Color this world

      На экране ноутбука яркое мерцание спецэффектов слегка режет глаза. По ощущениям цветокоррекция ушла на новый уровень.       Мстители в очередной раз сражаются с новой межгалактической угрозой. Крушат дома, кричат, разносят всё вокруг. Хаос ради мира и спасения.       Тэхён не улавливает, чем конкретно они занимаются, но чувствует себя где-то под грудой камней. Примерно в тот момент, когда Халк с воплями сносит очередной небоскрёб, он сам находится под его развалинами. Один из булыжников особенно сильно давит на грудную клетку, перекрывает дыхание и попытки закричать. Серый слой пыли накрывает тело и вызывает слёзы. Образно, разумеется.       В реальности всё куда приятнее. Уютная комната в светлых оттенках бежевого, на стене плакаты и рисунки, шторы, волной подлетают от порыва свежего ветра, большая кровать с тремя подушками и акулой, практически в человеческий рост, по имени Микки. Пустая миска с крошками сырных чипсов, валяющаяся бутылка колы, и Чонгук.       Чонгук — самое важное.       Без остального Тэхён справится, это не проблема. Без Чонгука рядом — будет катастрофа, масштабом с разрушение вселенной.       Во время просмотра между ними оставались ограничительные сантиметры. Глупая невидимая граница без интимности касаний, без прелести слушать дыхание и ритм сердца.       Пропасть, по краям которой они стоят и мнутся уже пару месяцев, не зная как сделать шаг и беспроблемно попасть к человеку напротив. Пролететь на крыльях особенной значимости и правильного понимания, а не упасть и разбиться о скалы, зачастую суровой реальности.       — Хён, — тот самый, кто и есть личная Вселенная, держатель звёздного неба и загадка космоса, толкает в плечо, — тебе неинтересно?       И смотрит внимательно. Пронзает, не оставляет нетронутым ни один нерв, отчего подрагивают пальцы. Своим взглядом проделывает путь внутрь, под кожу, под мышцы, в самую глубь. Бегает там и ставит подпись с ёмким, но властным «моё».       Тэхён уверен, загляни внутрь него, на сердце, как минимум, его рукой и кровавыми чернилами стоит печать.       — Очень интересно, — не уточняет что именно, пытается скрыть все подозрения под улыбкой. Защитная реакция, поглощает негатив, переворачивает, и искажает в подобие позитива, чтобы им зарядить важного человека.       От прямого взгляда тянется хрустальный мост, стоит сделать шаг и пойти дальше, но страшно моргнуть и провалиться куда-то на самое дно.       Поэтому тело решает само, двигается чуть ближе, чтобы уткнуться носом в открытую шею. Горячим дыханием запустить мурашки и смотреть, как забавно они разбегаются всё ниже под чёрную футболку. Тэхён им немного завидует, их вседозволенности обволакивать всё тело.       У Чонгука грудная клетка напрягается, точно задержал дыхание. Ему требуется, по подсчётам Тэхёна, восемнадцать секунд и больше тридцати видимых мурашек, чтобы уложить голову поверх и взять за руку. Пальцы сами раскрываются, хотят больше тепла, хотят сплестись настоящим замком.       Вдруг, так просто. Без слов, с общим желанием. В один момент та пропасть сжимается до трещины, самостоятельно толкая их навстречу друг другу.       У них подобное постоянно происходит, движения порывами.       Захотелось вместо утреннего рукопожатия обнять, обвить собой, уткнуться в шею и дышать глубоко — пожалуйста. Никто из них не против. Чонгук хоть и растеряется, но своими руками прижмёт ближе, резким движением, чтобы поймать неконтролируемый выдох. Тэхён лишь покраснеет кончиками ушей и на секунду прижмётся губами к венке сбоку. И плевать, что скажут друзья или как посмотрят случайные зрители.       А захотелось вздремнуть на паре, можно использовать колени своего «друга». «Друга» — в шатком статусе, подвешенном на тонкой нити. Чонгук не спросит, когда уложит голову, расслабляясь. Тэхён ничего не скажет, когда пальцами зароется в волосы, перебирая пряди, и улыбнётся совершенно искренне, затмив солнце.       