе. Особенно того, кто правда это заслужил. Поэтому порывисто припал к бледной шее, целовал её, кусал и облизывал свежие отметины на тонкой коже. С губ Манджиро срывались тихие стоны, которые ласкали уши, словно тёплый мёд. Движения становились всё хаотичнее. — Т-такемитчи… — кадык судорожно дёргается вверх при каждом вдохе. Он сглатывает слюну, трётся пахом до жжения. И замирает, когда его со звонким хлопком шлёпают снова, — Ах… д-да! — Блять, — отчаянно и с выдохом, пока собственное возбуждение прокатывается до самого мозга. Майки всегда будет получать то, что хочет. Такемичи напрягает дрожащие ноги из последних сил, а Манджиро закидывает голову назад и начинает набирать ритм вновь. Это настоящее мучение. Коленям становится совсем неудобно. Майки придвигает чужие бёдра плотнее, подаваясь тазом, наклоняется и хрипло стонет на ухо Ханагаки. После этого звука тот полностью отпускает себя и увеличивает ответную амплитуду. Майки мечется на нём от ощущения влаги, от напора, от штанов и шорт, которые с этого дня официально ненавидит. Он почти что сходит с ума. Огонь рук Такемичи, скользящих по мышцам, подстёгивает не останавливаться; движения с каждым разом всё более рваные, быстрые. Непростительно синхронная разрядка подступает, когда Сано утробно стонет и вжимается бёдрами в упор. До боли по всему телу. В ушах с минуты три гудит от прилива крови и обрушившегося оргазма. Одежду можно выжимать. Уставшее и частое дыхание, слабые полустоны следуют за последующими вдохами. Майки двигается на чужих бёдрах, пока совсем не лишается сил и не останавливается, вцепившись в грудь едва дышащего Ханагаки. С дрожью улыбается, влажно лижет губы и вяло скатывается с колен, падая на постели рядом. — М… в следующий раз, лучше раздеться, — хрипит он, лениво поглядывая на мокрые шорты. Мы же только закончили… почему он… — эта мысль заставляет и без того пылающие щёки Такемичи гореть. Член дёргается в ответ на недовопрос. Блять. Теперь ясно. Да, он хочет, так сильно хочет Манджиро, что задержись он в опасной близости к нему хоть на пару минут, то всё зайдёт (и войдёт) куда дальше. — Нам нужно в душ, Такемитчи, — Майки хлопает пальцами по горячей щеке, — Приём. Есть контакт? — Я, блять… умер и не воскрес, — губы едва шевелятся. Манджиро тихо смеётся сорванным голосом, пока Ханагаки вдруг не чувствует прилив сил и не заключает его в свои горячие объятия: в душе и теле у Сано всё переворачивается, как если бы небо и земля поменялись местами. — М-м… мой, — хрипит он на резком вдохе, придерживая пальцами широкие плечи, — Завтра не отходи от меня никуда, понял? — Да куда я денусь… — Такемичи тяжко сглатывает. Судороги в ногах медленно сходят на нет. — Я-то думал, почему один так бешусь?.. Ты вышел подозрительно весёлым из ванной. — Вообще-то, я пытался тебя соблазнить. — Если не заметил, то получилось. Манджиро довольно улыбается: — Ещё как заметил.