Ее гордость

      Севика считает, что ненавидит ее — не настолько сильно, насколько этот чертов город, утопающий в химикатах и наркотике Силко, но настолько, что при одном упоминании о ней у Севики сводит зубы, а кожа под протезом отдает невыносимым зудом: хочется расчесать, пока не выступит кровь.       Севика считает, что ненавидит ее — недолюбливает, презирает, как ни говори, суть от этого не поменяется, и Севику вряд ли можно в этом упрекнуть: Джинкс словно бельмо на глазу — от нее почти невозможно избавиться.       Бельмо на одном конкретном отдающем янтарем глазу, которое научились не замечать со временем.       Но только не она.       Когда ее механический протез — чудо инженерии одного из химбаронов Зауна — в очередной раз начинает сбоить, а кишки ее уже бывшего мастера, способного обслужить такую непростую технику, размазывает по узкой улочке (славный был мужик, но без тормозов: пропивал все деньги, выплаченные Силко за устранение возможных дефектов протеза, умудрился назанимать с три короба, и кончил плохо), Севика нехотя обращается к единственному человеку, который мог бы ей помочь.       К Силко.       Он слушает ее — с виду только кажется, что внимательно, однако глаз его скользит по документации, очевидно, связанной с «мерцанием», — и у Севики снова свербит в зубах, хотя синеволосой причуды нет поблизости. Силко не отрывается от текста, покачиваясь в кресле едва заметно, и бросает ей одну фразу, точно обглоданную кость самому верному, но ненужному псу, которого жалко выставить за дверь; тому, что никогда не выкажет недовольства и вцепится в нее клыками как в самый дорогой кусок мяса.       — Обратись к Джинкс.       И она вцепляется, смыкая челюсть до скрежета.       Севика считает, что ненавидит ее — и думает, куда уж больше, но оказывается, что больше вполне возможно. Она ни разу не была в логове Джинкс и надеялась, что ее не настигнет эта участь, но выбора не было: Севика справлялась с механической рукой на примитивном уровне — вставить отвалившуюся гайку, затянуть потуже емкость для «мерцания», чтобы та не вывалилась во время драки. Только когда дело доходило до систематического обслуживания (которое в идеале должно было проходить раз в две недели по словам уже бывшего мастера, но Севика «систематически» приходила разве что, когда та совсем отказывала после особо тяжелой драки или, когда встречала трудности посложнее, чем вывалившиеся гайки), о самостоятельном вмешательстве не могло быть и речи. Одно дело вернуть деталь в исходное положение грубой силой, а другое — заменить сложнейшие компоненты, названия которых она даже не знала, уж что именно с ними делать — тем более.       Джинкс возилась с какой-то мелочевкой — взрывоопасной бабочкой с тонкими как пилтоверский шелк крыльями, — и Севика могла бы назвать ее прекрасной, если бы та не была делом рук синеволосой. Она заметила Севику только тогда, когда механическая рука безжизненной грудой металла легла поверх ее стола, погребая под собой так и не доделанную бабочку.       Судя по разъяренному взгляду голубых глаз, Джинкс была не рада ее видеть.       Севика была не рада их встрече не меньше.       Она кратко обрисовала проблему — из-за долгого отсутствия надлежащего обслуживания и слишком большого количества мордобоев, в которых Севика принимала непосредственное участие, протез перестал реагировать на команды, а иногда начинал делать что-то свое (от этого ей было больше всего не по себе) — и отвернулась, когда Джинкс с интересом склонилась над механической рукой, закуривая; не то, чтобы Севика действительно хотела курить, скорее пощекотать ей и без того расшатанные нервы.       Джинкс нацепила защитные очки на тонкий нос и поднесла небольшую отвертку, приобретенную специально для мелких и сложных деталей, запуская ее куда-то в недра протеза, демонстративно закашливаясь от табачного дыма. Широкие губы Севики расплылись в наглой ухмылке — она не поведется на эту провокацию.       