И такого набирается на целую шкатулку с потайными отсеками, заглянуть в которую и перебрать все драгоценные камни постоянно не выходит.       Фильм продолжается, а Тэхён чувствует приступ тянущей тоски. В грудь вгоняют железный штырь. В голове мысли разлетаются в стороны голодными крикливыми чайками. Их не усмирить, не утолить ненасытность. Им нужны ответы на болезненные догадки.       Неосмысленно он жмётся ближе, теснее. В идеале бы с Чонгуком срастись, вместо рук и ног отрастить корни и остаться так, вместе, хотя бы на несколько веков.       — Хён, — зовёт на свет, выдёргивает из мыслей, — пойдём, лучше чай выпьем, — ставит фильм на паузу, а хотелось бы весь мир, чтобы не бежал, только дал насладиться трепетным моментом без лишней суеты и проблем.       — Почему? — Тэхён поднимает голову, случайно столкнув их носы. Достаточно сделать крохотное движение, чтобы добраться до манящего.       — Всё равно никто не смотрит, — остаётся приятным ожогом на губах. Чонгук ведёт плечом, снова задерживает дыхание и долго смотрит на уже знакомые черты лица рядом.       Его взгляд, кажется, не выражает ничего, прячет сокровенное и скользит медленно, внимательно, начинает ключицами, поднимается вверх до самой макушки, словно видит впервые. В этом изучении скрывается что-то жуткое, парализующее.       Тэхён никогда бы не хотел видеть такой взгляд, наполненный безжизненным мраком.       Озарение проходит вспышкой. Тэхён отстраняется первым, убрав чёлку с глаз непослушными пальцами. Движения нервные, дёрганые.       Всё же глаза у Чонгука и правда изменились.       Не цветом, нет. Они как были долиной манящей темноты, так и остались. Но в той самой темноте случился сбой.       И от этого становится больно. Эта боль не вскрывает вены, не красит алым руки. Она пронзает хуже, проходится сотнями игл по телу, вонзается в миллиметры кожи. Вроде, акупунктура считается полезной. Скорее всего, лишь та, что не идёт изнутри.       Он действительно пропустил это, не заметил, всё казалось естественным. Не вглядывался, ограничиваясь их встречами и теми робкими, нежными моментами только для двоих. Как раз тогда Чонгук и пристрастился к панамам на пол-лица, отводил взгляд, хотя раньше они могли по несколько бесконечных минут проводить хрупкую связь, порталом в другой мир, где останутся лишь они.       И почему все эти мелочи вспоминаются только сейчас? В мозгу запоминались каплями, не посылая тревожные сигналы до тех пор, пока целый океан не начал топить. Тонуть под толщей чёрной воды, оказывается, мучительно и страшно.       — Тебе не кажется, что яркость была чересчур выкручена? — говорит спокойно, старается держать и тон, и спину прямо. Хочется ошибаться в этих предположениях. Тэхён даже не постесняется признать себя неспособным к загадкам, только бы его Вселенная продолжала сиять. Только бы был в порядке, о другом не просит.       — Ты так считаешь? — Чонгук от ответа уходит вопросом, и заодно телом, поднимаясь с кровати. Спокойно выходит из комнаты, уже в дверях кивнув головой в сторону кухни.       Тяжёлый вздох вырывается сам. Непонятно только у кого из них.       Тэхён позволяет себе секунду, чтобы уткнуться лицом в мягкий бок Микки, прихватить зубами нижнюю губу и проглотить колючий ком в горле.       Сейчас он чувствует себя в круглом лабиринте. Поворот за поворотом — новый тупик. А где-то там, в центре, находится Чонгук, и сам не даёт не единой подсказки, как к нему подобраться.       А Чонгук не хочет объяснять, что чувствует тоже самое. И не хочет проводить к себе, указывать правильную дорогу к тому скрытому месту. Не хочет, потому что верит в неправильность таких действий.       