Можно ли повеситься на гирлянде?

      Конец декабря выдался для вооруженного детективного агентства на редкость спокойным. Со всеми заказами удавалось справиться безболезненно, и даже портовая мафия будто бы решила взять отпуск в честь надвигающегося Нового года. Однако вместе с этим спокойствием пришла скука. Дазай уныло рисовал какую-то размазню на бумаге, подперев голову рукой. Находится в агентстве совсем не хотелось, особенно в этот день. На календаре было двадцать пятое число — Рождество. Но по причине того, что в Японии оно не являлось официальным праздником, день не являлся выходным. Что крайне расстраивало Осаму.       — Ты работать вообще собираешься? — недовольно спросил Куникида, на секунду отрываясь от отчета.       — Не-а, сегодня же Рождество, грех в такой день работать.       — Смотрю ты принял христианство.       Дазай усмехнулся на редкость удачной шутке напарника. А потом до глубины души удивился тому, что Куникида вообще вдруг решил пошутить.       — Не я один, — продолжил тему Осаму, кивнув головой в направлении стола Рампо.       Тот вертел в руке красно-белый леденец и думал о чем-то, явно не имеющем отношения к работе. На его голове был рождественский колпак, красно-белый, как и конфета. На голове Ацуши была точно такая же шапка. Должно быть кто-то выдвинул инициативу купить их к праздникам. Сперва Дазаю она показалась нелепой, но потом он с наигранной грустью спросил:       — А почему мне шапку не дали?       Куникида тяжело вздохнул и сказал:       — Возьми сам, лежат на стуле у входа.       Осаму последовал совету, но наличие красного колпака с белым помпоном нисколько не подняло его настроение. Единственное, что дала Дазаю шапка — заставила его мысли, путем построения длинной логической цепочки, прийти к одному любителю головных уборов. Образ Чуи почему-то возник в голове. Не долго размышляя, Осаму вдруг решил, что просто обязан подарить ему эту шапку. Подарок, граничащий с издевательством, но его почему-то захотелось сделать. Явиться к Чуе прямо в квартиру, надеть колпак на голову и рассмеяться, наслаждаясь видом недовольного лица Накахары. Звучало как отличное лекарство от скуки, к тому же, по мнению Дазая, совмещенное с добрым делом. Ведь подарок нельзя было считать чем-то недобрым. Да и просто хотелось. Некий внутренний порыв диктовал Осаму заглянуть в гости к Чуе прямо сейчас.       — У меня тут появилось важное дело, — сказал Дазай, нарочно кривляясь, — поэтому я вынужден покинуть агентство.       Щеки Куникиды вспыхнули красным.       — До конца рабочего дня осталось два часа!       — А кто сказал, что я не буду работать? Между прочим, мое дело напрямую связано с делами агентства. Мне нужно преподнести рождественский подарок нашим друзьям из портовой мафии.       Прежде чем Куникида успел что-либо возразить, Дазай встал из-за стола и скрылся за дверью, всем своим видом показывая, что на сегодня их общение закончено.       Выйдя на улицу, Осаму поежился от холода. Зима в Йокогаме выдалась на редкость холодная. Уже вторую неделю температура не поднималась выше нуля, а снег шел почти каждый день. Этот день, плавно клонящийся к вечеру, не стал исключением. С неба падали ледяные снежинки, неприятно оседая на щеках. Начало темнеть, что делало холод еще более колючим. Зато в городе зажглась праздничная иллюминация. Вспыхнули тысячи разноцветных огней. Наверное, это должно было быть красиво и создавать атмосферу сказки и радости. Но у Дазая вся эта картина, что он видел вокруг себя с начала декабря, вызывала лишь одно желание — взять гирлянду и повесится на ней. Должно быть, очень красивая смерть, жаль только у Осаму не было гирлянды. Наверное, стоило купить.       