Механическая рука зашевелилась — острые металлические пальцы-когти зазывающе покачались в воздухе, хоть Севика ими не двигала, и вообще не чувствовала ничего, кроме холода на стыке протеза и кожи. Джинкс потянулась к другой детали, нескольким выше, а когти, продолжая двигаться, выполняя неизвестно кем заданный алгоритм, невзначай задели небольшую грудь поверх кожаного топа — Джинкс прошибло дрожью от прикосновения, и она по инерции качнулась им навстречу, пока горошина соска не затвердела под одеждой.       Бак с «мерцанием» встал обратно в паз, а Севика, в эту же секунду получив контроль над протезом, моментально убрала руку, затушила сигарету об стол и обескураженно хмыкнула, прежде чем покинуть мастерскую.       Если Севика совершенно не понимала, что именно сейчас произошло, то задумчивый взгляд Джинкс, сверлящий ей спину, не сулил ничего хорошего.       Севика считает, что ненавидит ее — и делает это с новой силой, когда чуть больше чем через месяц ей снова приходится воспользоваться услугами Джинкс. Та уже не удивляется ее приходу, только выпрямляется сосредоточенно на стуле, точно скучала в ожидании этого момента.       Когда Севика вновь водружает протез на стол, Джинкс не торопится кидаться на него с инструментами как в прошлый раз — она смотрит на Севику, пока та снова закуривает, и меняется в лице.       — Мне нужно что-то взамен.       Подобное высказывание едва не вынуждает Севику подавиться сигаретным дымом; ее серые глаза источают ярость.       — С чего ты взяла, что я собираюсь платить? Ты не забыла, на кого я работаю?       — Да мне насрать, на кого ты работаешь, — холодный тон, ядовитая речь сразу же напоминает Севике, почему так сильно ее ненавидит — этот голосок смешает тебя с дерьмом, даже если ты будешь членом Совета Пилтовера. — Мои услуги нужны тебе.       Севика щурится, недовольно выбрасывая дым той в лицо. Девчонка явно имела крайне хреновое чувство юмора.       У нее снова сводит зубы; на этот раз от гнева.       — И чего ты хочешь? — проговаривает она с зажатой во рту сигаретой. — Денег? Пойди попроси у папочки.       С удовлетворением Севика замечает, как Джинкс сжимает губы в тонкую полоску; длинные пальцы до побелевших костяшек вцепляются в отвертку. Она медлительным движением поднимается со стула, выпрямляется во весь рост, не дотягивая даже до сидящей Севики, и практически вплотную подходит к ней. От такой близости у Севики пробегает холодок по спине; она хмурится, выдыхая дым через ноздри.       — Я хочу узнать, на что еще способна твоя рука.       Севика подается вперед, сжимает механическую руку в кулак, и встает, нависая над Джинкс грозной тенью.       — C Силко ты тоже берешь такую плату?       Девчонка молчит, но пышет яростью, как и сама Севика. Джинкс может сколь угодно пытаться сломить ее своим взглядом, но этот бой она заведомо проиграла.       Она кусает щеку изнутри, резко перехватывает ладонь из металла, и кладет к себе на живот.       Севика считает, что ненавидит ее — и не может сдерживать одну единственную эмоцию, когда толкает Джинкс к столу в ее собственной мастерской небрежно — даже к шлюхам из «АА» она проявляет больше снисхождения, — смотрит на тонкую лебединую шею, запрокинутую назад, которую она, Севика, может переломить одним взмахом руки, и надавливает пальцами-когтями на тонкую белоснежную кожу — прижмись чуть сильнее, останутся не просто царапины, а глубокие раны.       Как хорошо, думается ей, что она не чувствует Джинкс кожей — от этого ощущения было бы невозможно отделаться, а протез всего лишь идеальное оружие, орудие, которым она прокладывает свой путь к цели, какой бы та ни была; у него нет эмоций, нет чувств в отличие от самой Севики.       