Кухня — уголок спокойствия и особенного комфорта. Вместо стульев диванчик, покрытый пледом в большие квадраты, приятного голубого оттенка; на столе в стеклянной вазочке шоколадное печенье; холодильник завешан заметками под милыми магнитами, которые притащил сам Тэхён.       Всё это встречает ароматом дома. Тэхён прикрывает глаза, вдыхает глубже, запускает себе в лёгкие, смазывает их изнутри.       И понимает отчётливо, когда опускает голову на плечо вздрогнувшего Чонгука, что домом пахнет именно он.       Не место главное, а тот, кто при любых обстоятельствах заполнит его неповторимым уютом. Квартира останется просто квартирой, как миллиарды других. А с особенным человеком и она сама станет особенной, тем, куда хочется приходить, где расположился личный остров счастья.       «Ты мой дом», — три слова, которые рвутся от самого сердца золотой дорогой напрямик.       — Ты сегодня особенно тактильный, — Чонгук поворачивает голову, ведёт себя как обычно, будто не у него внутри спряталась вечная метель из холода и бьющих глыб льда. Он выгибает бровь, когда не получает ответа, только кольцо вокруг талии из тёплых рук и ощутимые звуки сердцебиения, явно превышающие девяносто ударов в минуту.       Остаётся снова гадать, кому принадлежит заразная тахикардия.       Кухонные часы отсчитывают меньше минуты, пока каждое микродвижение стрелки остаётся единственным звуком.       Тэхён ненавидит время и это бездушное тиканье в особенности, из-за его вечной нехватки всё вокруг смазывается пятном, проносится мимо. А эта абстракция забирает все силы, не оставляет порой на жизненно-необходимое. Пока не приходит понимание ценности того, на что, в его случае — на кого, это время стоит уделить чуть больше.       — Чонгук-и, сделай мне чай в зелёной кружке, — проходит шёпотом рядом с ухом, но не может улыбнуться новой волне мурашек. Целует в хрящик и отходит к столу.       Теперь неважно, сколько понадобится: час, день или месяц, чтобы смотреть внимательно, чувствовать больше, впитывать глубже до самой сути.       У них всё непросто. В их общей книге не было бы ровных строчек, буквы расплывались бы кляксами и не показали нужных слов. У них с Чонгуком всё спутанно и странно. Оба понимают, что тянет ближе, чем к любому другому человеку. Оба осознают этот магнетизм и навязчивое желание быть рядом, касаться иначе. Только разговоры или новая ступень в призрачных отношениях вечно откладывались.       Учёба, задания, подработка, их дома далеко друг от друга. Причин, вроде, много, но нет ни одной достойной. Нет той самой, что может смело и жадно сжирать время, оставаться непробиваемой преградой.       Особенно теперь.       Стрелки убегали, а вместе с ними все мелочи. Тэхён хочет отмотать, ухватиться за минуты и увести назад, лишь бы исправить всё и стать повнимательней.       Увидеть ещё месяц назад, как глаза теряли блеск и становились похожи на застывшие. Грозовые тучи, что безжалостно закрыли все искры.       У Чонгука всё плавно. Он долго смотрит перед собой, между рук гоняет кружку по столу. Его движения без хаотичности, в отличие от Тэхёна. У того внутри стучит, просится в объятия, — снаружи сопровождается отбиванием ритма ногой по полу и беспорядочным кручением кольца на указательном пальце.       Две кружки, одинаковые, за исключением цвета, зелёная и голубая. Одна форма, отсутствие картинок. Напоминает глупый тест.       — Держи, хён, — по итогу, пододвигает нужную и усаживается рядом всё с тем же напускным спокойствием. Берёт печенье, полностью засовывая в рот, и во всём этом умело сливается с привычностью.       И можно бы порадоваться, но Тэхён уверен, когда замечает на чашке в своих руках крохотную трещинку, что умению Чонгука могут позавидовать хамелеоны. Вспоминает, как сам же и сделал глупый скол на керамике. Отличие было.       