С этой мыслью Дазай шел в направлении дома, где жил Чуя. Никакой гарантии, что тот находится у себя, Осаму не имел. Однако был не против проверить. Благо это было совсем недалеко от агентства, минут двадцать пешком.       Проверив наличие новогоднего колпака в кармане плаща, Дазай набрал номер нужной квартиры. Даже удивился, когда ему открыли.       Щеки Чуи, появившегося на пороге, покрывал румянец. Видно, он сам недавно вернулся с улицы. И это можно было бы счесть за что-то милое, если бы не его перекошенное от недовольства лицо.       — Чего тебе? — спросил он.       — Да так, — Дазай улыбнулся, к слову, искренне, почему-то видеть Накахару было даже приятно. — Подарок тебе принес.       Осаму вытащил из кармана шапку и небрежно нацепил ее на голову Чуи. Щеки последнего покраснели еще сильнее, на этот раз от злости. Но Дазай лишь улыбнулся, понимая, что бывший напарник может только покричать, больше он ему ничего не сделает. По этой же причине он без приглашения вошел в чужую квартиру и закрыл за собой дверь, как бы намекая, что планирует задержаться.       — Охренел? — вопросительно изогнул бровь Чуя. — Выметайся из моей квартиры!       — Ну нельзя же так с гостями, — обиделся Дазай, — к тому же я тебе подарок принес.       Накахара резким движением сорвал с головы колпак и отпарил его в полет через всю комнату.       — Можешь забрать, мне не нужна эта фигня.       Проигнорировав слова, Дазай неспешно разулся и снял с себя верхнюю одежду, после чего прошел вглубь квартиры, оказавшись на кухне. На столешнице стоял бумажный пакет из супермаркета, из которого торчала бутылка вина. Осаму из любопытства заглянул внутрь пакета, единственным, что он там нашел, помимо бутылки, был пакетик какой-то сушеной ерунды с надписью «глинтвейн». Так вот оно что.       — Рождество собрался праздновать? — спросил Дазай.       — Типа того, — немного успокоившись сказал Чуя.       Он понял, что чем агрессивнее будет пытаться выдворить Осаму из своей квартиры, тем с меньшей вероятностью тот захочет это сделать. Поэтому было принято решение сменить тактику.       — С кем? — поинтересовался Дазай, глядя Накахаре прямо в лицо.       — С собой.       Сказано это было небрежно, но Осаму заметил нотку печали, на миг проскользнувшую в глазах Чуи. Будто он все же не хотел оставаться в этот праздник, который в Японии даже не считается таковым, один. Но, конечно же, внешне это никак не читалось, помимо того единственного мгновения. Однако Дазай решил, что все же правильно будет предложить:       — Как насчет провести Рождество со мной?       — Да пошел ты, — бросил Чуя, пронзая его взглядом.       — А так?       Дазай резко приблизился к Накахаре, взял его за плечи и несколько резко впечатал в стену. Наклонился так, что между их лицами оставались считанные сантиметры, а губы будто бы должны были соприкоснуться. Чуя даже закрыл глаза, но поцелуя не случилось.       — Все еще против? — спросил Дазай, опаляя чужое лицо горячим дыханием.       Накахара уперся ладонями в его грудь и уверенно оттолкнул. Он был против. В конце концов, сколько можно?! Это продолжалось с момента их знакомства и по настоящее время. Редкие, но иногда и нет, встречи, так и не перетекшие в нечто большее. Не ставшие любовью, но так до конца и не превратившиеся в ненависть. Чуя считал своим долгом однажды это прекратить, пусть отчасти ему и нравилось. А раз так, то почему не сейчас?       Однако Дазай лишь с иронией усмехнулся, понимая, что все останется по-прежнему.       — Ну не ломайся… Сегодня же Рождество, разве не печально провести это праздник в одиночестве?       — Ничуть!       — И в одиночестве выпить бутылку вина. Или ты не хочешь делиться со мной глинтвейном?       Чуя обреченно вздохнул, понимая, что Дазай неисправим. На самом деле, поделиться глинтвейном он был не против, но на этом все.       — Ладно, — сдался Накахара, — но только одна чашка, а потом ты выметаешься.       Осаму улыбнулся, понимая, что, как только Чуя немного выпьет, его мнение тут же изменится. Подобное случалось уже бесчисленное множество раз, сегодняшний день не должен был стать исключением.       — Другое дело! Тогда жду свой глинтвейн.       Накахара сделал такое лицо, словно сварить его — наисложнейшая задача, но все же пошел к плите и поставил на нее кастрюлю, в которую вылил вино. Понаблюдав немного, Осаму решил прогуляться. По крайней мере настолько, насколько позволяла квартира. А она была совсем небольшая, не считая ванной, только кухня, совмещенная с гостиной и спальня. В последнюю комнату Дазай и направился.       В спальне не было ничего, кроме широкой кровати, знакомой ему достаточно хорошо, одиноко стоящего стула и телевизора. Но одна вещь в комнате привлекла внимание Осаму. Прямо под телевизором лежала гирлянда. Золотистая, светящаяся мягким теплым светом. Он удивился, совсем не ожидая от Чуи подобного. Почему-то наличие этого украшения в его квартире, навеивало некие печальные мысли. Было во всем этом что-то грустное: гирлянда, печальный взгляд и Рождество в одиночестве.       Впрочем, Дазай недолго размышлял о подобном. Очень скоро в его голову вернулся вопрос, мучавший его по дороге сюда. Вопрос, касающийся суицида при помощи гирлянды.       — Эй, а на гирлянде можно повеситься? — громко спросил он.       — Ну попробуй, — послышался голос Чуи.       Попробовать? Ладно. Дазай взял в руки светящуюся гирлянду и, не выдергивая ее из розетки, ловко смастерил петлю. К счастью или к сожалению, этот навык был доведен у него до автоматизма. Следующий шаг был также до банального прост — закрепить веревку или, в данном случае, гирлянду, на люстру, залезть на стул, накинуть петлю на голову, затянуть, и можно вешаться! Дазай широко улыбнулся, ощущая внутри нездоровую радость, что возникала у него каждый раз, когда он думал о самоубийстве или пытался его совершить. Осаму залез на стул, но он, будто специально, жалобно скрипнул. Это заставило Чую потребовать перестать ломать его мебель и прийти в спальню.       — Что ты творишь? — недовольно выпалил он и схватил Дазая за руку, заставляя того слезть со стула до того, как он успел просунуть голову в петлю.       — Ты же сам сказал попробовать, — рассмеялся Осаму, — кстати, было весело, пусть ничего и не получилось.       — Придурок, это не смешно!       В глазах Чуи проскользнуло осуждение, а еще обида и даже какой-то страх. Он терпеть не мог, когда Дазай выбрасывал подобные фокусы, как терпеть не мог его склонность к суициду в целом. Говорил, что это тупо, но, на самом деле, где-то глубоко внутри, боялся, что однажды Осаму все же покончит с собой. Какими бы спорными не были их отношения, Чуя не хотел, чтобы это произошло.       — Глинтвейн готов, — сказал Накахара, желая как можно быстрее перевести тему. — Но сначала сними эту хрень с моего потолка.       Дазай без возражений снял виселицу из гирлянды, но только потому, что не придумал подходящей к ситуации шутки. Вернув гирлянду на законное место под телевизором, Осаму пошел на кухню. Там приятно пахло глинтвейном, смесь вина корицы и каких-то пряностей. Чуя нехотя, будто все еще не желая делиться, налил две кружки.       — А разве его не из бокалов пьют? — спросил Дазай.       — Нет.       Осаму лишь пожал плечами и взял свою чашку.       — С Рождеством, — сказал он, поднимая ее вверх.       — Пф, в Японии его вообще-то не празднуют, — саркастично ответил Чуя.       — Но ты ведь сам сварил глинтвейн, чтобы отпраздновать.       