Грехи наших отцов

Не проходит и пяти секунд после взрыва, как до ушей Корнелии доносится материнский приказ: — Запри все двери, Конни. Быстро! Шок от только что случившегося сковывает младшую Леонхарт изнутри. Однако ей удаётся взять собственное тело под контроль и медленно встать. Словно в тумане она ковыляет к ближайшей двери, и — слава богу — внутренний замок позволяет запереть её без ключа. Затем она устремляется к ширме, но на полпути к цели её ноги останавливаются сами собой, ведь в мозг ударяет: Рой! Поворот головы — и по конечностям бегут мурашки: тело Роя распласталось на полу без единого признака жизни, точь-в-точь как несколько дней назад на заднем дворе дома Брауна старшего. И Конни становится жутко. Она пробует позвать своего кажется-ближе-чем-брата, но каждый раз его имя тонет в тишине. Испугавшись ещё сильнее, девушка делает шаг в его сторону, но голос матери сурово повторяет: — Ещё одна дверь. Быстрее! Остальное потом. «Остальное»?! Разве Рой это «остальное»?! Он ведь важнее, гораздо важнее, чем… — Освободители слышали взрыв. Скоро они придут. Если не запрёшь вторую дверь, все мы об… — Да поняла я, поняла, — упрямо перебивает Конни и, утерев предплечьем выступившие слёзы, устремляется к ширме, у которой медлит всего на момент: А вдруг за ней есть кто-то ещё?.. А может… мисс Пик? «Быстрее!» — твердит голос матери в голове, и девушка решительно отодвигает запачканное мозгами полковника бордовое полотно, чтобы обнаружить за ним… … никого. Лишь вторую дверь, в которой как назло, отсутствует внутренний замок или хотя бы щеколда. Но мозг быстро находит решение: рядом есть не такой уж прочный на вид деревянный стул, и, приложи она усилие, можно было бы… «БЫСТРЕЕ». Конни решительно обрывает поток мыслей, выкручивает ножку стула и засовывает её под дверную ручку, накрепко блокируя дверь. Слово «накрепко» звучит, пожалуй, слишком сильно и, подумав секунду, Конни выкручивает и вторую. Разместив её рядом с первой, она несколько раз толкает дверь, убеждаясь, что уж теперь-то её не открыть. Выполнив просьбу Энни, Конни бросается к Брауну, по пути умудрившись чуть не споткнуться о труп Ланге, и в голове её всё это время стучит: «Быстрее-быстрее-быстрее-быстрее…» — Рой? Ты как? — сев на пол к нему, она тревожно оглядывает серьёзную рану, которую невозможно оценить без одежды: ремешки УПМ всё ещё оплетают брауновский торс и нужен предмет поострее или хотя бы пара здоровых рук, чтобы разрезать их или расстегнуть. Есть лишь один способ вдохнуть в Роя жизнь, и Конни тянется за шприцом, а затем приподнимает светловолосую голову и кладёт её себе на колени. Она легонько хлопает по брауновской щеке в попытке его разбудить, и, не дождавшись ответа, с трудом нащупывает на шее совсем уже слабый пульс. Боже. Он истекает кровью изнутри. — Рой?.. — ещё раз зовёт Конни, и еле слышный шёпот обескровленных губ только раздирает её душу на куски: — Х-холодно. Я… х-хочу спать. Стараясь не разреветься, девушка сдирает зубами колпачок шприца и вонзает иглу инъекции в брауновское плечо, впрыскивая в него всё до последней капли. — Нельзя спать, Рой… — шепчет она, — Не засыпай… умрёшь. Опустошённый шприц летит прочь, а пространство вокруг сжимается и становится как будто нереальным. Всё вокруг вдруг больше не важно: ни живые родители, застывшие в ожидании, пока дочь их освободит, ни собственная жизнь, которой всё ещё угрожает опасность… ни даже целый Либерио, который она так желала спасти. Всё это и целый мир в придачу не имеют больше никакого значения… …если Рой умрёт. — К-конни… Там мама?.. — ещё слабее, чем прежде, хрипит Рой. — Где «там», Рой? Где «там»? Вместо ответа тело Брауна вдруг дёргается в конвульсии и… затихает. Тишина, такая ожидаемая и такая пугающая тишина прибавляет на висках Корнелии ещё немного седых волос: она же прекрасно помнит, что инъекцию нельзя использовать слишком часто, и, прижавшись своей щекой к брауновскому лбу, она крепко-крепко обнимает его шею и начинает ругаться сквозь собственные всхлипы: — Рой Браун! Не смей… молчать! Сейчас же… Отвечай… Где «там»?!.. Её сердитый и такой до боли знакомый тон как будто… срабатывает. Рой приоткрывает глаза, заставив Конни отпрянуть, и хрипло объясняет: — В Либерио… в парке