Внутри из кострища поднимается едкий дым, вверх, до тех пор, пока глазам не становится больно. Приходится моргать чаще, бороться с режущими осколками, царапающими сетчатку. Отвернуться к окну и дать себе возможность вздохнуть.       В поисках нового прохода и очередного забега в мрачном лабиринте к единственной цели, Тэхён вспоминает о своей сумке, брошенной в коридоре. Они к Чонгуку поехали вместе после занятий. В ней есть новый блокнот с красивой обложкой и пока пустыми листами.       Под молчание и приподнятую бровь в немом вопросе Тэхён поднимается с диванчика, исчезает из поля зрения и быстро возвращается с нужной вещицей в руках.       Чонгук точно знает все цвета его тетрадей, потому что те ни разу не менялись. Наверняка, цвет корпуса ручки и телефона. Знает о пристрастии и слабости к насыщенности фиолетового цвета. Но эту покупку он не мог видеть.       — Правда красивый фиолетовый? — обложка показывается ближе, Тэхёну не жалко, он улыбается и игриво тянет гласные. В душе просит ответить правильно на, по-детски, лёгкий вопрос.       — Очень, — уголки губ слегка дрожат, но тянутся вверх ради ответной улыбки. Пальцы на руках сжимают джинсы. Весь вид уже ничем не скрытая нервозность. Сам понимает. Его поймали.       — Это синий, Чонгук.       Так убегающего хватают за шиворот.       Тогда и мир меняется, застывает в пугающей неподвижности. Не осталось больше звуков, даже пылинки в воздухе остаются на одном месте, не смеют двигаться. Тишина тяжёлым небом придавливает к полу.       — Не скажешь ничего? — практически шёпотом. Губы пересохли, еле двигаются от неверия. Улыбки больше нет, только внимательный взгляд, изучающий по новой.       Долгое хождение с чёрной лентой прерывается такой простой оговоркой. И когда эта лента спадает, Тэхён чувствует настоящую горечь. Теперь перед глазами всё, как есть. Бесполезно надеяться на ошибку. Бесполезно оправдывать глаза. Бесполезно скрывать все эмоции.       Чонгук опускает голову, перебирает пальцы и не может сформировать из всего торнадо в голове и груди ни одного слова.       Сердце под тяжестью вспарывает само себя и тонет в горячей крови. Тэхён грызёт нижнюю губу, прокусывает и не замечает боли. Внутри тянет болезненно куда сильнее и хуже.       Как они все могли не заметить? Неужели не смотрели на детали? Не обращали внимание на мелочи, не пытались увидеть дальше? Так погрязли в рутинности, что те, кто рядом стали восприниматься чем-то таким же обыденным.       Но страшнее терзает другое: как он сам мог не понять и не увидеть изменений? Как пропустил, не понял, не предотвратил? Почему откладывал, не признавался, не говорил?       Хватало того, что есть. Наслаждение от их моментов было настоящим, неподдельной утопией скрывало от любых мыслей мягким коконом. Вокруг строился барьер, защитная капсула.       А теперь грохот рухнувшей стены оглушает, безответный вопрос рвёт на части до потери дыхания.       Да, Чонгук всегда любил тёмные цвета и громоздкие вещи, его гардероб можно смело приписывать к панку, но в последнее время стал чаще прятаться под полностью чёрным. Словно хотел слиться с ним и стать невидимым для остальных. Спрятать себя от мира, от чужого внимания и лишней заботы.       Это стало привычным. Его маскировка была тихой, она не кричала, чтобы привлечь внимание к своему внутреннему краху. Наоборот, молчала, лишь бы никто не заметил.       В глазах темнеет, Тэхён их прикрывает, роняя дурацкий блокнот на пол.       От подтверждения догадок не стало легче, сытые чайки затихли, но им на смену пришли звери страшнее. Их вой заглушает чужое дыхание.       Центр лабиринта, куда он так торопился, встретил жестоко.       Как и многие, он сам терял яркость красок, их бледность вызывала больше паники и грусти, но цвета оставались различимы.       