still

...юнги вздрагивает, когда чонгук бьёт по груше. не от страха, конечно, - от силы удара и резкого звука. сам себя проклинает следом - нервы ни к черту. а потом бросает вскользь оценивающий взгляд: обтянутая чёрной футболкой спина, боевая стойка, удары - и не испытывает от этой картины никакого удовольствия. чонгук такой сильный. такой агрессивный. иногда юнги думает: они выросли и все прошло. иногда он едва может остановить руку, неосознанно потянувшуюся властно сжать чужую шею, и понимает - ничего не прошло. на самом деле он сам свёл всё на нет, методично, выверенно, потому что всегда был главным, потому что с течением времени страх - проклятье, всё-таки это был он - что чонгук теперь настолько силён, что, встав с колен, может поставить на них юнги, было уже никуда не прогнать. думать об этом не хотелось, потому что оно загоняло в такие глубокие дебри самокопаний, что юнги выбрал лёгкий путь: "если этого нет, то не о чем и думать". кажется, ему даже удалось убедить себя, что и чонгук с этим смирился. ага, десять раз. ближе к концу второго съемочного дня чонгук зовёт его, высунувшись из дверей своего персонального домика на воде: - хён, поможешь? - и юнги оглядывается, поднимая бровь. - намджун не может?.. чонгук медлит. юнги чудится издёвка в этом промедлении - но, может, он просто слишком много думает. - тебе бы это не понравилось, - говорит чонгук, наконец, смотрит долгим прямым взглядом в его глаза, и до юнги доходит, зачем он его зовёт. раньше чонгук обычно приходил сам ‐ и это тоже звоночек, громыхающий наравне с боксерскими перчатками, татуировками, пирсингом, в ритме: "никто не смеет мне указывать!" да юнги и не пытается, веришь?.. он пожимает плечами и заходит внутрь. сделать вид, что тебе на все наплевать - его лучшая стратегия. юнги оглядывает углы комнаты - провода камер висят безвольными змейками. красноречиво. - о, - говорит он равнодушно. и больше ничего. чонгук сидит на импровизированной кровати, сложив на коленях руки. рядом с ним лежит сумка, и юнги почти уверен, что внутри неё наручники. - что ты хочешь, - спрашивает юнги тем не менее, и чонгук выразительно опускает глаза, указывая взглядом на эту треклятую сумку. - зачем, - голос юнги всё ещё равнодушен, и чонгук кривится: - тебе надо, чтобы я это сказал? - он отбрасывает со лба чёлку и тут же показательно соглашается, хотя юнги слышит, как он раздражён. - потому что мне нравится, когда ты делаешь это. - делаю что? - мучаешь меня. трахаешь меня. делаешь мне больно, - один момент - и вот чонгук уже так прекрасно зеркалит его равнодушие, что юнги передергивает. секунду назад он готов был спросить философское "а нравится ли это мне?", но это так тупо. ясен пень, ему нравится. почему же, блять, так страшно теперь?.. через секунду чонгук тихо-тихо выдыхает, сдаваясь. - ты как будто больше не ревнуешь, - выдает он нечто размыто среднее между просьбой, обидой и непониманием, и вот это, наконец, звучит по-настоящему. искренне. как раньше. юнги криво улыбается. не ревную, ну конечно. ничего, что его голову последние несколько лет сверлит мысль "если тебе не понравится моё недовольство, то ты уйдешь от меня. убьешь меня", и от неё тоже никуда не деться?.. но юнги не готов говорить об этом - и никогда не будет готов, так что он подходит к чонгуку ближе, толкает его в грудь. касаться легче, играть роль легче, легче притвориться, что все действительно как раньше, чтобы не выдирать ради паршивого объяснения собственное мягкое нутро. - ложись, - говорит он на выдохе. - ты не хочешь, - сорвавшись с губ чонгука, это звучит как обвинение, а не как вопрос, и юнги кладёт ладонь на его губы. приказывает: - молчи, - стягивает с него шорты с бельём, и поднимает футболку до ключиц, и седлает его бедра. в сумке вместо ожидаемых наручников прочная красная веревка, но юнги не удивляется - он почти угадал. руки сами