black eyes, bad guys

Желание поспать рядом с Майки явно было лишним для уже пошатанных нервов и не самой широкой кровати. Сано свет потушить не позволил, а потом устроился на груди Ханагаки, напрочь лишая его спокойной ночи. Даже само пожелание звучало как издёвка. Майки тихо дышит ему в ключицы, пальцами под футболку лезет, обнимает. И молчит. Такемичи думает, что для некоторых было бы странно лежать в постели с парнем, которого знаешь меньше недели. Насколько он может показаться отчаянным и одиноким? Что движет Майки? По словам Шиничиро, с ним плыть по течению нельзя. Надо уметь давать отпор и избегать недоразумений. Только он знает, бег – это страх, несчастье и одиночество. Ему становится до хруста в рёбрах грустно. Пока не думаешь, не объясняешь, а просто делаешь: всё идёт, как идёт – нет никаких сожалений, нет случайностей. Возможно, Майки как раз и следует этой тактике – так жить становится гораздо проще. Эма спрашивала его о какой-то болезни. Такемичи не сомневался, что Шиничиро знает о Майки всё. Так почему он ему ничего не сказал? Скрывать что-то серьёзное от посторонних – это, вероятно, правильно. Но разве можно было не оставить ни одного намёка, знакомя такого несостоявшегося человека, как он, с Сано Манджиро? Такемичи не может винить Шиничиро, у парня изначально не было хорошего мнения о лидере Тосвы. Правда с бухты-барахты могла всё разрушить – и от мыслей об этом он ёжится. Такемичи хочет понять Манджиро. О самом себе в веренице происходящего думать не может. Чувства, о которых он прежде не догадывался, разрушают разум, прошлое, лживые представления о том, что правильно, а что нет. У него есть опыт в отношениях. Маленький, но есть: совсем детский, робкий и пустой. Потому что плохое вытеснило хорошее. Потому что показная опека девочки может задушить. Потому что начинаешь чувствовать себя ущербным и неправильным. Это желание забраться в голову, наставить на путь истинный – бесит до страшного, когда каждый новый день начинается с пиздюлей. Манджиро не пытается пролезть в сознание методами прямого допроса. Он проникает куда-то глубже исподволь – от него не хочется прятаться, он находит ключ к чувствам, которые организм Такемичи по инерции начал отвергать. — Ты так дрожишь… тебе холодно? — хриплый шёпот бьётся о ключицы неровными потоками горячего дыхания, а мягкие губы едва касаются шеи, — Мне, вот… тепло с тобой, Такемитчи. Низ живота заполняет жидкий воск. Как он может мёрзнуть, когда к нему так прикасаются? — Мне хорошо, — Такемичи почти мурчит, язык заплетается, — Ты молчал… я думал, ты уже засыпаешь. — Ну да, уснёшь тут, — ворчит он, — У тебя сердце громкое. Такемичи улыбается, опуская взгляд на платиновые спутавшиеся завитки. Пальцы сами по себе двигаются, проникая в гущу и лаская кожу головы. Тихое мычание Майки заставляет что-то перемкнуть в мозгу, голос становится хриплым: — Прости. Я не могу заставить его биться тише. Манджиро довольно урчит, трётся о его грудь щекой: — Ну и не надо. Тихо – это плохо. Долго молчать, после такого умозаключения, Такемичи кажется неправильным. — Почему ты ложишься спать при свете? Майки замирает на мгновение. Встречный вопрос, заданный им, показался бы грубым, если бы не заботливый тон: — Тебе мешает? — Нет, просто спросил. — Ненавижу темноту, — Майки доверчиво ткнулся носом в тёплую шею. — Боишься? Он едва шелохнулся, но от этого лёгкого движения сердце Такемичи забилось чаще. — Нет. Это глупость – бояться чего-то. — Приятно познакомиться, я – глупость, — ухмыляется Ханагаки, некрепко сжимая затылок Майки. Тот приподнимается на локте, строго заглядывая в глаза, совершенно не беспокоясь о руке в своих волосах. Точнее, делает всё возможное, чтобы это приятное ощущение не прерывалось. — Не говори так. Ты не ушёл от меня… А ведь я – такой дикий и страшный, побил твоих милых друзей и купался с тобой в одежде. — До сих пор не могу понять, как мы оказались в одной кровати? — Ты этого хотел, — напоминает без промедления Манджиро. — Т-ты… вообще-то!