В его глазах не падала палитра, не рвался холст.       Чонгук замирает поломанной куклой, без сил двинуться в сторону. Внешне невозможно догадаться.       Снаружи — потому так и называется, что остаётся оболочкой. Удобной формой, которую можно подстроить, и при хитрых усилиях подменить. Иногда показать то, что нужно. А не то, что есть.       Ведь Чонгук продолжал улыбаться, когда их компания сидела за общим столом в кафетерии. Продолжал слушать разговоры, иногда добавляя пару слов от себя. Он всегда был немногословен, все давно привыкли. Продолжал всех поддерживать, пока сам тонул и опускался глубже и глубже.       — Прости, — голос дрожит, Тэхён не выдерживает тяжести и падает на колени перед своей многогранной Вселенной, когда тот округляет глаза, мотая головой.       — Не смей извиняться! — берёт за руки, крепко сжимая. — Ты ни в чём не виноват.       Внутренние крики проглатываются, Тэхён гладит пальцами внешнюю сторону ладони, почти такую же по размеру, как у него самого. У Чонгука пальцы холоднее, контраст температуры запускает у сердца новый ритм. Голова тяжелеет и падает на бёдра в чёрных джинсах.       Хочется быть ближе. Отдать всего себя, своё тепло, свои цвета. Только бы улыбался по-настоящему. Только бы глаза светились живым огнём. Только бы мир встречал его по утрам красочными переливами.       — Почему ты не сказал ничего? — голос хрипит, страшно сделать хуже, неаккуратно задеть рану. Тэхён не представляет какие разрушения творятся там, внутри того, кто всегда одним видом дарил умиротворение. Того, кто волшебный флакон, в который запечатали, кажется, всё самое лучшее из этого мира. Собрали звёздный свет, немного из могущества океана и необъятность настоящего счастья.       Чонгук хмыкает, облизывает сухие губы и переводит взгляд в окно. В этот момент мимо пролетает птица, ветер поднял листву. На улицах бесконечный поток людей со своими делами и заботами. Там движется жизнь, наверняка разноцветная, от обилия зонтов до красок неба. Но в его глазах чёрно-белая.       Интересно, закат сегодня будет с примесью оранжевого или розового?       — А что бы я сказал? — говорит тихо, не отпуская рук, мягкие ладони успокаивают. — Что каждый день теряю всё больше красок? Что каждый день ненавижу себя за это всё сильнее? Что у меня много проблем на самом деле, и я не могу справиться?       — Да! — Тэхён поднимает голову резко, едва не врезавшись. По его лицу тянутся кристальные реки, падают и разбиваются каплями об пол. Звон не слышно, падение происходит беззвучно. Но он понимает, что хочет подняться, чтобы суметь следом поднять и Чонгука. Вырвать его из темноты и никогда не отпускать. — Ты бы мог мне сказать, я ведь…       — Что? — наклоняется ближе, их носы сталкиваются, как совсем недавно, а кажется, в прошлой жизни. — Что бы ты изменил, хён? Я не хочу портить тебе ни настроение собой, не обременять, не загружать.       — А теперь послушай меня, — Тэхён шмыгает, быстро убирая остатки слёз и берёт лицо того, кто больше слова «любимый» в ладони. — Ты никогда не испортишь мне жизнь собой. Только тем, если исчезнешь из неё, — смотрит точно в глаза, чтобы передать всё, как есть. Провести по закрытым комнатам своей души и открыть все двери.       Хватит откладывать.       — Мне жаль, правда, мне так жаль, что из-за тупой загруженности и невнимательности, я не замечал самого важного.       — Чего важного? — Чонгук говорит забавно из-за сжатых трубочкой губ, тёплые ладони сдавили щёки.       — Тебя, дурачок, — быстрый поцелуй в надутые губы — неожиданность для них обоих. Приятная правильность от долгого томления. Чонгук почти не дышит, укладывает руки поверх, и их пальцы проскальзывают плетением. — Ты — моё важное. Ты мой дом, — наконец-то уходит по золоту к владельцу. — И я сделаю всё, чтобы твои цвета вернулись.       