Уловка

— И что нам с тобой делать? — обессиленно спрашивает Гэвин. День у него — полный отстой. Коннор в ответ на этот крик души меряет его презрительным и даже враждебным взглядом, скручивая и раскручивая кабель в руках. Кабель тянется от мигающего индикаторами большого квадратного блока, пристроенного на кровати, — идет от этого блока к Коннору, и почему-то Гэвину кажется, что мять его — так себе идея. Полный отстой. В том, что Коннор ловит пулю, ничего удивительного нет — серьезно, бесящее и пугающее есть, а удивительного нет! — но входит она как-то чрезвычайно неудачно. Задевает позвоночник и даже сотрясает мудреным образом процессор (Гэвин чувствует, как по горлу поднимается дурнота, и глубоко вдыхает). Потом, конечно, скорая помощь, больница, где оказывается, что Коннор, мать его, выживет — Гэвин снова вдыхает, — и ничего ужасного, в принципе, не случилось, можно идти домой. Вот только какие-то тонкие детали по страховке доставят только завтра, и либо Коннор может остаться в госпитале (Гэвин голосовал за этот вариант, и Девять тоже, но кто их слушает? Правильно, никто!) Либо он выписывается и остается подсоединенным к этому странному кубу. Коннор, понятное дело, говорит свое решительное «да». И этот же самый Коннор, который любит прочитать Гэвину нотацию и поизображать из себя голос разума (хаха) — именно этот самый якобы благоразумный Коннор первым делом, стоит поставить ящик на край кровати, вытягивает из него шнур на всю длину и пытается отойти подальше. Чтобы зашататься. И упасть. Ей-богу, Гэвин едва не орет от ужаса. — Восемь! — к счастью, реакция у Девятки что надо, он бросается вперед и ловит Коннора в дюймах над полом. — Что ты творишь? Им надо ехать назад в госпиталь, успевает подумать Гэвин. Мать его, что он творит? — Со мной все в порядке, — сквозь зубы цедит Коннор, когда Девятка усаживает его на кровать рядом с ящиком. Ясно. Гэвину нужен кофе — и побольше. Он как раз сражается с кофемашиной, когда Девятка выходит из спальни и присоединяется к нему — вид у него обеспокоенный и немного пришибленный. Еще бы, минуты они пережили, мягко говоря, неприятные, и это еще не конец. У Гэвина до сих пор внутри что-то вздрагивает, а каждый резкий звук заставляет едва не подпрыгивать на месте. — Ты уверен, что стоит оставлять его одного? — спрашивает он. Девять качает головой: непонятно, означает это «да» или «нет», но Гэвин не переспрашивает. — Мы могли бы достать нужные детали уже сегодня, — недовольно бормочет Девять, — и поставить у приличного, не самого дорогого техника. — Если бы не работали в полиции, — хмыкает Гэвин, наливая кофе в любимую кружку — ему сейчас нужен весь оптимизм, — жалеешь? — Иногда. Это звучит потерянно, и Гэвин кладет руку ему на плечо, пожимает: Девятка в полицию пошел не из горячего душевного порыва, в такие моменты ему особенно тяжело. В такие моменты и Гэвину тяжеловато. Поставив кружку, он осторожно заглядывает в спальню: Коннор вроде как не делает попыток снова уйти. Только сидит на кровати с прямой спиной и нечитаемым лицом, сверлит взглядом противоположную стену. Вид у него жалкий. Девять касается руки Гэвина, и тот послушно перестает подсматривать (как будто он мог бы сделать это тайком), возвращаясь к кухонной стойке. — Этот блок, — шепотом объясняет Девять, — ограничивает мощность работы всех функций. Правда, к сожалению, оставляет ему возможность самостоятельно перераспределять оставшиеся ресурсы. Стоило бы отключить сознание и направить все на восстановление, но Восемь рассудил иначе. Девятка явно такое решение не одобряет. Гэвин, если так подумать, тоже не одобряет — Коннор едва стоит на ногах, а лучше бы и вовсе не стоял. Спешно глотнув горячего кофе, он возвращается в спальню и замирает у порога, думая, что сказать и что делать. Коннор старательно делает вид, что не замечает его присутствия. — Послушай, Кон, — просит Гэвин, — тебе нужно полежать. — Нет, не нужно, — безапелляционно говорит Коннор. Эта штука на его настроении сказывается самым плачевным образом: то ли его бесит беспомощность, то ли неведомые «ограничения» заодно и на характер влияют, но на компромисс он идти совершенно точно не намерен — видно по лицу. Гэвину одновременно хочется обнять его — и наорать на него. Страх до сих пор ворочается внутри и не спешит уходить. — Кон, слушай… — начинает Гэвин снова. — А если я тебя