аттракционов. Я… боюсь высоты… но хочу показать… последний закат… ей понравится… она… будет летать… Соль из глаз начинает обжигать щёки, стекая по подбородку и губам, и, не в силах сопротивляться, Конни начинает реветь навзрыд. Точь-в-точь так, как рыдала тогда, в одиночестве дома двадцать два. — Мне понравилось, Рой… — давясь слезами заверяет она, в то время как её ладонь гладит его лицо, — Ты переплюнул… закат на вышке… ведь твой был… ещё лучше. Говори со мной, Рой, говори! Спать нельзя… Закроешь глаза — умрёшь. Но жёлтые глаза, чертовски уставшие и готовые закрыться навсегда, вдруг моргают. Моргают раз. Затем другой. И после третьего в потухшие зрачки возвращается фокус: они смотрят в глаза Корнелии и сбивают с толку каким-то очень уж странным вопросом: — Это ты… говорила мне не спать… после взрыва котла? Я думал… это Эмма… Неужто всё время… это была ты…? Не имея и малейшего понятия, о чём он, Конни Леонхарт отчаянно кивает, готовая сказать что угодно, лишь бы Рой не закрывал больше глаза: — Да, я… Я, это была я! Жёлтые глаза моргают ещё раз, а потом уголки бледных губ приподнимаются в подобии слабой улыбки: — Спасибо… Ты тогда меня спасла. Оглядывая склонившееся над ним прелестное лицо, Браун открывает рот, чтобы добавить что-то ещё, но начинает глухо кашлять и, успокоившись после недолгого приступа, шепчет только: — Мне бы… чутка отдохнуть. Я не умру… обещаю. — Конечно, — кивает Корнелия и робко добавляет, — Тебе всё ещё холодно? — Нет… Сейчас мне тепло.        И после очередного пристального взгляда Рой Браун вновь закрывает глаза. Но в этот раз его дыхание становится ровнее, а на шее снова прощупывается пульс.        Кажется, инъекция сработала. — Вот теперь можешь поспать, — тихо произносит Конни, гладя Брауна по светлым волосам, — Только недолго, тебе ещё показывать нам путь. После слабого «угу» она выскальзывает из-под брауновской головы и аккуратно размещает её на полу. После выдоха облегчения Конни смотрит на мать, а затем… … затем на отца. Новая волна ужаса вдруг накрывает её с головой: потемневшее от крови отцовское бедро вопит о том, что, вполне возможно, она только совершила самую большую ошибку в своей жизни, отдав Рою всю инъекцию целиком. — Найди ключ от наручников, — командует Энни, но дочь, будто не слыша, на онемевших ногах подходит к прикованному к батарее отцу. — Сейчас будет больно. Но ты потерпи, — шепчет она и срывает изоленту с его рта, поражаясь тому, насколько он невозмутим: вместо того, чтобы зашипеть и выругаться от боли, как когда-то она сама, отец жмурится каких-то пару секунд, а затем с вымученной улыбкой смотрит на неё: — Я в порядке, родная. Найди ключ. — А как же твоя рана? Прости, папа, я не подумала, я должна была… — Конни, — мягко прерывает её Армин, — Артерия не задета, иначе я бы с тобой не разговаривал. Лучшее, что ты можешь сделать — это сделать, как говорит мать. — Да, — кивает Конни, блуждая глазами по студии в поисках потенциального местонахождения ключа. Наткнувшись на бледного как смерть Эда, сидящего в углу под балконом, она спрашивает: — У кого из них был ключ? — К-к-ка-а-ажется у м-молодого… Вот блин. Если бы Ник остался тут, то… — Проверь его карманы, — Энни кивает на смятый мундир Ника, валяющийся на полу, и Конни мгновенно хочется ударить себя по лбу за то, что не догадалась сама. — Эд, у вас тут есть аптечка? Бинт, кровоостанавливающее, хоть что-нибудь! — сердито зыркает на звукорежиссёра она, — Нам здесь нужна помощь! — Д-да… сейчас принесу, — лепечет Эд и, спотыкаясь, бредёт наверх в моповую. А Конни опускается к мундиру Ника и в одном из карманов тут же находит связку ключей. Она так неуклюже пытается расстегнуть наручники матери, что на этот раз не выдерживает Энни: дождавшись, пока Конни освободит ей первую руку, она протягивает раскрытую ладонь: — Дай сюда. Ловким движением выхватив ключи, Энни в два счёта расправляется с оставшейся парой, а затем освобождает мужа, который делает попытку встать, но оседает на пол. — Папа… — Конни до ужаса хочется заобнимать отца, но мать останавливает её на полпути, схватив за локоть. Поставив дочь перед собой, она по-хозяйски задирает ей подбородок, поворачивая голову влево-вправо, в то время как холодные пальцы ощупывают каждый