Возразить Накахаре было нечего, поэтому он просто демонстративно отвернул голову в сторону и сделал глоток. Напиток оказался очень приятным на вкус. Глинтвейн согревал и расслаблял. Впрочем, как и обычное вино, но только с привкусом праздника. Чуя усмехнулся своим рассуждениям и бросил взгляд на Дазая. Осаму быстро выпил содержимое чашки, кажется, никогда не слыша о том, что удовольствие следует растягивать. После он налил себе еще, не спрашивая согласия Чуи. Он сказал только:       — Намекни, как будешь готов.       — К чему, — сделал вид, что не понял Накахара.       На самом деле, он понимал. Все их встречи с Дазаем заканчивались одинаково, эта едва ли могла стать исключением. Он, особенно после вина, против не был, но все же считал своим долгом до последнего доказывать обратное. Сегодня вот даже подумывал прекратить навсегда, но сейчас, глядя на Осаму, понимал, что не прекратит. По крайней мере точно не в это Рождество, в которое правда не хотелось оставаться в одиночестве.       — К этому, — ответил Дазай.       Он резко наклонился и накрыл губы Чуи своими. У поцелуя был пряный привкус глинтвейна. Первое время Накахара сопротивлялся, но потом все же позволил себя поцеловать, расслабляя губы. К этому моменту мысли начали покидать голову, а принимать решения стало так легко. Алкоголь всегда быстро действовал на Чую, одной чашки глинтвейна оказалось вполне достаточно.       Поцелуи — такое забытое, но одновременно такое знакомое чувство. Порой они походили на соперничество, отражая собой ненависть, что у Дазая и Чуи была друг к другу. Но иногда бывало и по-другому, как в этот рождественский день, когда поцелуи хранили в себе то едва уловимое тепло, что все же оставалось между ними, как бы они ни пытались это отрицать.       Осаму целовал мягко, без напора, придерживая голову Чуи за подбородок. Идя сюда, он заранее знал, чем все закончится и в общем-то не был против. Ведь это весело, почти так же весело, как подарить Накахаре дурацкий новогодний колпак или попробовать повеситься на гирлянде. А еще немного приятно, пусть Дазай и не любил тактильный контакт.       Чуя, зная это, положил руки ему на плечи, прижимаясь почти вплотную. Он, наоборот, испытывал некую тягу к прикосновениям. Ему нравилось ощущать чужое тепло, в такие моменты Накахара не чувствовал себя одиноким. Но, конечно же, в подобном он не мог честно признаться даже самому себе, гордость не позволяла.       Целоваться из-за разницы в росте было не очень удобно, но Дазай скоро решил эту проблему. Взял Чую за талию и бесцеремонно посадил на кухонную столешницу, не обращая внимания на недовольный вздох последнего. Впрочем, покрасневшие, на этот раз точно не от мороза или злости, щеки Накахары говорили о том, что тот совсем не против.       И именно в этот момент Осаму решил спросить:       — Так мне уйти?       Сейчас щеки Чуи были вновь красными от злости. Его многое раздражало в Дазае, но его привычка портить моменты особенно сильно. Он так и не придумал, как себя в таких ситуациях вести. Ведь, если сказать, что Осаму следует уйти, то тот может действительно поступить так, и Чуя проведет остаток Рождества в одиночестве. Но попросить остаться — значит признать свою слабость. Поэтому Накахара не стал ничего говорить, просто поцеловал. Сразу с напором, давая понять, что настроен продолжить. Не разрывая поцелуя, он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки Дазая, но его руки были тут же перехвачены, Осаму не любил раздеваться, предпочитая оставаться во время секса в одежде. Чую это бесило.       Осаму отступил на один шаг и предупреждающе покачал головой. Раздеваться он был не намерен, даже по случаю Рождества.       Накахара недовольно поерзал на столешнице, подумывая слезть, решив, что момент упущен, но Дазай вовремя дал понять, что это не так. Он вновь сократил расстояние между ними и по-хозяйски просунув палец под чокер на чужой шее, дернул на себя, заставляя Чую резко наклониться. Влажные губы Дазая коснулись его щеки.       — Так мы продолжаем? — спросил Осаму.       Кивок вместо слов. Произносить что-либо казалось Чуе немного унизительным. Куда проще было показать свои намерения действиями, что он и сделал. Не имея возможности раздеть Дазая, Накахара начал раздевать самого себя, сперва пуговицы рубашки, дальше ремень.       В какой-то момент Дазай все же забрал инициативу, скользнул пальцами по шее Чуи, провел по тонкой ключице, после чего медленно спустил ткань рубашки, обнажая острое плечо. По коже Чуи прошел холод, но он не обращал на это внимания, понимая, что очень скоро станет жарко. Дальше волосы, Осаму стянул с них резинку. Он бы соврал самому себе, сказав, что не считает Чую красивым. Но Дазай не стал врать, он правда так думал. Наклонив голову, он коснулся губами шеи Накахары, потом мягко поцеловал в это же место.       Чуя вздрогнул, с его губ сорвался тихий, но чувственный стон. Отчасти он, конечно, злился, из-за того, что Осаму столь много знает о нем, например то, что шея была его эрогенной зоной. Но, с другой стороны, это было приятно. Не только физиологически. Было какое-то моральное удовольствие в осознании того, что в этом мире есть человек, понимающий тебя и способный сделать тебе хорошо.       Дазай начал действовать более уверенно, разбавляя нежные поцелуи укусами. Наверняка останутся следы, и Чуе придется еще неделю ходить с шарфом, но сейчас было совсем не до этого. Он лишь откинул голову назад, позволяя Осаму делать со своей шеей все, что угодно. Внутри разгорался настоящий пожар и, в совокупности, с выпитым глинтвейном, все это ощущалось крайне приятно.       Осаму скользнул пальцами по животу Чуи, легонько толкнул, заставляя того немного отклониться назад, упираясь спиной в стену. Так было удобнее стянуть с него брюки. Сразу вместе с бельем. Дазай был уже возбужден достаточно сильно, чтобы тянуть время. Накахара тоже, поэтому они оба были только за.       Еще несколько поцелуев в шею и рваных касаний руками. Они оба часто дышали, а воздух в комнате будто бы стал на несколько градусов теплее.       — Где смазка? — шепотом спросил Дазай, желая уже перейти к действиям.       Чуя потянулся к кухонному шкафчику и вытащил оттуда пузырек. Осаму свел брови к переносице, удивляясь.       — Хранишь смазку на кухне? Смотрю у тебя интересная жизнь.       — А ты думал нет? — слишком ядовито и ехидно спросил Чуя.       — В таком случае я требую резинку.       — Обойдешься.       На самом деле, у Чуи не было секса с кем-то, кроме Дазая, уже очень давно. И Осаму это понимал.       Выдавив смазку на руку, Дазай вплотную приблизился к Накахаре, развел его ноги в стороны и провел пальцами между ягодиц. Чуя вздрогнул. Начинать всегда было неприятно, но он четко был уверен в одном — Осаму не причинит ему боль. Как бы они ни любили подкалывать друг друга, порой реально считая, что ненавидят, они знали, что никогда не причинять друг другу настоящий вред, ни в жизни, ни в сексе.       Вводя первый палец, Дазай поцеловал Чую в губы, чтобы отвлечь. На самом деле, Накахаре было все равно на боль, что непременно сопровождала первые минуты секса. Он был готов смириться с этим, главное, что Осаму здесь, что целует в губы и опаляет щеки горячим дыханием. Чувство близости и осознание того, что он не один, были почти так же приятны, как телесные ощущения.       На втором пальце Чуя вскрикнул, утыкаясь лицом в плечо Дазая. Последний погладил его рукой по волосам, как бы даже успокаивая. Но Накахаре казалось, что он не нуждается в утешении. Желание к этому моменту стало достаточно сильным, чтобы затмить собой здравый смысл.       — Не медли, — сказал он, цепляясь за плечи Дазая пальцами.       