собой вспоминают, как это делается, и он привязывает запястья чонгука к его бёдрам. - как в старые добрые? - усмехается юнги, на миг забывая о том, что играет роль, сливаясь с этой самой ролью, и обвязывает его член и его яйца той же верёвкой до первого сдержанного стона. ему не нужно много времени, чтобы возбудить чонгука - прошло столько лет, а тот по-прежнему готов всегда и сразу. у юнги нет смазки, и в сумке её нет тоже, ему неудобно, и приходится сплюнуть на ладонь, чтобы она хоть чуть-чуть скользила. но во рту сухо, и это просто жесть. чонгук весь состоит из стальных мускулов, и каждый раз, когда юнги сжимает ладонью головку, он видит, как пресс младшего напрягается, как обозначается каждая мышца, как чонгук останавливает себя усилием воли, чтобы не податься вслед за его рукой. юнги сжимает свободной рукой его соски, с силой, не щадя, и самое худшее, хрустально бьющее по затылку, в том, что он не готов к тому моменту, когда чонгук выдохнет сиплое требовательное: - сильнее. юнги почти не отдаёт себе отчёта в том, что делает, пока на долю секунды до запаздывающего удара сердца прекращает существовать, но он наклоняется ниже, испуганный собственной слабостью и от этого разъярённый, и сжимает его сосок зубами - не как если бы это была сексуальная игра, а как если бы он действительно собирался рвать добычу на части. чонгук вскрикивает и выдыхает, наконец, с тем долгожданным блаженством, которое плавит его стальные мышцы в неопасное желе. ему хватает нескольких минут, чтобы чонгук толкнулся в его руку сам, чтобы застонал в очевидном желании кончить, чтобы выдохнул порнушное "я сейчас..." - и тогда юнги жёстко сжимает пальцы у основания его члена. чонгук хнычет неудовлетворённо, неосознанно ведёт бёдрами, смотрит на юнги из-под опущенных ресниц. его желание заполняет собой воздух вокруг. - нет, - говорит юнги просто. чонгук, конечно, знал, что так будет. он не отвечает, только дышит часто-часто, заставляя себя смириться. юнги выжидает положенное время, а после - снова дрочит ему с той необходимой долей грубости, которая заставляет чонгука вскрикивать и скулить - юнги не вовремя вспоминает, как ему это нравилось. как это было круто раньше. и снова проклинает себя, конечно - знает, как сложно будет отклеить от себя жадно липнущую накрепко роль. он массирует головку ладонью, вслушиваясь в чужие стоны с каким-то мстительным удовольствием, колючим, пугающим - как когда стоишь на обрыве и смотришь вниз. чонгука подбрасывает на кровати, он пытается уйти от ладони юнги и толкается в неё снова, словно не может решить, чего хочет больше: боли или удовольствия. он пробует ещё раз, меняет тактику: - позволь мне кончить, - просит он, и юнги, на секунду сжав зубы до боли, отвечает повторное: - нет, - и его голос такой же грубый и жестокий, как и его действия. его голос это "приказываю здесь я". чонгук жмурится, понимает свою ошибку, вспоминает - когда юнги снова подводит его к грани, он выстанывает умоляющее: - пожалуйста, хён, ну пожалуйста... эта его просьба - тоже игра на публику, тоже роль, но, даже с этим знанием, юнги мгновенно отбрасывает назад, во времена, когда ни один из них не играл, и всё было по-настоящему. он тянет свободную руку и гладит чонгука по щеке, будто в трансе. - нет, - ласково повторяет он, и, игнорируя вспыхнувшее недовольство, продолжает, - я сам решу, когда достаточно. чонгук запрокидывает голову, и юнги буквально чувствует, как в воздухе сталкиваются его желания: подчиниться, потому что это легко и привычно и потому что так требует роль, и воспротивиться, потому что - да кто юнги вообще такой, чтобы...? наверное, этот момент должен решить всё, но юнги не делает ничего, чтобы склонить чашу весов на свою сторону. шоу должно продолжаться?.. ничерта, подчинению грош цена, если подчиняться не хотят. он отслеживает взглядом линию чужого подбородка и