Она минует пояс с механическими уродцами на нем, и скользит пальцами-когтями по ткани штанов, надеясь не оставить разрезов, чтобы потом не расплачиваться с этой ебанутой еще и за одежду (ебанутой Джинкс с лихвой можно назвать потому, что только ебанутый захочет использовать протез Севики для подобных целей), надавливает на промежность чуть сильнее, чем следовало бы, и слышит недовольное бурчание, которое сменяется на едва различимые стоны только тогда, когда Севика начинает с нажимом гладить ее тыльной стороной пальцев.       Джинкс вцепляется в ее механическую руку на сгибе локтя, дрожит под ласками даже сквозь одежду, мычит что-то нечленораздельное, прижимается к протезу практически всем телом, и кончает быстро, еще несколько раз подаваясь бедрами для прикосновения холодных пальцев. Севика замечает поблескивающую на металле смазку даже сквозь несколько слоев одежды, и думает, как побыстрее хочет смыть с себя любые следы ее присутствия.       Севика считает, что ненавидит ее — и едва не говорит это Джинкс в лицо, когда та снова просит символическую «плату» за обслуживание механической руки — ее гордость.       Цена слишком высока.       — Я на такое не подписывалась.       — Тогда проваливай, — плюет ей Джинкс, не отлипая от очередной взрывоопасной бабочки, которую теперь Севика называет очередным механическим уродцем и никак иначе.       Севика находит мастера на следующий день, не в Зауне — в Пилтовере, и тот задирает цену вдвое выше, чем она платила тому, кого нанимал Силко, объясняя тем, что работать с приближенной короля Зауна — рискованно для жизни и репутации. А еще через неделю протез начинает сбоить по той же причине.       Тогда Севика понимает, что гордость — не слишком большая цена; это всего лишь ресурс, который можно пустить в расход в отличие от реальных денег и времени, потраченных впустую.       Она возвращается в мастерскую Джинкс и ласкает ее там, где эта ебанутая хочет, оставляет кровоточащие царапины, а после — отмывает запах ее смазки с тела часами под ледяным душем, думая, что это взаправду может помочь.       Севика считает, что ненавидит ее — и вспоминает об этом в «АА», когда какая-то из девочек мадам Бабетты виляет перед ней тощей задницей, надеясь таким глупым образом ее соблазнить. Севика не выбирает мужчин уже долгое время — тот единственный мужчина, которого она хотела физически, больше не принадлежал ей (да и никогда не принадлежал, если бы Севика была с собой честной), а в постели с девушками она оказывается только тогда, когда выпивка вместе с посиделками в карты не помогают забыться.       Девка оборачивается к Севике, но из-за маски на ней не видно лица. Худощавое тело путаны не вызывает у нее никаких теплых чувств — она думает, как бы поскорее все это закончить, кладет той на волосы свою механическую руку и заставляет опуститься на колени.       Севика откидывает голову на спинку дивана и делает долгую затяжку, закрывая глаза; тонкие пальцы девицы, сначала бегло лишившие ее штанов, а после по какой-то неведомой Севике причине легшие на холодный металл протеза, напомнили ей пальцы Джинкс и то, как та извивалась под ней, стеная то ли от резкой боли, то ли от неправильного, ебанутого удовольствия.       Она постаралась отогнать видение, но, когда влажные губы девицы обхватили ее пальцы-когти, смачивая металл слюной, а кисть, поерзав по внутренней стороне бедра, легла на волосатый лобок, погружаясь ниже и глубже, Севика под собственный, неожиданный для себя, сдавленный стон осознала, что проебала в мастерской у Джинкс не только гордость.       Севика считает, что ненавидит Джинкс — но, быть может, достигая пика под отблеск ярко-синего глаза в слабом свете свечей, увлечённо выглядывающего из-под маски, так будет не всегда?