сантиметр кожи на наличие повреждений. Касание вечно холодных рук вдруг напоминает Конни о детстве. Тогда подобная «процедура» случалась частенько после особенно шальных прогулок. — Ма, ты чего? Я в порядке, — бурчит Конни, а сама послушно стоит, позволяя Энни как следует изучить свою израненную ладонь. — Вот ублюдки, — шипит та и через пару секунд с досадой добавляет, — Так и знала, что Браун накосячит. Впрочем, не удивлена. — Мистер Браун не виноват, он сделал всё, чтобы… Иронично приподнятая материнская бровь заставляет Конни замолчать: — Если бы он сделал всё, вас бы здесь не было, — закончив с осмотром, Энни убирает выбившуюся прядь дочери за ухо и отпускает ту «на свободу», отступая на шаг назад. — Но он и не хотел, чтобы мы сюда приходили, — отчаянно оправдывает мистера Брауна Конни, — Он наказал нам уехать, правда-правда! Он сделал для этого всё, а мы… мы сами пошли наперекор. — Я твои отговорки наизусть знаю, — Леонхарт старшая мрачно скрещивает руки на груди, — Что поделать, вся в отца. — Энни… — Армин, до этого момента терпеливо ждавший, пока его женщины договорят, заставляет обеих взглянуть на него, — Ну вот как она может быть вся в меня? Когда она так стреляет, — с улыбкой заявляет он, пытаясь разрядить обстановку. К облегчению Конни, мать отводит тяжёлый взгляд и приседает на корточки к мужу. Без тени улыбки на лице она приподнимает арлертовский подбородок и, игнорируя кровавое месиво в районе носа, смотрит ему в глаза: — Неплохая попытка, «шпион Парадиза». Твои отговорки я знаю ещё лучше. Хотя сегодня… — её взгляд прыгает с глаз на губы, а потом обратно, — … сегодня ты меня удивил. — Надеюсь, в хорошем смысле? Вместо ответа Энни разворачивает его голову в сторону, но тот перехватывает её ладонь и прижимает её к своим окровавленным губам: — Энни… Родная… Я тебя расстроил? — шепчет он, обцеловывая запястье и пальцы жены, но та, то ли рассерженная таким маневром на глазах у дочери, то ли чем-то ещё, вырывает свою ладонь и продолжает то, что планировала изначально: грубовато обхватив обе его щеки, она поворачивает к свету сперва одну, затем другую половину его лица, а потом особенно пристально разглядывает разбитый полковником нос. В конце концов она удовлетворённо скользит глазами по ране на его бедре и приказывает Эду её обработать. Поднявшись с корточек, Энни вновь смотрит на Конни: — Как Рой? Жить будет? — Да. — Хорошо. И это слишком равнодушное да вдобавок как будто горькое «хорошо» сильно тревожит Конни. Её сразу же тянет обсудить произошедшее и оправдать Роя, но, наблюдая за матерью, она не может вымолвить ни слова. Пальцы Энни сперва тонут в коротко стриженных волосах, зачёсывая их назад, а затем расстёгивают казённую рубашку и отправляют её на пол к кителю Ника, так что на торсе хозяйки остаётся лишь чёрный топ. — Нам нужно выиграть время, — заявляет она, уверенно шагая к дыре в стеклянной стене, — И вызволить Пик. Мисс Пик! Она всё-таки здесь! — хочется крикнуть Конни, но вместо этого она внезапно спрашивает другое: — Мам, ты… ты совсем на себя не похожа. Тебе стало лучше? Не оборачиваясь к дочери, Энни равнодушно перешагивает спящего Брауна и бесстрашно смотрит вниз из образовавшейся в стеклянной стене дыры. Развернувшись, она поднимает катану Ника: — «Не похожа на себя»? — вскидывает светлую бровь она, — Да ты и не видела настоящую меня. Сегодня покажу. Без лишних слов она делает пару пробных взмахов смертоносным лезвием и — Конни дала бы голову на отсечение — выглядит ничуть не менее впечатляюще, чем Ник. — Только не говори, что ты собралась выйти туда одна… — у Конни вдруг перехватывает дыхание, и она в отчаянии смотрит на отца, — Папа, скажи ей… Армин ловит отчаянный взгляд дочери, а потом смотрит на жену, которая молча ждёт, уперев кончик катаны в пол. Конни знает: отец размышляет. Прямо сейчас он прокручивает в голове десятки вариантов, как им спастись, но, как ни крути, каждый из них ведёт вниз, где их обязательно встретят вооружённые люди Ланге. Если не застать их врасплох самим. — Конни. Иди сюда, — Армин вдруг хлопает по полу и, дождавшись, пока дочь опустится рядом, обнимает её за плечи, — Во-первых, я безумно рад, что ты в порядке, — он целует ее в светлый висок, — А во-вторых… Помнишь, я