ждёт. чонгук, наконец, ломается. выдыхает нежное, детское: - хён. его "хён" - это капитулирующее "да", "я в твоей власти", "сделай всё, что хочешь". это так подкупает, что юнги мгновенно хочется дать ему всё, что бы он ни попросил. но даже тень от этой мысли делает его ещё жёстче - что за чёрт, чонгук не должен манипулировать им!.. не здесь, не сейчас, никогда. юнги доводит его, растягивает пытку дольше и дольше, зная, что чонгук может её выдержать. безупречно, бескомпромиссно - то, как он подчиняется, то, как проводит языком по влажным алым губам, как, задыхаясь, завороженно, обессиленно произносит его имя. юнги скользит пальцами свободной руки в его рот, горячо-горячо-горячо, и чонгук с готовностью чуть прикусывает фаланги, совсем легонько, как играющийся кот. он контролирует свою силу даже сейчас, даже вымотанный этим издевательством почти до грани, и юнги невольно думает: может, вся эта мощь действительно до сих пор подчиняется ему?.. может, ему не стоит ... бояться?.. в следующий раз юнги не успевает остановить движения руки и не хочет останавливать. он замирает скользкими от чужой слюны пальцами на его шее, и чонгук - отточенно верный - не забывает спросить: - хён, можно?.. и для юнги это лучше, чем оргазм. он разрешает: - давай, - не замедляется теперь ни на секунду и, когда чонгук пачкает собственный живот выстрелившей спермой, не прекращает движения рукой. нужна ли ему эта последняя проверка?.. наверное, нет. хочется ли ему проверить чонгука? о да, сто тысяч раз да. чонгук стонет жалобно, тягуче, ему стоит больших усилий заставить тело остаться на месте и не пытаться уйти от болезненных прикосновений. но главное для юнги в том, что он искренне старается. юнги блядски сильно хочется похвалить чонгука, погладить по голове, выдохнуть омерзительно шаблонное "хороший мальчик", но он только успокаивающе проводит напоследок рукой по его животу и ложится рядом, ткнувшись носом в его плечо, и отслеживает сбитые выдохи, подстраиваясь под них тоже. он как будто пробежал стометровку в 20 секунд - сердце колотится в глотке, так и не оформившееся возбуждение царапает и тянет изнутри неудовлетворённостью. чонгук спрашивает его через миллион лет: - развяжешь меня? на что юнги только упрямо мотает головой. это глупое упрямство, и он это понимает - оно не в роли, не по сценарию. может, такие моменты и позволили чонгуку думать, что можно поднять голову и рычать? встать с колен?.. юнги ка-та-стро-фи-чес-ки плевать. чонгук обрывает его мысли; в его голосе снова скользит наивная, наизнанку честная просьба: - тебе так нравится? я тебе так нравлюсь?.. юнги снова молчит, только кивает согласно, ощущая себя маленьким ребёнком, с которым говорит психолог, но не чувствуя в себе сил сопротивляться этому. чонгук улыбается легко: - тогда оставь. не отвязывай, - и эти слова отзываются в груди у юнги отчаянной сладкой болью. он тяжело вздыхает и, перегнувшись через чужое тело, тянет за конец красной верёвки, распутывая узел. чонгук поворачивается к нему лицом, смотрит, смотрит, смотрит. - я так скучал по тебе, - говорит он и мгновенно прячет глаза в смущении, от которого коробит даже его самого. у него – очевидно – не получается сказать о том, что он чувствует. юнги не знает, что он чувствует. юнги не знает, что чувствует он сам, и поэтому выдаёт только скованное, скомканное: - я тоже. чонгук молчит. он явно испытывает трудности с формулировками, бесится от этого, ненавидит это, и, когда юнги уже почти уверяется в том, что младший так ничего и не скажет, выдыхает, наконец, выстраданное, умоляющее, спрашивающее: - я всё ещё твой. у юнги глотку схватывает потребностью сказать «я тебе не верю», но то, к чему это приведёт, пугает его больше, чем чонгук. слова? к черту слова. он притягивает младшего к себе и целует, убегая от ответа. и самое паршивое в том, что бежать, судя по всему, ему придётся ещё долго.