Осаму покорно согласился, вытащил пальцы и размазал смазку по члену. От протяжного стона Чуи по спине пробежали мурашки. Дазай не был нежен, но оставался осторожен. А Накахаре просто было хорошо. Он позволил себе позабыть обо всем и потеряться в ощущениях.       Им обоим было до безумия хорошо. В такие моменты, в моменты близости, все вокруг будто переставало существовать, все заботы и предубеждения. Дазай и Чуя просто были настоящими, позволяя себе наслаждаться друг другом.       С каждым толчком удовольствие нарастало. От него так приятно кружилась голова, а сердце ускоряло свой ритм, воздуха будто бы не хватало.       — Быстрее, прошу, — рвано прошептал Чуя, чувствуя, что уже почти на пределе.       Дазай выполнил просьбу, одновременно с этим, дотрагиваясь до члена Накахары. Чтобы кончить потребовалось всего несколько минут. Они дошли до пика почти в одно время. Идеально. Словно Дазай и Чуя были созданы друг для друга, как бы сопливо это не звучало.       Но они не были бы собой, если бы идиллия продлилась и дальше. Немного придя в себя, Дазай сказал, застегивая ремень:       — Ну все, пока.       Чуя неуверенно поднял голову, пытаясь понять, что только что услышал. Его все еще немного трясло после пережитой страсти. Однако слова Осаму будто сломали царящую в комнате атмосферу умиротворения. Когда их смысл окончательно дошел до Накахары, он почувствовал себя отвратительно, будто им попользовались и бросили. За годы этих странных отношений с Дазаем, он должен был привыкнуть к подобному, но так и не привык. Чуя натянул спущенную рубашку обратно на плечо и обхватил себя руками, внутри зародилась досада.       — Зачем ты пришел? — недовольно спросил он.       — Чтобы поздравить тебя с Рождеством.       — Нет, ты хотел трахнуть меня, а потом бросить с самого начала! — возразил Накахара.       Досада постепенно начала перерастать в злость.       — Бросить? — усмехнувшись переспросил Дазай. — Секс и выпивка делают тебя слишком сентиментальным. И к тому же, не ты ли хотел, чтобы я ушел.       Чуя ничего не ответил, только отвернул голову в сторону. Однако Осаму все же заставил его посмотреть на себя, подошел и коснулся его щеки кончиками пальцев. Нежно почти невесомо.       — А чего ты хочешь сейчас? — как-то слишком тепло, совсем не так, как обычно, спросил он.       Быть может, алкоголь действительно делал Чую слишком сентиментальным, но сегодня он предпочел закрыть на это глаза и ответить на вопрос искренне. Накахара притянул Дазая к себе, взяв за рубашку и, уронив голову на его плечо, тихо сказал:       — Побудь со мной, сегодня же Рождество.       Слова прозвучали меланхолично, даже печально. И Дазай сдался. Просто обнял Чую, погладил по волосам и сказал одно единственное слово:       — Хорошо.       Им обоим это было необходимо, пусть они и не признавали этого до конца.       Объятия несколько затянулись, но они не были против. Рядом друг с другом было тепло, уютно.       — Посмотрим чего-нибудь? — предложил Накахара.       — Ладно, — согласился Дазай, — но ты так и не ответил на мой вопрос.       — Какой вопрос?       — Можно ли повеситься на гирлянде?       Чуя глубоко вздохнул и, крепче прижимаясь к Дазаю, ответил:       — Нельзя.       Как нельзя повеситься на чем-либо другом. Какими бы странными не были их отношения, Накахара пообещал себе, что ни за что не даст Осаму уйти из жизни. Потому что, если задуматься, то у него никого больше нет. Если Дазая не станет, то больше никто не явится к Чуе домой, не подарит дурацкую шапку на Рождество, не поцелует, не поделится теплом. А ведь все это, даже если внешне и вызывало раздражение, на самом деле, было бесценно.       А Дазай просто принял ответ на вопрос и решил, что сегодня он больше не будет пытаться повеситься на гирлянде, раз Чуя сказал, что это невозможно.