Паутина голосов

Я упаду к твоим коленям, только позволь мне снова любить тебя.

Мягкое золото перьев касается его сознания, когда воспоминания захватывают его голову, его сознание воссоздает образ крыльев его жениха, чтобы помочь ему чувствовать комфорт, когда слишком много образов кружатся в его разуме, путаясь и мешаясь друг с другом. Карл был уверен, что сгорел бы дотла, если бы не этот ментальный щит, сдерживающий вихрь памяти, помогая ему хоть как-то ориентироваться в неостановимом потоке. Этот образ пробуждал чувства пылающего жара, комфортного дрожания огня и нежного мерцания тёплой энергии где-то в глуби мыслей. Будто бы соткав эту пару крыльев из всего, что ассоциировалось у Карла с домом, которой он не мог вспомнить. Воспоминания о доме — первое, что путешественник попытался выхватить из вихря памяти, он хотел понять, откуда появились эти ощущения и почему они успокаивали его тревожный, взбаламученный разум, как колыбель усыпляет беспокойное ворочание малыша. Крылья окутывали его, как покрывало, пряча в уютной темноте с тихим полыханием крохотного ручного огонька спрятавшегося в его ладонях — удивительно, как в его собственной голове его мысли соткались в полуреальный мир, помогая ему заземлиться и ухватиться за хрупкое ощущение контроля ситуации. Когда ты видишь, что происходит, когда у тебя есть прикосновения, запахи и вкус, когда звук не гремит, как церковный набат, а урчит, как голодный пламень, пожирающий подаренные ему дрова, намного легче разобраться в том, что с тобой происходит. Его мысли были бесконтрольны и хаотичны, но у него была безопасная комната, где он мог сесть, скрестив ноги, и разобрать воспоминания, как фотографии из фотоальбома, а стены из золотых перьев защитят его от тех мыслей, которые он ещё не уложил на свое место. Кажется, будто это тянется вечность — одно воспоминание за другим, по разным стопкам, в разные полочки, пока спираль ещё не разобранных мыслей заплетается в сложном узоре, кружа вокруг его рук, головы, застревая в стене перьев и пугая ручной огонёк, маленькое путеводное пламя, уютно устроившееся в шерсти хвоста Карла, закутавшееся в фиолетово-золотые ворсинки, словно послушный зверёк. Но однажды даже вечность кончается, что безмерно странно звучит, но так сказала вселенная, когда была рождена. Даже вечному придёт конец, однажды всё сущее сожмётся в одну точку, из которой было создано, а потом взорвётся, пустив историю по новому кругу в новорождённом мире. Вечность кончается, и разум Карла наконец утихает, вздыхает свободно и выпускает путешественника из своих тёплых оков, позволяя ему ощутить реальность вновь и вернуться из бесконечности времени в один момент, с которого и началось создание порядка в его голове. Ощущение времени крайне искажено, когда ты теряешься в мечтаниях и воспоминаниях, оно может проскользнуть как секунда, а может уместить в одной минуте несколько веков. И если в туманном разуме Карла возник и упокоился мир, пройдя целый жизненный цикл, то в реальности это был только миг — в одну секунду он стоит, а в другую — на коленях, сжимает голову руками и плачет, резко осознавая всё, что он натворил, пока не был способен ощутить свои воспоминания в том порядке, в котором они должны были быть. Одна-единственная белая лилия опадает на пол вместе с его ослабевшим телом — цветок, который пробудил спящую память путешественника, дабы он мог вернуть себя, восстать, как птица пронзает тучи и взлетает к солнцу. Но мало вернуть воспоминания, чтобы вернуть жизнь — нужно вернуть и то, что заставляло жизнь иметь смысл. И Карл чувствовал, что всё, что он любил, утекает как песок от него, ведь невозможно счастье, взращённое во вранье, и если он хочет вернуть их назад, он должен сломать белую стену в своей голове и открыться им… Дверь слетает с петель, когда он распахивает её — резко, без заботы о том, что с ней случится дальше. Казалось, что если сейчас же не исправить свою ошибку, он уже никогда не сможет это сделать, и потому он бежит, забыв про всё на свете, сжимая обтрёпанный бледно-пурпурный дневник в дрожащих руках, впиваясь пальцами в бархатную обложку и царапая её кожу отросшими до некрасивости ногтями. Голоса и шумы вихрятся вокруг него, но он не может их воспринять — нет времени, стучит в его разуме, как заевшая пластинка, нельзя остановится, нельзя