Резонанс

– Да ты чего? Уснуть уже собрался? – подпирая плечом Малыша Бо, засмеялся Чжань. Ван шатался между лифтом и Сяо Чжанем, но был предательски трезв. – Нет, скучно. – Сейчас приедем, потерпи. В съёмную квартиру они ввалились, шумно смеясь. Ибо на ходу сбросил кроссовки, кинул пачку сигарет на паркет и в куртке шагнул в темноту, сразу же споткнувшись о высокий край дивана и плюхнувшись на него. – Аха-ха-ха, обожди, я свет включу. – М-м-пф-м-фр-фр. – Чего? – Мне и так хорошо... Ай, ярко! – Ой-ой, сейчас-сейчас, – Сяо покрутил регулятор и комната оделась уютным полумраком. Ибо всё так же лежал лицом вниз на диване, только ноги свисали половиной на полу, волосы растрепались и Сяо Чжань, засмеявшись, вдруг кинул пакет на пол, аккуратно поставил рядом пустую банку пива, прибавил к кроссовкам Ибо свою пару и, разбежавшись, прыгнул на Вана всем телом. – А-а-а-а-а-а-а-а! Аха-аха-ха-ха, ты же мне рёбра сломаешь! – Я больше тебя на килограммов пять, не преувеличивай. – Мне тяжело дышать, а-ха-аха-ха-ха, слезай! Ко всему Чжань прибавил щекотку через куртку, доставая до шеи Ибо и кое-где нащупывая оголённую спину. Малыш Бо закричал, как девочка. – А-а-а-а-а-а, спасите, ой, насилуют, ах-ха-ха-ха, не могу, слезай, слезай, слезай... – и зашевелился с такой силой, что отбросил Сяо Чжаня на кофейный столик рядом. Весь взлохмаченный, Ибо подобрал колени на диване и выбрался из куртки, поправляя свитер. Сяо Чжань со съехавшей шапкой и весь запыханный лежал спиной на столике и очень громко смеялся. – А вы жестоки, Старейшина Илин! Не ожидал от вас такой подлости. – Милый Лань Чжань, кто-то должен был сбить эту вековую грусть с твоего бледного лица! Они растаяли и освежились одновременно. В кухне, плавно перетекающей в зал, горела лампа вытяжки, свет струился мягкий и тёплый. Сяо Чжань жарил арахис, а Ибо тянул с пакета сахарные язычки, потихоньку отрывая то от одного, то от другого и морщась. – Прекращай есть эту гадость! – Э? Это не гадость, на! – Ван тыкал колючими от сахара пальцами в щеку Чжаня и смеялся, как ребёнок. – Ай, тц! У меня же орехи сгорят, – надувал щёки Сяо, но невидимо слизывал сахар оттуда, где мог достать языком. – Я уже трезвый. Непорядок, – вдруг серьёзнел Ибо, спрыгивая со столешницы и не выпуская из рук бумажный сладкий пакет. Квартира была двухкомнатная, но просторная. Скромная спальня с одинокой кроватью и сбитым махровым ковром, на котором торчал минималистичный торшер. Всё было пусто, но всё равно в присутствии Чжаня ощущалось по-домашнему и как-то особенно. Еды в холодильнике никакой – их кормили на съёмках, вечером или утром они часто брали что-нибудь с собой из доставки. По поводу еды не заморачивались оба, хотя Чжань постоянно доставал Ибо из-за "прилипшего к позвоночнику желудка", говоря, что малыш Бо часто забывает поесть или пьёт только чай, или ест шоколад или сладкие булочки с печёным фиолетовым картофелем – словом, ничего нормального. Ибо был полон сил, но скорее работал вопреки, а не благодаря. И Чжань забеспокоился, когда узнал, что ко всему прибавились и сигареты... В центре комнаты развалился огромный стального цвета диван. Большой, умятый со всех сторон так, что можно было утонуть – такой мягкий он был. Чжань, часто приходя со съёмок, просто плюхался в него, не раздеваясь, обкладывался подушками со всех сторон, заворачивался в тонкий плюшевый плед, как блинчик, и видел свои короткие, быстро забывающиеся сны. Ван снял горчичного цвета толстовку и кинул её куда-то на спинку, оставшись в тонких брюках и свисающей с костлявых плеч майке без надписей. Завалился по-хозяйски на диван, привычно включил огромную плазму. За окном по-прежнему мигал город, в пейзаже с предпоследнего, пятнадцатого, этажа даже ночью можно было угадать силуэты всех дворцов и усадеб Поднебесной "Неукротимого". Но смотреть на них сейчас не хотелось. Беспорядочно щёлкая