столько раз говорил тебе, что наша мама воин? — Угу, — кивает Конни. Она кладёт голову на отцовское плечо, не сводя глаз с Энни, внимательно изучающей карту пожарной эвакуации. — Теперь ты понимаешь, почему? — Да… Она и есть та самая Женская особь. Героиня Марлии и спасительница человечества. — Верно, — Армин сжимает плечи Корнелии сильнее, а потом озвучивает то, что и так прекрасно известно всем остальным: — После того, что случилось тогда, десяток людей сейчас — это пустяки. — Мистер Браун думал точно так же… и сгинул на блокпосту, — угрюмо бормочет Конни, в то время как глаза её сами собой находят сына Бронированного, — К тому же у мамы нет силы титана. Она может умереть. — Райнер устал, — подаёт голос мать, подходя к трупу Ланге, — А я — наоборот — слишком долго «отдыхала», — с этими словами она вонзает катану полковнику меж рёбер, и, оставив её стоять вертикально, ставит ногу ему на грудь. От того, с каким равнодушием она зашнуровывает свой ботинок, а потом вытирает лезвие о его штаны, всем в режиссёрской становится ясно: спорить с этой женщиной не только бесполезно, но даже опасно. Значит, придётся её поддержать. Поэтому пять минут спустя Энни Леонхарт выскальзывает за дверь режиссёрской, чтобы не только забрать на тот свет оставшихся в башне освободителей… Но и, если повезёт, вернуть Пик Фингер на этот. — Почему она «такая»? — спрашивает Конни, заперев за Энни дверь. По приказу матери она вытряхивает на дубовый стол содержимое карманов Ланге и пользуется возможностью поговорить с отцом наедине, — Она как будто ожила… — Таблетки, — просто отвечает Армин, вновь сидя на стуле у дубового стола, — Она не принимает их с того самого момента, как мы узнали, что вы в плену. И… — он медлит несколько секунд, видимо, размышляя над тем, достаточно ли повзрослела дочь, чтобы о таком говорить, — И это всё моя вина… Я искренне верил в необходимость лечения после её срывов. Конни, да, я кретин: я действительно слишком доверял учёным и слишком боялся, что она наложит на себя ру… — Ты всё сделал правильно, — прерывает его дочь, — Я тоже боялась. Я помню, как она мучилась после операции. Мне очень жаль, что таблетки лишь сделали хуже, но реку… Реку вспять не повернёшь, — досадуя, что звучит как Браун старший, Конни решает помолчать и принимается разглядывать принадлежности Ханса Ланге, разложенные на столе. Позолоченная зажигалка освободителей, изящный шёлковый платок с вышитыми буквами Х.Л., ещё один шприц с инъекцией (Ну конечно… Куда ж ты без запасной жизни, трусливая ты свинья), какие-то записки и даже именная печать. Никто, кроме нас, не знает, что Ханс Ланге мёртв, а значит, можно было бы… Оторвав взгляд от печати, Конни упирается в отцовские глаза, и, готова поспорить, что оба они думают об одном и том же, но только они открывают рты, как откуда-то снизу доносятся глухие выстрелы. Армин тут же откидывается на спинку стула и переплетает пальцы у себя на лбу, глядя в потолок. На какое-то время становится так тихо, что слышно, как дышит Рой. — Боже, — ни жива ни мертва от звуков шепчет Конни, — Только бы с ней всё было в порядке… Армин же бьёт руками по столу, превратив ладони в кулаки: — Я бы отдал всё, чтобы быть сейчас рядом. Но ты и сама знаешь, я просто чёртов сла… — Тссс, — вновь прерывает Конни, накрывая ладонью его кулаки, — Даже если бы был отменным бойцом, с такой раной ты не смог бы ей помочь. И патронов у нас тоже нет… Нам остаётся только ждать. Вздохнув, Армин высвобождает руки и прячет их под стол, твёрдо заявляя: — Я что-нибудь придумаю, Конни. Даже если она не вернётся… Возмущение дочери не даёт ему договорить: — «Даже если»?!.. Что значит «даже если»?! Да как ты смеешь такое предпола… — Вернётся. Голос из центра зала заставляет их обернуться. Даже Эдриан Фуко, до сих пор пытавшийся привести в чувство, кажется, всё-таки стопроцентно мёртвого Глена, смотрит на Роя, который приподнимается на локтях и хрипло заявляет: — Энни точно вернётся. Она ведь тогда завалила Микасу, да? Серьёзно?! Ты очнулся только для этого вопро… Прежде чем Конни успевает вставить хоть словечко, губы отца растягиваются в тёплой улыбке, и он пожимает плечами: — Понятия не имею. Но зато теперь ей придётся вернуться. Чтобы вам об этом рассказать.