… — Я тоже хотел. От этих слов несчастная мышца в груди Ханагаки сжимается, а затем бьётся громче. Майки кажется, что его пальцы стеклянные – вибрации от ударов заставляют дребезжать все косточки в теле. — Ты не перестанешь бояться темноты, если не останешься с ней лицом к лицу, — шепчет Такемичи, — Я ведь побаивался тебя… но оказалось, что напрасно. — Ты так в этом уверен? — игриво ухмыляется Сано. — Значит, всё-таки боишься! — от его улыбки Майки зависает, а потом бодает самодовольного засранца в грудь. — Гр-р… ничего подобного! Ханагаки поднимает руку над головой – хочет дотянуться до выключателя. — Чёрт! Не смей! — Майки седлает парня, словно любимый байк, и перехватывает чужое запястье, — Бакамитчи, блять! Сано бесцеремонно прижимает чужую кисть к изголовью кровати: всё-таки, у Ханагаки и впрямь изящная ладонь, а пальцы – непростительно длинные; хотелось бы чувствовать его прикосновения везде, но этот не гей не позволит себе сорваться снова. Он разрешает трогать себя, потому что ему нравится… А сам? Думает, что это – просто безумство, поэтому сдерживается? — Я же говорил, что ненавижу, — Такемичи замечает, каким диким взглядом Сано сканирует их руки, — Почему ты меня игнорируешь? Майки пытается дышать размеренно, но блеск в его глазах сдаёт отсутствие всякой вменяемости. Такемичи кладёт свободную руку ему на колено, несильно давит пальцами, успокаивающе поглаживает. Лицо Сано – непроницаемо, но прозрачные вены на его шее и бицепсах вздуваются. Ему не хватит слов, чтобы передать смесь эмоций, которые он испытывает от этого уверенного касания. Ханагаки – одно сплошное противоречие. То троит, как шаолиньский монах, то воплощает с нуля его фантазии. В горле у лидера свастонов пересыхает. — Если выключишь свет – можешь сделать всё, что захочешь, — шепчет этот грёбаный эмпат, — Я помогу тебе избавиться от страха. — Как? — Я с тобой, — этого довода оказывается достаточно. Майки гулко сглатывает, медленно переплетает свои пальцы с чужими и тянет связку рук выше, щёлкая выключателем. Комната погружается во мрак. — Всё, что захочу, да? — Такемичи чувствует, как Сано дрожит. — Ага, всё, — он куда смелее, когда выдыхает согласие в незримое пространство. Отчётливо слышит шорох одежды; его загнанное сердце ударяется хрупкой птицей о рёбра. Широкая горячая грудь прижимается к торсу. Если в этом мире запрещено испытывать настолько самозабвенное удовольствие, вперемешку со смущением, то он понимает, что готов к расстрелу, только бы ощутить эти эмоции не один раз. Оцепеневший и замерший, парень давится воздухом и сжимает простыни в кулаках, ведь даже через футболку он ощущает табун мурашек Манджиро – они коварно перебегают и на него тоже. Громкий выдох срывается с губ, а Сано с хриплым смехом ловит его ртом, почти не касаясь. — Буду спать прямо на тебе, чтобы ты никуда не ушёл, — он скользит бёдрами вниз, устраиваясь удобнее, — Не отпущу. Ханагаки задыхается. — Манджиро, п-подожди, — тяжесть его тела невыразимо заводит. — Что такое? Хочешь взять слова назад? — Ещё чего, — сглатывает Такемичи, невольно выгибаясь от горячего дыхания в шею, — Просто больше… х-ын!.. Не ёрзай, чтоб тебя! — Твоя девственность хочет потеряться в темноте? Майки посмеивается, несмотря на "паническую" дрожь. Это из-за ебучей темноты так трясёт? Или дело в не-гее? — спрашивает самого себя, но на ответ рассудка не хватает. Он на восемьдесят процентов состоит из тепла чужого тела, а на двадцать – из рук Ханагаки. Такемичи под ним сводит колени и жмурится – напряжение просверливает внутренности, норовя стереть в порошок нейронные сгустки. Маты почти срываются с заполненной вязкой слюной полости, когда бёдра Майки так близко, колени так жёстко, грудь так тесно… Такемичи просто. Хотел. Спать. С Майки. А теперь чувствует поцелуй в скулу, – мягкий, протяжный, – и застывает. Лёгкое прикосновение губ, к его приоткрытому в немом стоне рту, вырывает предсмертный вздох. — Я не уйду, если ты так об этом переживаешь. Честно, не уйду, Манджиро… — выдавливает, когда возбуждение ломает его, — Пожалуйста… Он сам не знает, о чём хочет попросить его. — Поверю тебе, — шепчет Майки и голос его дрожит; тёплые губы касаются подбородка, — Милый. Такемичи чувствует мощный тремор Сано. То, как он старается контролировать голос и своё тело, заводит не на шутку. — Прости, я… так близко не смогу… спать… спать, да… м-мх, передумал… Такемичи наивно надеется, что его мучения прекратятся, когда парень змейкой соскальзывает с него. Но блядское тело ноет на пару с душой – по-новому, с протестующей силой. Хочется вновь быть ближе, даже если трепет переломает каждую клеточку, мышцу, кость. И Манджиро обнимает его так крепко, будто умеет читать мысли. В этих объятиях нет намёка на пошлость, только приятное, очень приятное тепло, как от костра в непогожий день. Парни загнанно дышат, несмотря на мнимое спокойствие. Такого с Майки не было даже после продолжительной тренировки – кажется, что в лёгкие насыпали гвоздей. — Что это было? — еле слышно шепчет Такемичи. В ушах у него звенит. — Хрен знает. Но мне нравится.