Тэхён сталкивает их лбы и горячим дыханием заставляет всё внутри гореть, плавиться. Возможно, чтобы перестроиться во что-то прекрасное, настоящее. Из развалин вырастить магический цветок, чтобы его лепестки окрасили мир по-новому.       Чонгук сползает к нему на пол, потребность быть ближе, вместе стоять на коленях перед друг другом.       — Я думал, что это пройдёт, — от крепких объятий трудно говорить, но это же дарит волнующее счастье и желание рассыпаться в руках, собираясь заново каждым трепетным взмахом крыльев в груди. Открываться полностью он ещё не готов, однако настроен двинуться навстречу.       — Поэтому в фильме была такая яркость? — можно не уточнять, ответ очевиден. Чонгук до последнего бы пытался заклеивать трещины декоративным скотчем, в поисках других путей, кроме нужного.       — Пытался увидеть, хотя бы, оттенки.       Тэхён чувствует его удушающую печаль, скрытую под множеством замков. Только теперь он не намерен обходить их стороной, взломает сам, при помощи Чонгука, когда тот доверится, и вместе уничтожат ненужный холодный металл навсегда.       — Это никогда не будет напрягать, никогда не станет проблемой для меня, — Чонгук растерянно смотрит, в его глазах застряли не слёзы, там осколки звёзд, которые прорываются наружу. Тэхён проводит большими пальцами, вытирая звёздный след. — Ты не будешь меня обременять, только не ты. Поэтому говори со мной, прошу. Расскажи, что тебя тревожит так сильно, расскажи, с чем ты не можешь справиться, и я буду держать тебя за руку так крепко, чтобы ты раз и навсегда запомнил — ты не один.       Под конец слова смешиваются с россыпью поцелуев по всему лицу. У Тэхёна ничего не изменилось во взгляде. Если не считать убранной ширмы, за которой пряталась искренняя влюблённость.       Чонгук чаще моргает, приоткрыв рот, когда пальцы его хёна скользят нежно по скулам, трепетом перемещаются на шею, дарят тепло. Наклоняется ближе, чтобы оставить мягкий поцелуй на губах.       — Пообещай мне, — шепчет, поддевает своим носом чужой.       Чонгуку немного щекотно, хочется почесать кончик носа, немного неловко от близости и горячего дыхания на губах, немного смущённо от бессознательного движения языка, когда тот случайно задел губы рядом, немного стыдно за обнажение души и раскрытие его настоящего.       Но также Чонгуку безгранично хорошо от принятия этой его личности, что пряталась в тени и боялась показаться на свет, хорошо от ладоней, от человека в своих руках, хватка на талии импульсивно усиливается. Хорошо от Тэхёна, который нашёл, довёл дорогу к сердцу, не оставил, а пытается подарить силы и себя.       Вот и весь коктейль эмоций. При его смешении на поверхности кубиками льда складывается редкое и ценное слово «любовь».       Хочется сказать многое, дать испить этот напиток и разделить его терпкий, но идеальный вкус напополам. Мыслей много, чувств ещё больше, а вместо всего многообразия вылетает короткое и не менее значимое:       — Обещаю.       — И я тебе обещаю, — Тэхён обнимает за шею, жмётся теснее, чтобы больше не было глупого расстояния и пустоты между ними. — Обещаю, что мы вместе вернём тебе все цвета. Будет ещё лучше и ярче. Веришь мне?       Чонгук кивает, сам тянется губами, чтобы собрать слова и проглотить. На вкус, как неразбавленный свет. Как и весь человек в его руках.       — Конечно, тебе верю, — глаза сами прикрываются. Становится ощутимо легче. Ведь тут ключ к счастью, который сам прижимается губами снова. Выдыхает и благодарит, обещая не подвести. Чонгук в этом не сомневается.       Особенно после нового поцелуя, когда открывает глаза и видит, хоть и слабое, но очертание синей обложки у блокнота.       Они вместе точно сделают цвета ярче.