И я буду любить тебя

Это было нелепо. Чжунли был Мораксом. Великим древним богом камня, который ввязывался в потасовки во время войны Архонтов, ронял на недругов каменные копья, в совершенстве владел всеми видами оружия и самим собой. Но не смотреть на Чайльда больше нескольких мгновений давалось с величайшим трудом. Дитя Бездны. Дитя океана. Дитя хаоса. Красив настолько же, насколько опасен. Смертелен. Одно его присутствие значение хаоса и разрушения. Сам Чайльд — океан бушующий. Бурный, буйный, клокочущий во вскипающей пене. О чем шумели беспокойно волны? Прежде чем Чжунли понял это, он не смог противиться драконьим инстинктам по отношению к Тарталье. Прижми его ближе. Оставь россыпь меток на бледной коже. Сохрани его для себя. Присвой. Ненавидеть свою драконью часть за эти порывы было очень просто, но и понять до отвратительного тоже. Тарталья как величайшая драгоценность — сиял, переливался неповторимым огнем. Такой, какого Моракс возжелал, страстно желая получить. Но теперь он не Моракс. Он Чжунли, и если он хочет заполучить что-то, ему нужно добиться этого человеческим способами. Потерять Чайльда — все равно, что вырвать сердце из груди. Драконья часть недовольно заворочалась внутри. Он примет. Он твой. Возьми его. Теплый, едва не нежный взгляд Чайльда причинял почти ощутимую физическую боль. Такую, которую Чжунли не ощущал много-много лет. Улыбка — яркость солнца, песня о свободе — ранила каменное сердце, высекая сказание о любви к смертному. Смотреть бы вечность, запомнить, как каждый уголок скалистой гавани. Милое дитя — окровавленный снег и ласковое касание. Тарталья пах снегом, кровью и неизбежностью течения вод. Сияющий до одури — лезвие лучшего клинка на солнце -, он будит страшный голод в глубине драконьего сердца. Из этого голода рождается тьма. Та, жестокость и сила, что питали его сущность во времена войны. Утробное рычание и желание. Предвестник смотрит, но не видит. Не замечает горящее золото в чужих глазах за ужином, не слышит собственнических ноток в голосе. Чжунли почти стыдно, но он счастлив, что Чайльда все боятся, что все вокруг шарахаются их, не в состоянии поднять взгляд. Пугливая мерзость. Не заслуживающая внимания толпа. Дракон внутри лениво, раздраженно прикрывает глаза и фырчит. А потом смотрит, как Тарталья роняет палочки из рук и лицо его — обида концентрированная — отдается теплом внутри. Иногда Чжунли видит сны. Такого быть не должно, но теперь он почти человек. Людям снятся сны, а значит, что отныне и ему. Но Чжунли видит во снах Чайльда. Мутную морскую бездну в глазах — огонь и вожделение. Лицо Тартальи красное, он задыхается, захлебывается. Тянется — отдать и взять все и сразу — в объятия Моракса, и шепчет хрипло его имена. В воздухе пахнет кровью и сражением. Дышать тяжело, но Архонт чувствует себя воодушевлённым. И — тень разочарования — просыпается. Чжунли знал физиологию смертных, но никогда не думал, что однажды — стыд преисполненный — проснется возбужденным. Чайльда хочется посадить в клетку, приковать к себе, слить с собой в одно целое и никогда не отпускать. И единственное, что останавливает безумие божественной любви — хрупкость человеческой жизни. Моракс не может позволить драгоценному камню треснуть, поэтому, он — алчности квинтэссенция в драконьей крови — холит и лелеет Предвестника. Только останься со мной. Не выбирай других. Люби меня. И Я Буду Любить Тебя