уговорю? — мягким тоном предлагает Девятка, возникающий у Гэвина за спиной беззвучно, как призрак. И тон, и предложение настолько неожиданные, что Коннор поднимает голову, глядя на него с удивлением. — Это как, интересно? — спрашивает он и хмурится: он явно скептически оценивает возможности Девять в плане уговоров, и обычно Гэвин склонен с ним согласиться, уговоры — не самая сильная сторона Девятки, но… Но у него тоже возникает идея. — Да, Коннор, — подхватывает он, — давай договоримся? Ты же любишь договариваться — так давай заключим пари, так сказать? Коннор переводит взгляд с Девять на Гэвина — и вновь на Девять. — Вы это серьезно? — спрашивает он. — Что за шутки… Да уж какие шутки! — Никаких шуток, Восемь, — решительно произносит Девять. И, не оставляя простора для маневра, он стремительно подходит к Коннору и поднимает его лицо за подбородок, впиваясь в губы страстным поцелуем. Это как обложка любовного романа (и Гэвин, конечно, на смертном одре не признается, что держал подобное чтиво в руках, но сходство несомненно): Коннор откидывается назад, опираясь на руки, под этим пылким напором, и — когда Девять все же отрывается, — вид у него ошеломленный. Он, похоже, теперь не так уж и против полежать немного. — У тебя что-нибудь болит? — спрашивает Девять заботливо. Коннор хмурится — и обдумывает ответ куда дольше обычного. — Нет. — Ты уверен? — Это не боль, — он делает паузу, явно подбирая слова, что само по себе странно, — просто… Вид у него снова делается мрачный, словно невозможность внятно формулировать доканывает его, и Гэвин тут же решает брать все в свои руки. Сейчас не до тяги Девять к точным формулировкам. Решительно шагнув вперед, он обнимает лицо Коннора ладонями, заглядывает в глаза, оглаживая большими пальцами губы. Его и злит поведение Коннора — и жалко того до слабости в руках. Даже если ничего по-настоящему страшного не произошло. Оно могло. Могло произойти. — А что, прекрасный способ, детка, — и он подмигивает, — все в плюсе. У тебя будет секс, — на это Коннор закатывает глаза — дескать, подумать только, честь какая, но Гэвин не дает сбить себя с мысли, — Девятка перестает перегревать свои микросхемы, и так уже подгоревшие, а я смогу выпить кофе и не трястись, что ты тут убьешься… — Я не убьюсь, — упрямо говорит Коннор. А потом внезапно откидывается на кровати, поднимая руки за голову. Его пальцы сжимаются и разжимаются, ресницы дрожат. — Дерьмо, — бормочет он еле слышно. — Не то слово, — сердечно соглашается Гэвин. Девять только хмыкает — и снимает футболку. Эта внезапная обнаженка шевелит в Гэвине нечто, что должно бы спрятаться, а то и отмереть вовсе после такого вечера. Коннор смотрит внимательно за представлением и даже уже не кажется таким злым: на его губах появляется эфемерная улыбка. И злость Гэвина тоже как по мановению руки растворяется — он просто не может беситься, увидев эту улыбку. Девятка забирается на кровать, его ладонь ложится на живот Коннора, скользит вверх, задирая по пути футболку. Тириум уже испарился с ткани. Кольцо на груди вспыхивает и начинает светиться под прикосновением Девять — ровным неярким светом, и у Гэвина только сейчас вдруг начинают расслабляться плечи, раскручивается какой-то мучительно напряженный узел в животе. Он опускает голову, чтобы хотя бы попытаться скрыть свой страх. И обычно, когда Девять (в отсутствие Коннора, конечно) начинает рассуждать, что переговоры со всякими перевозбужденными, обдолбанными и — естественно — вооруженными ушлепками опасны, что Восемь слишком ценен для таких тупых рисков — Гэвин обрывает его коротким «это не тебе решать». Но иногда в глубине души он не может не согласиться. Большинство копов за всю карьеру ни разу не участвуют в перестрелках — но Коннор не такой коп. — Расслабься, детка, — предлагает Гэвин, глядя, как Девять проводит пальцами по щеке Коннора, как наклоняется, касаясь его губ нежнейшим из поцелуев. Но постепенно поцелуй углубляется: кольцо на груди начинает светиться сильнее — Коннора всегда возбуждают игры с его ртом, — а рука Девять ползет по его руке к локтю, а оттуда к запястью. Не удержавшись, Гэвин задирает футболку Коннора до подмышек и прижимается губами к его груди. Скин расходится блестящими перламутровыми волнами, Гэвину хочется каждую поймать поцелуем. Коннор вздрагивает, слегка выгибаясь, но Гэвин спускается по его животу вниз, медленно — неторопливо — расстегивает молнию на брюках. Там Коннор чувствительнее. Тот громко стонет, и Гэвин поднимает взгляд: Девять держит руки Коннора над головой, пальцы переплетены и начинают светиться, но его губы по-прежнему на губах Коннора, языки сталкиваются… Гэвину становится жарко. Очень жарко. Его ладони потеют, пальцы вздрагивают, когда он окончательно расправляется с брюками, оставляя Коннора в одной задранной футболке — но та не мешает, — и из напряженного спора и дурацкого пари это все вдруг превращается в нечто другое. Как будто даже воздух в спальне густеет, становится плотным и горячим, а может, это Гэвин сам горит. Джинсы у него горят совершенно точно. Опустив руку, он накрывает ладонью пах и сжимает прямо через плотную ткань — и пережидает вспыхивающие перед глазами искры. Ему хочется нажать посильнее, но не сейчас, не сейчас… Опустив голову, он прижимается открытым ртом к самому низу живота, прикусывает оголившийся каркас зубами — не сильно и тут же проводит по «пострадавшему» месту языком. Коннор издает непередаваемый звук. Его член стоит, Коннор возбужден и горячий на ощупь, и даже со своего места Гэвин видит, как светится желтым диод. Электрический куб начинает бешено мелькать индикаторами, и Гэвин напрягается было — но у Девять вид совершенно спокойный, разве что разгоряченный. Значит, это не опасно. — Тебе хорошо, Восемь? — спрашивает Девять тихо. И у кого-то другого это могло бы звучать слащаво — однако в голосе Девять, в его взгляде и осторожных прикосновениях столько внимания и заботы, что будь Гэвин самую каплю более сентиментальным, он бы разрыдался прямо тут и сейчас. Коннор кивает, переводит взгляд на Гэвина: он кажется немного растерянным. Мягко высвободив одну руку, он касается ей волос Гэвина — пока Девять отводит спутанные пряди челки с его лба. — Да, — говорит Коннор, — да, я… Он осекается, потому что Гэвин больше не может, просто не в состоянии терпеть: он накрывает член Коннора ртом — берет сразу и глубоко, пока тот не упирается ему в глотку, и двигает головой, и каждое такое движение пускает волну жара по его позвоночнику. Гэвину кажется, он может делать это вечно, пока мир не кончится — или не кончится он сам, серьезно, он плавится изнутри, и все эмоции сегодняшнего непростого дня смешиваются с возбуждением и бурлят… Коннор крупно вздрагивает, и снова, и еще раз… Тяжело дыша, Гэвин выпрямляется — голова кружится то ли от недостатка кислорода, то ли потому, что вся кровь отлила, то ли от перегоревшего волнения, и несколько секунд он просто сидит, пытаясь дышать и моргать. Но постепенно перед взглядом проясняется. Коннор лежит на спине с закрытыми глазами, неподвижный — словно выключенный, но его диод светится ровно и без мигания тусклым голубым светом. Это… похоже на стазис. — Что с ним? — Гэвин тянется вперед и прижимает ладонь к его груди, но насос бьется ровно и размеренно. Коннор может, конечно, перезагрузиться когда кончает — не каждый раз, — но и включается он после этого обычно довольно быстро. Девятка все еще держит Коннора за руку, у него на лице сложное выражение: смесь волнения, возбуждения и хитрости, и Гэвин невольно облизывает губы — настолько странно и по-своему привлекательно это выглядит. — Предохранитель в блоке сработал и отключил его, — говорит Девять будничным тоном. Словно, ну подумаешь, совершенно обычное дело — отключил. Запаниковать, правда, Гэвин не успевает. Видимо, Девять улавливает что-то в его лице или взгляде. — Это не опасно, Гэвин. Наоборот, при таких перегрузках ему лучше отдохнуть. — Он нас убьет, — осеняет Гэвина, — когда проснется. Точно тебе говорю. Тебя за то, что так его подловил, а меня за пособничество. Он обо всем сразу догадается, а я ведь молод, Девять, и был не в курсе твоего коварного плана, но кто мне поверит, и вот так, во цвете лет… — Думаю, он сразу обо всем прекрасно догадался, — Девять улыбается, — просто не хотел просить. И это чертовски похоже на Коннора. И чертовски похоже на Девять. — А как же я? — жалуется Гэвин. Тревога отступает, а вместе с этим сразу напоминает о себе и лишенный ласки член, и стучащий в ушах пульс, и зудящие пальцы. — Бедный кожаный мешок так и останется без помощи? Один в своем плачевном состоянии? Девять улыбается шире. — Ну почему же один? И, аккуратно укрыв Коннора покрывалом, он тянет Гэвина к себе, чтобы поцеловать.