тратить время, нельзя потерять их, не после всего того, через что они прошли вместе. Он не позволит Сапнапу больше плакать в углу от потери кого-то, кто ему близок, он не позволит Квакити сжаться на пыльной кровати в осознании того, что он нелюбим и ненужен. Он не мог их предать, он не смел. Пусть они уничтожат его, иссушат в мёртвый пепел, он не бросит их снова, он не бросит их больше никогда. Алая пульсация Незера исчезает в пурпурном тумане, и он оказывается под плачущим небом, с грохотом мира, бледным мерцанием вспышек, звенящих в ритме пульсаций головной боли и тяжёсти в утомлённой груди. Но мысль о том, что ты должен бежать, отодвигает эти ощущения в глубь разума, только вот ты не знаешь, куда тебе нужно идти, ты не знаешь, где он, и хочется кричать от боли и злости в трепещущем сердце. Тёплые руки хватают за талию, прижимая к себе, когда человек, следовавший за тобой весь путь от твоего гребанного проклятого королевства наконец догоняет тебя. Его голос важен, но ты не можешь, не можешь, ты лишь слышишь свой собственный вой в гудящей, как котел, голове, свой крик отчаяния, мучения в разлуке. — Где он, где он, где он! — крик вырывается из горла, кулаки ударяются о чужие ребра, но он даже не вздрагивает, хватает за руки, останавливая тебя, пытаются что-то донести, боже, просто ДОНЕСИ ЕГО К НЕМУ, и Карл кричит — ты кричишь, умоляя о том, чтобы тебя вернули в руки твоего златокрылого жениха, чтобы тебя вернули домой. Он приведёт тебя к нему, он убеждает тебя в этом, и ты успокаиваешься, позволяя вести тебя к Квакити. Твой разум всё ещё взбаломучен, и ты то обращаешься к себе, то зовёшь себя в третьем лице… Карл зовёт себя в третьем лице, играя роль рассказчика даже в собственной жизни. Его ведут ласково, поглаживая по голове, с нежным шёпотом, пытаясь помочь его безумию. Карл только падёт в него больше, когда голоса смешиваются и вопят — а потом он видит его, и будто весь мир исчезает в одно мгновение. Он такой же прекрасный, как и месяцы назад, когда они виделись в последний раз. Всё так же его крылья блестят на солнце, а тёмные волосы — будто выточены из оникса, красивого гордого камня. Карл буквально пихает свою книгу в руки Сапнапа, просто желая его в своих объятиях снова. — Квакити… — пытается позвать его Сапнап, но Карл уже бежит, ударяясь лицом о грудь жениха и просто рыдая, прижимаясь к нему, обвивая руками с такой силой, что Квакити, кажется, теряет возможность нормально дышать. Потом Карлу становится мучительно больно, потому что его отталкивают… Он падает на колени. Опускается на пыльную землю, прижимаясь лбом к камню, так низко, так покорно, умоляя о прощении хриплым от слёз голосом, и его женихи застывают, Сапнап хмурится за его спиной, открывает дневник в своих руках, а Квакити не может отвести взгляд от хрупкого, истощённого тела, от исцарапанных в кровь костяшек пальцев, от ручейков, текущих по его щекам. Видеть его таким — неправильно и больно. И Квакити опускается к нему, прижимая к телу, закрывая крыльями, как раньше, и Карл задыхается, впиваясь пальцами в рубашку, чтобы он не исчез из его памяти, из его жизни. Женихи переговариваются над его головой, обсуждая слова в его дневнике, и в какой-то момент рука Квакити отодвигает его от своего тела и поднимает толстовку, и он сверлит взглядом шрамы на теле Карла, оставленные клинками из других времен и шипами мёртвых чёрных роз холодного и жестокого белого замка. — Значит, это правда, — шепчет Квакити и, не дожидаясь ответа, возвращает его к твёрдой тёплой груди, а сзади к спине путешественника прижимается Сапнап, который, видимо, тоже плачет, от боли и вины, от сочувствия и любви. Они потеряли так много времени, они так сильно поранили друг друга, но пора троим женихам исцелиться и оставить боль позади. Это не будет лёгкой задачей, когда все они истязаются страхом остаться в одиночестве, когда Сапнап уничтожает самого себя чувством вины за то, что он не смог их уберечь, когда Квакити просыпается от кошмаров с кровавой пустотой, опутавшей его сердце, и когда голоса в голове Карла не затихают и бормочут множество сотен фраз, разрушающих его сознание. Но то, с чем они никогда не справились бы поодиночке, они победят все вместе — как семья.

Просто удержи меня возле себя, умоляю, я отдам тебе мир на золотом блюде, я отдам тебе вселенную.