пультом, Ибо сказал: – Горит. – Да знаю я, сейчас. – Поспеши, хозяюшка. – Молодой господин очень скоро будет отравлен арахисом кипящей от праведного гнева хозяюшки. Ты думаешь, раз пришёл в гости, то можно купить только пиво и всё? – И тянучки. Послышался резкий топот и Ибо в мгновение ока прилетел подзатыльник. – Ай! – он откинул голову и посмотрел на Чжаня снизу. – Ну когда мне ещё удастся насладиться гостеприимством несравненного Сяо Чжаня? – Подлиза. – Ну что ты хочешь, чтобы я сделал? – Прибери хотя бы стол и выставь пиво. – Слушаюсь, Старейшина Илин. – Тц, – замахнулся ещё раз Чжань. – Ой-ой-ой, – широко расплылся в улыбке Малыш Бо. Что было делать, Сяо никогда не мог противиться этой редкой, но такой сильной, искренней улыбке, которая делала Вана неподражаемым. Через двадцать минут запоздавший ужин был готов. Ибо хохотал со старых клипов Сяо Чжаня, которые крутили на каких-то второсортных каналах и постоянно пародировал его танцевальные движения. Чжань смотрел на Вана, не отрываясь, таким подозрительно энергичным и смешливым он вдруг стал на контрасте с блевотной рожей в лифте. – Да-да, издевайся над старшими, Малыш Бо, ты невыносим. Стоит тебе открыть рот и он не закроется навек, – наигранно упикнул Вана Чжань. – О, а у тебя здесь нет фена? – Фена? – Ты же с ним не разлей вода на площадке, как сиамские близнецы. О-о-о! Сяо Чжань такой горячий, что гримёрши спрашивают его адрес. – Ла-ла-ла, брякни что-нибудь ещё более убогое! Слышать не хочу. И это вентилятор, а не фен, ту-пи-ца, – фыркнул Чжань, ударяя Ибо в плечо кулаком. – Какая разница, сиамский братик, – захихикал Ван, пододвигая металлическую пепельницу к себе и двумя пальцами ловко вытаскивая сигарету. – Эй, ты бы притормозил. – А где ещё банка? – Не знаю, за твоей спиной, наверное. Тебе хватит, щёки уже краснющие. – Я умею пить, – уверенно сказал Ибо. – Хорошо, только не засыпай на полу. Всё-таки здесь сквозняк. – Не буду, – уже строго сказал Малыш Бо. На столе лежала наполовину пустая миска арахиса, кусочки сахарных радуг тут и там, три пустые банки пшеничного пива, какое-то вяленое мясо, тонко нарезанное Сяо Чжанем, и сырные крекеры. Ван пил, не закусывая, только изредка съедал пригоршню орехов и закатывал от удовольствия глаза, а потом принимался снова грызть свои тянучки. Теперь вот прикуривал третью сигарету. Чжань мог окинуть Малыша Бо взглядом без спешки и шума, которые их постоянно окружали на съёмках. Ибо казался таким хрупким и далёким. Когда он опускал взгляд и короткая щёточка ресниц давала тень, сразу хотелось смотреть на приоткрытые губы – серым змеиным клубком оттуда выползал сигаретный дым. Это завораживало. Под тонкой кожей голубели вены, майка облегала совсем подростковое тело, а когда Ван наконец поднимал глаза, то казалось, что в спину втыкали иголки – такая дрожь пробегала по всему телу. Он мог разогнаться от болтуна до депрессивщика за 0,2 секунды и Чжань, редко пускавший кого-то в свою жизнь по-настоящему, был заинтригован. Он тоже порой не понимал сам себя. В его груди, а тем более в мозгу уживались такие противоречия, что выскажи их, изложи на бумаге – прямая дорожка по жёлтому коридору. А Ибо, Ибо как будто чувствовал то же самое, как будто их волны резонировали. – Давай ложиться, – вдруг тихо сказал Чжань и выключил шумный телек. – А надо? – спросил Ибо, прокалывая глазами без зрачков Сяо Чжаня. Маленькая слезинка вдруг предательски качнулась на нижних ресницах и со стремительностью горного потока потекла по щеке. – Докуривай, – ответил Сяо и нежно стёр слезинку. Ибо перехватил руку Чжаня своей, в которой ещё дымилась сигарета: – А что потом? Сяо Чжань не ответил, только опустил взгляд на руку, которую обсыпал густой пепел. Ван затушил сигарету, морщась, разрывая касание, но не успел поднять взгляд снова, как Чжань покрыл его руку и приблизился к шее, шепча: – А чего ты хочешь?