Эндшпиль

Элизабет по привычке прошла через вход для посетителей, не задумываясь поздоровалась с охраной клуба, при её появлении вытянувшейся по струнке с уважительным: «Добрый день, синьора Пьюзо». Медленно расстегнув пальто, она легонько тряхнула меховой оторочкой воротника, чтобы избавиться хотя бы от крупных капель. Холодные бусины воды ещё не долетели до пола, как к Элизабет подскочил один из служащих, торопясь принять пальто. Не успела Элизабет поправить шёлковое платье, смявшееся после поездки в автомобиле, как к ней подошёл администратор ресторана и настороженно улыбнулся.  — Что-то случилось, Фредо? — Элизабет задумчиво приподняла бровь. Обычно в «Последнем приюте» всё шло по будничному сценарию, и Элизабет редко вмешивалась в организационные вопросы, напрямую не касавшиеся её.  — У нас гостья. Пришла именно к вам и… это не лучшая для вас компания. Элизабет заинтригованно приподняла брови. Не лучшая компания? Элизабет Пьюзо постоянно находится в окружении не лучшей компании: она не сомневается, что Витторио допускает до неё только самых верных людей, а это значит, что каждый из них — опытный убийца. Возможно, даже тот же Фредо, ежедневно расшаркивающийся с десятками гостей с милейшей улыбкой на лице и добрейшими карими глазами, наверняка растопившими не одно сердце. Так что Элизабет была безумно заинтригована, что это за компания, которую даже члены семьи считали неподобающей. Она окинула взглядом зал, сразу отбросив посетителей за хорошо просматриваемыми столиками в центре. Если некая гостья пришла к Элизабет, то Фредо точно предложил ей более уединённый столик в одной из ниш, которые при желании можно зашторить. Наверное, в её любимой, с которой отлично видно сцену: сбоку, но зато практически незаметную из зала. Элизабет уверенно прошла к нише, мимолётно, но искренне улыбнувшись скользнувшей мимо официантке — славная девушка, хоть и через многое прошла, и Элизабет действительно радовалась, что Марта потихоньку начала вставать на ноги. Значит, всё, что Элизабет для неё сделала, было не напрасно. За столиком в нише показалась женская фигура: скучающе изучавшая меню гостья не заметила Элизабет. И слава богу: несмотря на прошедшие несколько лет с их последней встречи, Элизабет мгновенно узнала Диану Боузман. Она отрастила волосы, сменив короткую стрижку на каре, заметно постарела: наверное, всё портила впитавшаяся в лицо усталость, прибавлявшая дополнительные годы, — но по-прежнему предпочитала строгий клетчатый костюм. Элизабет растерялась — лишь на долю секунды потеряла самообладание, взяв себя в руки до того, как Диана успела заметить её присутствие. В конце концов, в последний раз они виделись, когда Элизабет Пьюзо была ещё Элизабет Колвин. Слишком многое поменялось.  — О, миссис Пьюзо, наконец-то! — Диана отложила меню и нетерпеливо уставилась на Элизабет. Неужели ждала чего-то вроде: «Простите, что заставила вас так долго ждать», — в ответ?.. Элизабет не собиралась строить из себя послушную двадцатилетнюю журналистку, которой одного строгого взгляда достаточно, и не торопилась присаживаться. Теперь-то понятно, почему эта компания для неё — не лучшая. Хуже не придумаешь.  — Не ожидала встретить вас здесь, прокурор Боузман, — Элизабет приподняла уголки губ в вежливой — и не более — улыбке. Такую улыбку она дарила на редких полуформальных вечерах, когда ей приходилось сопровождать Витторио, изображая из себя просто симпатичный аксессуар. Не потому что этого хотел Витторио — потому что Элизабет всерьёз опасалась, что её искреннее мнение о представителях других нью-йоркских семей обернётся и для неё, и для мужа крайне неприятными последствиями. Она быстро примирилась с необходимостью скрывать всё за сдержанной открыточной полуулыбкой. С вещами, которые помогают выживать, люди вообще очень быстро смиряются.  — Присядьте, — Диана сложила руки на груди, чуть нахмурилась. Исключительная невежливость: помыкать Элизабет в её же ресторане. На подобное не решились бы ни капореджиме, ни Нино Риччи — Витторио расценил бы неуважение к своей жене как неуважение к нему самому.  — Боюсь, что не располагаю временем и желанием, мисс Боузман.  — Придётся выкроить минутку, — Диана покачала головой. — Это в ваших же интересах, миссис Пьюзо.  — Я помню, чем закончилось наше предыдущее сотрудничество. Придётся вам обедать в одиночестве, — ресницы у Элизабет дрогнули. Она резко развернулась, чтобы скрыться — сбежать, оказаться в чьей угодно компании, хоть в гримёрке у девочек, хоть в кабинете у Фредо. Где угодно.  — Вы не заинтересованы в судьбе своего мужа? — спокойно уточнила Диана Боузман. Сумела-таки заставить Элизабет обернуться.  — Что вы имеете в виду?  — Если вам интересно — присядьте, поговорим, — Диана пожала плечами. Если она хоть немного и радовалась, что сумела заставить Элизабет послушаться, — виду не подала. Элизабет села, поджав губы. Ютиться на крае дивана не стала — она всё ещё хозяйка, но и приближаться, как того требовал бы разговор, не стала. Элизабет скользнула взглядом по подскочившему к столу Фредо: сам он крайне редко обслуживал посетителей, обычно только крайне важных, да и не с такой скоростью. Очевидно, что и Фредо не нравилась сложившаяся ситуация, но на Диану Боузман он уставился честнейшими глазами добродушного управителя этого милого итальянского ресторанчика.  — Добрый день, уже определились с выбором?  — Капучино, пожалуйста, — Диана отодвинула меню, и Фредо не удержался — едва заметно приподнял брови. Элизабет приподняла уголок губ: сколько лет прошло с тех пор, когда она ещё могла делать подобные непонятные итальянцам ошибки…  — Хорошо, — с должной невозмутимостью произнёс Фредо и едва заметно повернул голову в сторону Элизабет: — Синьора?  — Хм, — Элизабет и головы к меню не повернула, побарабанила пальцами по плотной приглушенно-вишневой скатерти. — Будь добр, принеси мне апельсиновый сок, Фредо. Фредо приподнял чёрную бровь, и Элизабет кивнула. В конце концов, её вкусы он изучил неплохо, да и догадливый парень.  — Sì, сейчас всё будет, — Фредо ретировался с самой располагающей улыбкой, но Элизабет не сомневалась: едва он исчезнет из вида, улыбка сползёт с его лица, и первое, что он сделает — доложит кому-то из капо о гостье. На сцену — небольшой деревянный подиум, не больше (в «Последнем приюте» в большем и не нуждались, Элизабет не желала устраивать хоть что-то похожее на «Воробьиную комнату») — поднялась девушка в ярко-красном прямого кроя платье. Россыпь стекляруса переливалась под светом софита, ослепляя и притягивая взгляды одновременно. Рыжие локоны горели, резали глаз совершенно немыслимым, но отчего-то притягательным сочетанием с алой тканью — Скарлетт казалась живым отражением своего имени. За спиной у неё заняли места музыканты: пианист и саксофонист — и с последним Скарлетт обменялась влюблённым взглядом. Элизабет чуть приподняла край губ, с одобрением глянув на одну из своих подопечных. Может, и у этой девочки всё ещё сложится. Фредо с непроницаемой улыбкой принёс чашку со скрытым под вспененным молоком кофе, поставил её перед Дианой Боузман, а конусовидный бокал на изящной ножке со светло-оранжевой жидкостью — перед Элизабет. Необдуманная посуда, но кто докажет, что там — не только сок? Не станет же Диана вырывать бокал из рук.  — Сухой закон всё ещё действует, — Диана поджала губы. Элизабет только пожала плечами, отвернувшись обратно к сцене, где Скарлетт уже начала постукивать каблуком в такт пока что тихой рваной мелодии. Музыкальным способностям Скарлетт многие бы позавидовали, и это чудо, что девушку удалось вырвать из трясины нью-йоркских борделей. Вопреки названию, «Последний приют» для многих — и для Скарлетт в том числе — оказался путёвкой в новую жизнь. «Последний приют» стал маленьким развлечением Элизабет, когда подработка в светской хронике оказалась ей не по статусу. Небольшим практически честным бизнесом, над которым сначала посмеивались все капореджиме. Потом перестали, когда Витторио ясно дал понять, что над развлечениями его жены смеяться не стоит. И это маленькое развлечение Элизабет во имя справедливости всё же приносило свои плоды.  — Он действовал и во время позавчерашнего празднования в главном департаменте полиции, — Элизабет приподняла брови. Глупая угроза, хвастливая попытка дать понять, что Элизабет больше не слабая журналистка без возможности постоять за себя. Витторио бы не одобрил подобное: слишком большой риск ради юношеского желания кому-то что-то доказать. Но Витторио здесь не было, а если бы Элизабет никогда не совершала отважные глупости, то кто-то вроде мистера Пьюзо не появился бы в её жизни.  — Вас там даже не было, на что вы намекаете? Элизабет не удержалась, скосила взгляд на Диану, не без удовольствия замечая, что та оказалась застигнута врасплох. Маленькая глупая победа до безобразия тепло ощущалась на языке, перемешанная с травяным привкусом вермута.  — Вот видите, меня там даже не было, а я всё равно знаю, что за паршивенькое шампанское вы пили, — Элизабет сказала наугад, не уверенная, что Диана там вообще хоть что-то пила. В конце концов, сама Элизабет раньше игнорировала все возможности выпить, делая редкое и весьма символическое исключение только в компании Витторио.  — Элизабет, вы связались с дурной компанией, — с заминкой проговорила Диана Боузман, не дав однозначно отрицательного ответа. Ну надо же!.. Попала пальцем в небо.  — О да, — Элизабет задумчиво поболтала коктейль в бокале с кроткой улыбкой. — Я сейчас точно сижу в дурной компании.  — Вы знаете, что я имею в виду, — Диана едва слышно вздохнула, попав в короткую паузу в расслабленном узоре импровизации пианиста. Элизабет отлично знала, что Диана имела в виду. Элизабет Колвин на заре своей журналистской карьеры даже согласилась бы с этим утверждением. А Элизабет Пьюзо знала правила.  — Понятия не имею.  — Другого ответа я и не ожидала, — Диана тоскливо уставилась на кофе, поджав губы. Она нахмурилась, похоже, не зная, с какой стороны начать разговор — а не обмен бесполезными колкостями.  — Говорите, зачем пришли. Голос у Элизабет невольно стал холоднее, требовательнее. Ей вспомнилось, как Витторио встречал капореджиме, заявившихся к нему с дурными вестями, — сходство интонаций оказалось неожиданным и для самой Элизабет. Хотя, пожалуй, именно этого и следовало ожидать: нравилось ей это или нет, а окружающий мир подминал её под себя, выкручивая руки, искажая привычки и мотивы во что-то неузнаваемое, и сопротивляться уже поздно. Партия явно шла не за тот цвет фигур, но разворачивать доску посреди игры — смешно и глупо.  — С деловым предложением.  — Наш предыдущий опыт сотрудничества подсказывает мне, — Элизабет приподняла брови не без тени упрёка, — нет никаких гарантий, что в последний момент вы не отвернётесь от меня. Даже представить себе не могу, что же такое вы можете мне предложить, чтобы я повелась второй раз.  — Против Витторио Пьюзо заведено дело. Пока — по неуплате налогов, но есть шанс выдвинуть обвинения посерьёзнее, не на два, а на пятнадцать лет. Всё, что нам нужно, — надёжный свидетель. Элизабет замерла. Все силы уходили лишь на то, чтобы сохранять лицо, и, казалось, её не хватит и на привычное движение грудной клетки, чтобы протолкнуть заледеневший воздух в лёгкие и обратно. Элизабет играла не за ту сторону — да ещё и проигрывала. Как будто стоило ожидать чего-то другого: партии, которые она у Витторио выиграла за семь лет совместной жизни, можно было по пальцам пересчитать. Возможно, даже одной руки. Только сейчас она играет не за себя одну. От того, сумеет ли она выкрутиться, зависят и жизнь Витторио, и судьба их детей.  — Я ничем не могу вам помочь. — Элизабет допила остатки коктейля, алкоголь обжёг горло, подействовав как отрезвляющая пощёчина. Она встала из-за стола — и почувствовала, как в запястье вцепились чужие пальцы. — Отпустите меня.  — Элизабет, мы ещё не договорили.  — Я сказала, что разговор окончен. Я ничем не могу, а самое главное — не хочу вам помочь.  — Сядьте. Не делайте глупостей, — Диана качнула головой с таким видом, будто упрямого ребёнка уговаривала. — И друзей вашего мужа в разговор не вмешивайте, если не хотите ухудшить его положение ещё и нападением его людей на прокурора.  — Вы мне угрожаете?  — Я хочу, чтобы вы дослушали моё предложение. Хотя бы в этом вы мне не откажете? Ваше нежелание даже беседовать со мной наводит меня на мысли, что вы тоже причастны… — Диана сощурилась и с не лучшей попыткой в актёрство добавила: — Я слышала, что в преступных кругах связи с представителями закона караются смертью, неужели вы к этому причастны и боитесь? Элизабет скривила губы в вежливой усмешке, делая вид, что всё ещё можно свести в шутку. Прокурор Боузман была неплохо осведомлена… за исключением той мелочи, что Элизабет клятву не давала и семье в верности не присягала. На неё правила семьи не распространялись, хоть она и предпочитала с ними считаться, чтобы к Витторио не возникало вопросов: оные в их деле могли очень быстро закончиться смертью. Элизабет клялась только в верности Витторио Пьюзо.  — Если бы это было так, а я бы была преступницей, то вы, судя по вашему рвению поговорить со мной, желаете мне смерти? — Элизабет приподняла левую бровь. Любопытно даже, что скажет на это Диана. Что на войне с мафией все средства хороши? И чем же тогда она отличится от тех, с кем сражается с такой похвальной хваткой? Элизабет перевела взгляд на чужие пальцы, всё ещё сжимавшие её запястье. Будто она сбежит сломя голову в любое мгновение.  — Ни в коем случае. Если согласитесь сотрудничать, мы готовы обеспечить вам — и вашим детям, разумеется, — надёжную защиту. Вас никто не тронет, вас никто даже не найдёт, если согласитесь дать свидетельские показания, которые помогут обвинить мистера Пьюзо и его самых близких пособников. Вы получите всё: свободу, будущее для ваших детей, которых вы уже не дадите втянуть в криминальную компанию и которые уже не попадут под влияние вашего мужа и его дружков. Взгляд Элизабет остекленел. Она могла представить себе это будущее. Соблазнительное, сулившее безопасность и… мгновенно разбивавшее всю её жизнь на острые ядовитые осколки. Под другим именем, с необходимостью скрывать себя не могло и речи идти про возвращение к её девичьим мечтам — журналисткой карьере. Ни к той, которая принесла бы ей известность и сделала бы высокооплачиваемым репортёром, ни к той, которая была бы поскромнее, но позволила прокормить детей в одиночку. И это не говоря уже о той хрустальной крошке, которая останется от её сердца. Как будто она сможет спокойно смотреть в чёрные-чёрные и такие бесконечно родные глаза Тори, как будто она сумеет однажды объяснить совсем ещё маленькому Адриано, что заставило её предать их отца. Предложение Боузман не имело смысла — потому что та понятия не имела, каким был Витторио и какие обещания он дал. И потому что Диана Боузман предлагала Элизабет проиграть во всех партиях. Если прежде Элизабет была в патовой ситуации, пытаясь разорвать себя между двумя одинаково важными целями, то теперь… она видела только два пути: проиграть трусливо или с гордо поднятой головой.  — Не торопитесь отказывать, Элизабет… — Диана, похоже, восприняла молчание по-своему, как знак, что Элизабет заинтересовалась «щедрым» предложением.  — Миссис Пьюзо, — с заминкой поправила Элизабет, едва не брякнув «синьора». Это было бы слишком глупой и очевидной подсказкой, которую Диана Боузман не заслужила. Диана вздохнула:  — Серьёзно? Вы казались мне умнее.  — И в чём же моя глупость?  — Вы ему доверяете, а ваш муж вас просто использует. Даже этот ресторан… и ваш благотворительный фонд: как думаете, зачем ему поддерживать этот бизнес? Думаете, он переживает за судьбы тех, кому вы помогаете? Я вас разочарую — это всего лишь способ легализовать незаконные доходы. «Отмыть деньги», может, слышали это новое выражение. Может, кто-то из ваших бывших коллег и ввёл даже. О, разумеется, Элизабет слышала. Прекрасно знала, что происходит в бухгалтерии, которую вели доверенные экономисты Витторио. Более того, она не возражала, когда Витторио мягко намекнул, что он хотел бы воспользоваться преимуществами легального бизнеса, который он же ей и подарил. «Мне не интересно, что за махинации вы будете проворачивать с бумагами. Единственное, чего я попрошу, — чтобы в результате у меня была та сумма, которую я посчитаю необходимой для помощи обратившимся в фонд женщинам. Экономить на подопечных фонда я не собираюсь, лучше уж тогда не давай мне вести вообще никаких дел». Витторио в ответ на её требование тогда только улыбнулся, уклончиво ответив, что влюбился не в хорошенькое дополнение к домашнему интерьеру, а неугомонную журналистку.  — Я стараюсь сделать жизни других людей лучше. Как могу, — отрезала Элизабет и холодно добавила: — Я пыталась делать то же самое вместе с вами, пыталась делать этот мир лучше. Вы меня той возможности лишили. Диана поджала губы:  — Вы знаете, почему в прошлом я отказалась с вами работать.  — Вы не поверили в мою честность, так с чего мне сейчас верить в вашу?  — Можете, потому что я представитель закона и… — Диана осеклась, споткнувшись об короткую усмешку Элизабет. — Миссис Пьюзо, я… понимаю причины вашего недоверия, но настоятельно прошу хотя бы задуматься и…  — И предать человека, которого я люблю? Который поддерживает меня, несмотря ни на что? — Элизабет чуть скривила губы. — Оболгать его? До этого мгновения Элизабет не обманывала Диану Боузман намеренно: только уходила от ответа, только делала вид, что не знает. Элизабет не любила лгать, но, как ни прискорбно ей самой это признавать, умела: иначе когда-то давно ей не поверил бы Джулиано. Тогда она лгала ради правды, ради похищенных девочек. Сейчас Элизабет собиралась лгать ради Витторио. И, может, ради своих подопечных, спасённых из самых неприглядных дыр Нью-Йорка. После до неприличия быстрой и совершенно неинтересной для Элизабет свадьбы (которая устраивалась скорее для гостей — многочисленных незнакомых новоиспечённой синьоре Пьюзо прежде итальянцев, облачённых в щеголеватые костюмы и служивших отличной иллюстрацией расхожему выражению о том, что не одежда красит человека) Витторио не запрещал Элизабет работать, но вся журналистская братия негласно отрезала ей дорогу к интересным репортажам: даже Дэвис лишь разводил руками, проронив виноватое: «Ну, ты и сама понимаешь…» Элизабет, разумеется, понимала. Как понимала она и то, что сводка светской хроники и репортажи о скучнейших событиях Нью-Йорка мелким кеглем в лучшем случае на третьей странице — это не её мечта. Её мечтой была справедливость, о которой стоило бы забыть, став женой дона Пьюзо, даже если он и отличался от остальных глав семей. Впрочем, было у Витторио с ними и что-то общее — любовь к широким жестам. Не таким, как у Джулиано, разумеется: Витторио никогда не сорил деньгами, предпочитая не выставлять свои доходы напоказ, не использовал грубых, брошенных в порыве ярости угроз, сохраняя ледяное спокойствие и тем пугая куда сильнее, и не лез из кожи вон, чтобы поразить женщину рядом с собой платьями, побрякушками или шумными ресторанами. Его щедрым подарком оказалась чуткость: после проходной для Элизабет статьи о найденном на задворках нелегального клуба искалеченного тела молодой женщины, Витторио заметил, как помрачнела жена, мысленно вернувшаяся в кошмары «Воробьиной комнаты». Его широким жестом стало предложение не вздыхать от бессилия перед цепкой лапой смерти, караулившей попавших в «развлекательный» бизнес женщин, а изменить хоть несколько жизней. Так появился фонд, а чуть позже — одноимённый ресторан, в котором решили остаться несколько бывших подопечных Элизабет. Одна из них — Скарлетт, с уверенностью державшая на себе внимание публики сейчас, — попала в фонд случайно, сбежав от отчима, распускавшего руки во всех смыслах. Она оказалась здесь испуганной худой девчонкой, расписанной лиловыми кляксами, которая вздрагивала от каждого взгляда. Она улыбалась сейчас со сцены, расправив плечи и ловя на себе свет софита, отражавшийся от гладкой белой кожи. Вблизи, при другом освещении ещё можно было разглядеть старые шрамы, но Элизабет всё равно смотрела на свою подопечную с гордостью. У неё была не одна Скарлетт, а значит, вся эта игра определённо стоила потраченных усилий.  — И как такая вроде бы неглупая женщина, как вы, может не замечать очевидного? — Диана скрестила руки на груди, откинувшись на спинку дивана.  — Я замечаю куда больше, чем вы можете себе представить, — с кристальной честностью произнесла Элизабет.  — Но не видите самого главного: какое бы впечатление не производили эти люди, сколь бы они ни были щедры и любезны перед теми, кто им полезен, на первом месте у них всегда будет стоять собственная выгода, а не человек. Ваш муж, которого вы так защищаете, легко откажется от вас, когда вы станете скучны или неудобны. Элизабет едва сдержалась, чтобы не усмехнуться. Диана Боузман понятия не имела, насколько Элизабет уже неудобная жена. Не представляла она и что за человек Витторио Пьюзо. Витторио никогда не признавал этого вслух, но молча шёл на совершенно невыгодные для себя шаги, нарушая правила или балансируя где-то на грани их нарушения. Выбор жены — не итальянки стал первым маленьким спором с традициями, первым наглым ходом в игре куда более сложной, чем самые заковыристые шахматные партии, которые Элизабет доводилось вести. Более удачным ходом стал бы брак с кузиной какого-нибудь другого босса — это укрепило бы связи между семьями, сделав конкурентов — хотя бы временно — союзниками, а сомнительной подружке босса осталось бы место любовницы. В лучшем случае. Если бы жена не восприняла это оскорбление как пощёчину всей своей родне. Крайне невыгодный ход. Тем не менее, Витторио его сделал — и теперь они играли за фигуры одного цвета. И этот ход был не единственным, разумеется. Иногда к Элизабет обращались случайные девушки, искавшие хоть какой-то защиты, но чаще — это были негласные подарки Витторио, которые Элизабет предпочитала всем мехам, броским аксессуарам и драгоценностям. Полиция могла сколько угодно гордиться повысившейся статистикой по раскрытию адресов подпольных клубов, но только Элизабет знала, что эти спасённые жизни и маленькое, но всё же торжество справедливости — подарок. Ей на день рождения, на их годовщину, на Рождество. Подобные подарки не были регулярными, конечно: Витторио не собирался позволять ни полиции, ни другим семьям вычислить его причастность к доносам, но Элизабет умела радоваться тому, что имеет. Даже десяткам спасённых судеб. Витторио Пьюзо вёл ради неё очень рискованную игру и вряд ли собирался отказываться, что бы ни пророчила Диана Боузман.  — Пока не отказался, — только и заметила Элизабет, пожав плечами. Не удержалась, добавила: — А знаете, кто от меня легко отказался, когда я стала неудобной?  — Вы стали не неудобной, вы могли стать потенциальной утечкой информации о расследовании, не перевирайте факты, — недовольство всё же всколыхнулось в голосе Дианы, в её сощуренных глазах и изломе носогубной складки, выдававшей возраст.  — Как вам будет угодно, верьте во что хотите, — Элизабет тоже не сдержалась, дёрнула краем губ в колючей полуусмешке. — Диалог пошёл по второму кругу, прокурор Боузман.  — Потому что вы отказываетесь слушать.  — Потому что вы отказываетесь принимать любой ответ, кроме положительного. Они пересеклись взглядами, для разнообразия — совершенно одинаковыми, полными непонимания. Диана Боузман, похоже, не хотела понимать Элизабет, а Элизабет уж точно не желала, чтобы её поняли. Элизабет только ждала, когда же Боузман сдастся и уйдёт, — чтобы поскорее связаться хоть с кем-то. Возможно, ещё есть время предупредить Витторио, может, он ещё успеет хоть что-то предпринять?.. Диана кивнула, бросив взгляд куда-то за спину Элизабет:  — Кажется, это к вам. С новостями. Элизабет медленно повернулась, хоть ей и хотелось подорваться с диванчика, как неусидчивой девчонке-репортерше, краем уха услышавшей об одном лишь намёке на сенсацию. У Элизабет Пьюзо нет права на подобную роскошь: Элизабет Пьюзо добропорядочная жена и мать амбициозного итальянского бизнесмена. По крайней мере, она должна хотя бы делать вид. У самого входа в зал ресторана стоял Нино. Сердце у Элизабет сжалось: он никогда не приходил из-за ерунды, а для простого визита вежливости лицо у Нино было уж слишком напряжённое. На губах у него всё ещё гуляла плутоватая полуулыбка, легко обводившая вокруг пальца тех, кто знал Нино Риччи чуть хуже, но Элизабет действительно привыкла замечать куда больше, чем остальные. Элизабет медленно встала и пошла к Нино, отсчитывая шаги по чередующейся кофейной и светло-коричневой плитке. Низкие каблуки едва ли издавали различимый человеческому слуху звук, стук перекрывался музыкой — переиначенной мелодией из балета Чайковского, но Элизабет ощущала каждый шаг, отдававшийся на задворках сознания и где-то в затылке, кажется. Она остановилась достаточно близко, чтобы говорить полушёпотом, но всё ещё соблюдать приличия.  — Нино.  — Синьора, — кивнул ей в качестве приветствия Нино. — Смотрю, у вас гости, Элизабет.  — К сожалению. Диана говорит, что на Витторио завели дело, нужно… Договорить Элизабет не успела:  — Я именно из-за этого и пришёл, — Нино нахмурился, сцепил пальцы, обтянутые тонкой выделанной кожей. Он кивнул в сторону небольшой ниши за стойкой управляющего на пересечении холла и зала самого ресторана, в которой порой отдыхал персонал. Сейчас ниша пустовала, давая возможность переговорить в отдалении от лишних ушей и глаз. — Босса задержали, пока выдвинули обвинение в неуплате налогов, мы уже связались с нашими адвокатами. — Нино выглядел не слишком довольным, но и не паникующим. — А прокурор зачем пожаловала?  — Предложила помочь посадить Витторио не на два, а на пятнадцать лет, — бесцветно проговорила Элизабет, торопливо соображая. Насколько плохи дела мужа? Диана Боузман намеренно не просто так пришла именно сейчас, не будь её здесь, Элизабет узнала бы о новостях раньше и без лишних свидетелей, она была уверена, что Фредо уже просили передать ей о задержании. Да и Нино сказал «пока», возможно при задержании уже намекнули, что хотят обвинить в чём-то ещё, если найдут свидетеля? Значит, на её помощь всерьёз рассчитывали?  — И… что вы сказали? — взгляд у Нино помрачнел. Элизабет почти что видела в его глазах то, как быстро он прикидывал дальнейшие действия в зависимости от её ответа. Один из возможных вариантов вполне мог включать в себя и её смерть: личные привязанности личными привязанностями, а от клятвы в абсолютной верности их делу не сбежать и не скрыться. И Элизабет в подобной верности не клялась. А значит — семья могла ждать от неё чего угодно. Забраться же ей в голову и узнать, что Элизабет слишком глубоко погрязла в крайне неудобных чувствах, чтобы сменить фигуры, в отчаянной попытке выиграть партию, никто не в силах. Никто не в силах знать наверняка, что Элизабет готова принять этот мат с достоинством. Что она готова хотя бы попытаться минимизировать потери и не опускать головы.  — Non sono la traditrice, Nino, — к гордости Элизабет, у неё даже ресницы не дрогнули. Витторио то ли дурно, то ли благотворно на неё влиял, заражая своей выдержкой. Элизабет где-то в глубине души надеялась, что и она на него — тоже. Хоть самую каплю. Но даже если нет…  — Sì, signora. Она доведёт эту партию до конца. Если надо пожертвовать королём — так тому и быть. Мат в одной партии — это гарантия того, что следующая ещё может состояться. Смена стороны посреди игры — вероятность, что с нечистым на руку игроком больше не будут играть. Сломанная шахматная доска — верный признак того, что новая игра вообще не состоится.  — Сделай всё необходимое, что в твоих силах, чтобы Витторио вышел как можно раньше. Если уж его ареста не избежать. И, — Элизабет нахмурила брови, на мгновение запнувшись: она ступала не на свою территорию, она пыталась подвинуть свою фигуру на клетку, где её запросто съедят, но душа (да и разум) требовала, чтобы она хотя бы попыталась взять контроль в свои руки, — Нино, я правильно понимаю, что часть обязанностей Витторио ты временно берёшь на себя? А если не ты, то кто? Или он сможет по-прежнему управлять всем и под стражей? Голос у Элизабет стал тише шёпота, в первые секунды ответного молчания она уже решила, что Нино её не услышал. Нино Риччи окинул её нечитаемым — недоверчивым что ли? — взглядом, хмыкнул, как показалось Элизабет, с удивлённым удовлетворением.  — Часть работы я возьму на себя, верно. Но босс очень хотел, чтобы прежде всего я передал вам одну его просьбу. Это просьба, не приказ, и он поймёт, если вы откажетесь.  — Как будто я когда-то могла ему хоть в чём-то отказать, — нервная улыбка всё же вырвалась, и Элизабет мысленно выдохнула. Хорошо хоть пока они всё ещё одни. Перед Нино она ещё имела возможность на мгновение показать слабость: Нино Риччи видел её и в худших передрягах и, пожалуй, лучше всех в семье, за исключением Витторио, знал, кем когда-то была и кем Элизабет всё ещё оставалась где-то глубоко под кожей. — И в чём состоит его просьба?  — Босс хотел бы, чтобы все ключевые решения я принимал, только посоветовавшись с вами, синьора. Нино прожёг её ледяным оценивающим взглядом. Сейчас на неё смотрел не смешливый неунывающий Нино, которого Элизабет порой считала другом семьи, в те редкие мгновения, когда она забывала, что их на самом деле связывает. Сейчас за её реакцией следил расчётливый подручный — второй человек после босса. Самый приближённый — и самый опасный.  — По факту это обязанности консильери. Пожалуй, за этот вечер маска спокойствия прочно прирастет к лицу Элизабет. Может, оно и к лучшему: оная ей пригодится в ближайшие два года.  — Я не сомневаюсь, что вы не лезете в дела семьи, но я думаю, вы в курсе, что консильери босса скончался четыре года назад.  — Разумеется. Я помню похороны Лоренцо.  — И с того момента никто так и не занял эту должность, — Нино выжидательно впился взглядом. Элизабет понимала куда он клонит. Нино Риччи даже был прав в своих пока невысказанных предположениях, но Элизабет ни за что не произнесёт это первой. Витторио советовался с ней. Никогда не называл конкретных имён, цифр или названий, но полно и беспристрастно описывал ситуации, над которыми ломал голову, просил её высказать своё мнение и внимательно слушал. Элизабет не имела ни малейшего понятия, прислушивался ли он к её словам или же просто хотел представлять наиболее полную картину с, возможно, противоположной точкой зрения. Выходит, прислушивался.  — Возможно, что так. Я не интересовалась, появился ли новый консильери.  — Возьму на себя смелость предположить, что им стали вы, синьора Пьюзо.  — Смелое предположение, — Элизабет приподняла брови, изображая вежливое удивление. Вряд ли Нино на него купится, но хотя бы оценит её актёрские способности. — Но мы же оба понимаем, что женщине в семье не место?  — А ещё мы оба понимаем, что босс уже пару раз нарушал правила в вашу пользу, — заметил Нино без осуждения или же недовольства. Как просто свершившийся факт. Нино Риччи был прав — и это тешило самолюбие Элизабет, одновременно разбивая душу вдребезги. Витторио хотел, чтобы она стала советницей для его подручного: чтобы знала о всех делах семьи, чтобы её слово имело вес в принимаемых решениях. Витторио хотел этого — и давал ей самой выбрать, нырнёт ли она ещё глубже. Витторио ценил её мнение. Если Элизабет согласится, то со следующей же секунды она проиграет. Она проиграет всё в своей жизни, все мечты, стремления, принципы, всю свою веру в лучшее, она своими руками сотрёт всё в порошок. Наверное, она даже немножечко умрёт где-то в глубине души. Так умирают фигуры на шахматной доске: один неверный ход — и противник съедает фигуру — какую-нибудь излишне самонадеянную ладью, отправляя её за пределы клетчатого поля. Фигуры всё ещё стоят рядом с доской, поверженные, и ждут новую партию.  — Не он один, — Элизабет едва ли изогнула губы в слабой улыбке. Прикрыла глаза.  — Он поймёт, если вы откажетесь. А если согласитесь — я сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы это не навредило вам и вашим детям. И... постараюсь, насколько это возможно, оставаться тактичным, — в плутоватом взгляде Нино Элизабет разглядела проблеск понимания и сочувственной жалости. — Синьора? Нет уж. Жалости ей не нужно. Она проиграла уже давно, а сейчас просто ждала, когда свершится долгожданный мат. Её король падёт, все фигуры окажутся бесполезны — и она сможет начать новую партию. Элизабет определилась с цветом своих шахматных фигур.  — Я вся внимание, Нино. Будто у неё вообще был выбор.