Эндшпиль

Стакан с виски глухо ударился о стол. Мистер Пьюзо вздохнул, с нескрываемой усталостью потёр глаза ладонью. Убить Джулиано, как оказалось, — далеко не самая сложная задача, куда сложнее — справиться с последствиями. Элизабет их не видела: лишь слышала отголоски из газет и обрывков разговоров на вилле мистера Пьюзо. Да и не хотела видеть. В какой-то мере Элизабет Колвин была даже рада, что вынуждена безвылазно сидеть в доме мистера Пьюзо, не имея права даже подойти к окну: ни одна живая душа не должна была признать в ней Лизу Доусон и ни в коем случае не связать её с Витторио Пьюзо. Лизе Доусон пора умереть, а Элизабет Колвин воскресать ещё слишком рано. Потому Элизабет Колвин и сидит в закромах просторной библиотеки, прячется за зашторенными окнами и не видит людей, как и подобает настоящему привидению. Из развлечений привидения: книги, найденные на полке шахматы и редкие визиты мистера Пьюзо. Последние обычно ограничивались парой дежурных фраз, но сегодня их общение растянулось. К сожалению для Элизабет, пожалуй.  — Хорошо играешь? — отрешённо спросил Пьюзо, даже не скрывая того, что мысли его прикованы отнюдь не к фигурам на деревянной доске. В его голове почти наверняка шёл расчёт куда более масштабной игры. Элизабет пожала плечами и передвинула белую пешку.  — Постоянно проигрываю.  — Ты играешь сама с собой, значит, и выигрываешь тоже постоянно, — он обхватил пальцами стакан и откинулся в кресле.  — Каким-то парадоксальным образом мне удаётся только проигрывать, — невозмутимо произнесла Элизабет и съела чёрным конём белого ферзя.  — И куда делась полная решимости мисс Колвин? В усталом голосе Пьюзо промелькнула искорка любопытства, и Элизабет с двойным отчаянием уставилась на шахматную доску. Витторио Пьюзо неумолимо затягивал её в свои сети, быть может, и ненамеренно, но нравился, располагал к себе, вызывал совершенно не те эмоции, которые следует испытывать в гостях у главы одной из пяти семей.  — Ещё не воскресла. Пьюзо только хмыкнул. Помолчал пару секунд, пока Элизабет размышляла над следующим ходом, а потом буквально выхватил фигуру из её пальцев и поставил совсем не на ту клетку. Он сделал ход за белых — его кресло было обращено именно к ним. Элизабет подняла голову. Смерила мужчину взглядом, приподняла бровь и сделала ход. Необдуманный, импульсивный, тут же лишившись офицера.  — Мне ещё долго нужно скрываться? — Элизабет скользнула пальцем по краю доски. Чёрно-белые квадраты поочерёдно прятались-появлялись под фалангой.  — Хочешь поскорее уйти?  — А ты хочешь, чтобы я задержалась? — Элизабет уставилась на его руку, застывшую над россыпью белых фигур.  — С одной стороны, я был бы не против, — Витторио сделал осторожный ход пешкой.  — А с другой — ничего хорошего из этого не выйдет, да? — Элизабет выдавила горькую усмешку и подняла взгляд, тут же угодив в ловушку: Витторио Пьюзо смотрел на неё своими тёмными внимательными глазами, двумя омутами, бережно хранившими наверняка не одну мрачную тайну.  — Кто знает, может и выйдет.  — Это такое осторожное приглашение в семью?  — Нет. Женщин в семью не приглашают, — отрезал Пьюзо. — Правила есть правила, и я не собираюсь их нарушать. По крайней мере, не ради этого.  — Не ради меня? — Элизабет задиристо съела подвернувшуюся под руку белую ладью. Она пробивала себе дорогу в журналистику и постоянно слышала, что женщин тут не жалуют, а теперь что, и в мафию не берут?! Не то чтобы ей очень хотелось, но сам факт лишения её хотя бы теоретической возможности…  — Не ради того, чтобы ты занималась тем, что претит тебе до глубины души, — рассудительно произнёс Витторио. — Ты веришь в справедливость, к чему ломать правила, чтобы сделать тебя несчастной?  — Какая забота, — она лишь покачала головой, ожидая следующего хода.  — Какая есть, — Витторио пожал плечами. Сделал наконец очередной ход — снова осторожный нерешительный, словно проигрыш ему чем-то грозил. Элизабет стряхнула туфли на пол и забралась в кресло с ногами, проигнорировав усмешку Витторио. О каких приличиях может идти речь, если она — журналистка, вляпавшаяся в историю, уже вторую неделю живёт за счёт семьи, чью деятельность ей стоило бы разоблачить?  — Я тебе нравлюсь? — она наклонила голову, отросшие волосы рассыпались по плечам. Хорошо, что в библиотеке сейчас полумрак: не видно хотя бы совершенно отвратительных отросших корней на обесцвеченных пепельных локонах. В глазах у Витторио Пьюзо промелькнуло что-то… неясное. Они будто бы потемнели, хотя казалось бы, куда ещё сильнее — и без того чёрные омуты?  — Нравишься. Я бы даже сказал, что больше, чем нравишься, но если наши дороги разойдутся, то это признание будет болезненным для нас обоих, так что я лучше промолчу. Элизабет поджала губы. Витторио Пьюзо снова прав — и это бесило. Ей очень не хотелось бы услышать от него, что он её любит: потому что как только опасность минует, Элизабет Колвин воскреснет, вернётся на работу, снова станет общаться с нормальными людьми, будет получать честно заработанную зарплату, гулять в парке, на выставках, перекусывать в забегаловках, забудет вкус нелегального шампанского и удушливый запах сигар, который не выветривался даже к полудню в «Воробьиной комнате». И если всё это она будет делать зная, что где-то в этом городе существует холодный, рассудительный и обходительный итальянец, к которому её взаимно тянет… Ей просто будет больно от этой засевшей, как заноза, в мозг мысли. Но бесило её не это промелькнувшее в мыслях мимолётное будущее. Её раздражало то, что Витторио прекрасно понимал, что она чувствует, догадывался о её мыслях, действительно хотел оградить её от болезненного признания — а значит, всё же заботился о ней.  — Так почему же при всей твоей… симпатии ты согласился подложить меня под другого мужчину? Как вещь. Как какой-то расходный материал. Что-то щёлкнуло. Элизабет опустила взгляд на звук. У зажатой в мужской ладони белой ладьи показалось в трещине дерево. Взгляд у Витторио похолодел. Он переставил фигуру, ровным тоном заметив:  — Это был выгодный ход.  — Ты всегда ставишь выгоду семьи превыше собственных интересов?  — Он был выгодным и для меня. — Элизабет приподняла бровь, призывая продолжить. — Мимолётная первая симпатия — это не самый веский повод, чтобы отказываться от упавшей прямо в руки возможности. К тому же я отчасти надеялся, что после окончания всей этой истории эта мимолётная симпатия исчезнет: мы же оба понимаем, что у нас вряд ли что-то выйдет.  — Предусмотрительно, — Элизабет сделала ход, съев коня. Поверженную фигуру она поставила на стол рядом с доской с излишним раздражением: дерево резного коня с обидой стукнулось об отполированную гладь стола.  — И бесполезно, — Витторио нахмурил брови, губы сжались в болезненную линию. Элизабет стало почти жаль его.  — Что ж, надеюсь, тебе было хоть немного так же неприятно, как и мне, — Элизабет подняла глаза от доски и на мгновение сцепилась взглядом с Витторио. Она его задела, больно оцарапала то, что он старательно пытался забыть и принять как единственно верное решение. Часть её была рада, что мучается она не одна. Только часть. Элизабет поежилась от того, как неприятно и мерзко ей самой стало от того, что она намеренно давила на больное. Грязный приём, да ещё и в отношении мужчины, который вопреки всему был ей симпатичен. В конце концов, она сама вызвалась. И у Витторио Пьюзо не было поводов останавливать её тогда. Он мог бы и отмахнуться от назойливой журналистки, решив не рисковать семьёй и собственным благополучием из-за работы с непроверенным человеком.  — Твоя очередь ходить, — она всё-таки отвела взгляд.  — Жаль, что не было возможности убить его самостоятельно, — в спокойном голосе мелькнула холодная злость, придушенная, запертая внутри. — И не так быстро. Витторио Пьюзо восхитительно контролировал эмоции и сделал ещё один ход: снова вроде бы неопасный, лишивший Элизабет всего лишь пешки. В этом, наверное, вся его суть: он делает всё выверено, аккуратно, на первый взгляд незаметно, следуя далеко идущему плану. И окружающим остаётся только гадать, какая буря скрывается за чёрными глазами и в какой план она в итоге выльется. Рука у Элизабет зависла над фигурами. Она не знала, что ответить и как пойти. Жертвовать королевой не хотелось, обсуждать убийства — тоже. Хватит, насмотрелась. Она мотнула головой, отгоняя дурные мысли, подкатившие вместе с тошнотой в призрачных, сюрреалистичных воспоминаниях. Труп в кабинете Джулиано, последний взгляд Леонарда, неожиданное и столь долгожданное убийство самого Франческо Джулиано… Элизабет и не заметила, что у неё затряслись руки, что её саму начало мелко потряхивать, как в первые дни, когда она оставалась в этом доме практически одна — в компании прислуги, не показывавшейся ей на глаза, и собственных разрозненных мыслей, тянувших её куда-то вниз. Она вздрогнула, возвращаясь в реальность от мягкого, осторожного прикосновения. Элизабет заглянула в чёрные глаза, и Витторио сжал её ладонь чуть сильнее.  — Прости. Не хотел тебя пугать.  — Не испугал, — Элизабет даже не соврала. — Мне просто… гадко, что я в этом участвовала. Я… не об этом мечтала, когда приехала в этот город. Я не мечтала кого-то убить, мистер Пьюзо, — она через силу приподняла край губ. Как глупо это наверное звучит для главы мафиозной семьи. Витторио мягко потянул её ладонь на себя. Склонил голову, наметил едва ли ощутимый поцелуй, скользнувший по тыльной стороне ладони.  — Твои руки чисты, мисс Колвин, — в обращении мелькнула тень усмешки: ответная колкость за формальное обращение. Они так и не выстроили толковых границ: немудрено, если всё их общение — это мимолётные встречи, чтобы обменяться информацией. Что делать друг с другом сейчас, когда формального повода общаться уже не осталось, а желание — очень даже, они оба, похоже, решительно не знали.  — Мы оба знаем, что это не так.  — Отнюдь. Я точно знаю, что ты никого не убивала. То, что тобой воспользовались, чтобы лишить кого-то жизни — не считается. Элизабет вздохнула: они оба прекрасно понимали, что очень даже считается. Убийство по приказу было одним из условий вступления в семью, и она его выполнила, хотела она того или нет. Витторио Пьюзо с запоздалым милосердием пытался лишить её гнетущего чувства вины и, может быть, отмыть запачкавшийся в собственных глазах светлый образ, что успел ему приглянуться. Потрясающее сочетание неуместного благородства и эгоизма, облечённое в слова.  — Ты говоришь так, чтобы утешить меня? Не стоит, — Элизабет осторожно высвободила руку и сделала наконец ход на шахматной доске. Витторио удивлённо приподнял брови — похоже, на несколько мгновений забыл о шахматах. — Скажи лучше, как теперь с этим жить. Он лишь пожал плечами, но Элизабет успела углядеть во взгляде тень одобрения: неясно, чем она его подкупила: то ли прагматизмом, то ли решительной честностью с самой собой, то ли ещё чем, что мог оценить только мафиози.  — Так же, как раньше. Всё уже случилось, и ты никак не можешь повлиять на произошедшее. Сначала чужая смерть ещё может вызывать эмоции, но потом она становится всего лишь фактом в биографии. Или ломает тебя.  — Тебя не сломала, — без вопроса пробормотала Элизабет. Заглянула в спокойные чёрные глаза. А может, и сломала. Перемолола в щепки, слепив совершенно иного человека. Теперь уже никто и не узнаёт, и сердце подсказывало ей, что тайны, скрытые за этими чёрными глазами, уйдут в могилу вместе с их владельцем. Витторио молча сделал очередной ход. Элизабет, замешкавшись на минуту, ответила. Сосредоточенная тишина понемногу настраивала на рабочий лад, возвращая былую сообразительность — ту, которая включалась у Элизабет обычно за написанием статьи. Она прикусила губу:  — Как думаешь, у меня получится вернуться в журналистику?  — Думаю, я смогу это устроить, — неопределённо взмахнул рукой Витторио, не отрывая взгляда от доски.  — Ну уж нет. Это последнее, чего я бы хотела, — стать твоим ручным журналистом. Витторио недовольно нахмурил тёмные брови: малейшая тень недовольства отражалась на его лице благодаря чёткому контрасту светлой кожи и тёмных волос. Возможно, отсюда и его неустанный контроль за эмоциями, подумалось Элизабет: в их деле бесстрастность наверняка была необходима, и Витторио пришлось привыкнуть к самоконтролю, который въелся в его суть, стал второй кожей. Может, даже стал им самим.  — Я разве сказал, что хочу сделать из тебя своего «ручного журналиста»? — он приподнял бровь, не показывая, что эти слова задели его. А может, и не задели вовсе: Витторио Пьюзо определённо не был дураком и понимал, что подобное от главы мафиозной семьи вполне ожидаемо.  — Полагаю, за подобные услуги мафия всегда просит что-то взамен, — Элизабет пожала плечами. — Сомневаюсь, что одно из ваших хобби — это благотворительность.  — Ну почему же, мы иногда ей занимаемся, — Витторио усмехнулся краем губ, и Элизабет недовольно его перебила:  — Я про реальную благотворительность, а не про отмыв денег или одолжения, после которых ты по гроб жизни кому-то обязан.  — Я знаю, — Витторио невинно передвинул пешку на клетку вперёд. — Но я не предлагаю тебе одолжение от семьи. Ты и так много сделала за эти месяцы, и мы получили всё, а ты — ничего. Не очень похоже на равноценный обмен. Так что я предлагаю тебе помощь лично от меня. Ни к чему не обязывающую, даю слово.  — За красивые глаза? — Элизабет с грустной иронией фыркнула.  — И за них в том числе, — Витторио откинулся в кресле, выжидательно глядя на неё. — Если журналистика — это то, чего ты действительно хочешь. Элизабет едва удержалась от смешка: она — и не хочет вернуться в любимую профессию?! Но она понимала, почему Витторио добавил это маленькое уточнение. У неё хватило времени сполна, чтобы посмотреть на всю изнанку Нью-Йорка: Элизабет видела, как решались важные сделки, как соратники Джулиано и, вероятно, представители других семей, здоровались за руку с теми, кто не сходил с первых полос газет, Элизабет на собственной шкуре ощутила, что может быть с тем, кто решится написать что-то не то. У неё была масса возможностей перехотеть так рисковать собой — и ни одна так и не оказала должного эффекта. Страх не удерживал её от столь желанного будущего. Её заставляло медлить что-то другое.  — Хочешь отступить? — в шёпоте Витторио теплилось понимание без ноты осуждения, и Элизабет вздрогнула. Прикусила губу, отведя взгляд:  — Нет. Просто… я хочу взаимоисключающих вещей.  — Что ж, ты в этом не одинока. Я бы тоже хотел, чтобы ты осталась, — одной тихо произнесённой фразой Витторио Пьюзо попал в точку. Элизабет зажмурилась, испугавшись, что она посмотрит в его тёмные глаза — и действительно останется. Желание продолжить общение не исчезло, не вытравилось ни разностью их принципов, ни тем, через что пришлось Элизабет пройти, ни пониманием, что мужчина перед ней — убивал и ещё будет убивать. С Витторио было интересно: разговаривать, спорить и даже молчать. С Витторио она чувствовала себя так, как никогда не хотела — хрупкой и неопытной, но это отчего-то не раздражало. С Витторио можно было смело ставить крест на громких расследованиях и журналистской славе: спутнице босса семьи просто нельзя так отсвечивать.  — Не всем нашим желаниям дано сбыться. Точно не этому, — Элизабет передвинула фигуру, неловко дёрнула рукой — и белый король едва не упал. Витторио поймал. — Нам не повезло оказаться по разные стороны.  — Или повезло, — он поймал её взгляд и без улыбки пояснил: — Ты очень упрямая, и это восхищает, честно. Я не раз видел, как от принципов отказывались из-за страха или соблазнов, и куда реже встречал тех, кто придерживается данного слова или выбранного пути, — Витторио взял в руки ферзя, повертел гладкую фигуру в пальцах, похоже уже решив, каким будет его ход. — Я тоже предпочитаю поступать так, как я посчитаю нужным. Сомневаюсь, что мы сумеем прийти к компромиссу, и если ты останешься, боюсь, один из нас рано или поздно сломает другого. Спокойный тон шёл вразрез с мрачным бушующим омутом в глазах, с напряжённой позой, со сжатой в его пальцах фигурой. Элизабет тоже надеялась, что они смогут получить всё, чего так иррационально хотят, вопреки упрямым фактам.  — И, подозреваю, сломаешься не ты, — ровно, в тон Витторио произнесла она. Витторио поставил ферзя на доску и едва слышный стук фигуры о поверхность отдался в сердце грохотом.  — Шах. Элизабет опустила взгляд на фигуры. Королева отрезала её чёрному королю большую часть пространства. Свободных клеток оставалось не так уж много, и, если честно, Элизабет видела только два пути спасения для своего покрытого чёрной лаковой краской короля.  — Я же говорю, что я всё время проигрываю. Не моя игра, — она выдавила грустную усмешку, но Витторио не предполагающим возражений тоном произнёс:  — У вас ещё остались ходы, мисс Колвин. Играйте до конца. Элизабет спустила ноги на пол, коснулась кончиками пальцев холодного пола. Склонилась над доской. Пальцы сомкнулись на перекрестии на шляпке короля. Элизабет подняла фигуру, чтобы сделать ход, и, невольно подняв взгляд, упала в чёрные спокойно-беспокойные глаза. Элизабет Колвин нужно выбрать, какой ход сделать, чтобы не проиграть. Элизабет Колвин отчего-то точно знает, что все ходы — проигрышные. Элизабет Колвин постоянно проигрывает, но всё равно сделает ход. Шахматная фигура сменила квадрат с чёрного на белый.