Просроченный продукт

В шесть утра на кухне, очевидно, никого быть не могло. В шесть утра за окном еле-еле рассветает. В шесть утра на кухне было холодно, несмотря на работающую батарею и включённую плиту. Но, самое главное, в шесть утра на кухню никто бы не зашёл; по крайней мере, Олежа на это очень надеялся. Хотя, скорее всего, зашедший случайно человек даже не заметил бы, как по кухне летают кастрюли, ножи и ложки. Опыт показал, что люди вообще не обращали внимания, если Олежа брал что-то в руки, и не слышали, как он говорил с Димой. И всё равно — стоило перестраховаться. Олеже всегда нравилось готовить — особенно в тишине и спокойствии. После смерти мало что изменилось: он всё так же предпочитал готовить в одиночестве, поздней ночью и желательно на неделю вперед. Но если раньше люди могли помешать ему, и он не возражал из-за собственной стеснительности, то теперь соседи могли попросту не заметить, что он готовит. Потому что Олежа был призраком. В шесть утра готовить на кухне приятно. Олеже, к счастью, почти не было холодно. Олежа ощущал, как плита нагревает воздух. Ещё ощущал, что табуретка такая же твёрдая, даже при том, что вместо ног у него теперь был хвост. Хвост — это вообще смешная история. Хвост — это забавно. Хвост — это как в мультиках. А ещё хвост — это функционально. Хвостом можно держать ложку, помешивая борщ, пока руки заняты книгой. За долгое время Олежа приловчился — у него уже почти получалось не обжигаться. Олежа надеялся, что случайные соприкосновения супа с хвостом не портят вкуса — было бы обидно. Призракам, конечно, есть было не нужно. Это было очевидно. Хотя, конечно, разные призраки вели себя по-разному. В «Гарри Поттере» призраки не ели, но летали сквозь еду, чтобы ощутить её вкус. Олежа пробовал пролететь через кастрюлю супа — было очень горячо и неприятно. Пролетал через протухшие яйца в холодильнике — ощутил только, как внутри стало очень тухло, душно и вязко. Ещё Олежа, конечно, пытался непосредственно есть. Правда, из этой затеи ничего не вышло: видимо, он всё-таки был недостаточно физическим для физической еды. Но зато он чувствовал запах — этого хватало для того, чтобы определить готовность блюда. Ещё хватало знаний, конечно же, насмотренности, опыта. Призракам, конечно, есть было не нужно. Олежа готовил для Димы. Потому что это было частью их уговора. Вернее, конечно, не совсем. Уговор был в том, что Олежа поможет Диме с экзаменами, с учёбой, с окончанием универа. На деле, конечно, помочь Диме было достаточно сложно. Олежа старался не просто подсказывать ему ответы — пытался помочь понять и выучить материал. Пытался помочь ему научиться справляться с учебой. Со студенческой жизнью. Пытался помочь начать вести нормальный образ жизни. Питаться хорошо. Высыпаться. Не пить. Высыпаться у Димы почти получалось. Питаться правильно — не очень. Да и понимать материал Диме не очень хотелось. Хотелось поскорее окончить вуз и стать рок-звездой. Олежа пытался достучаться до него. Пытался заботиться, ощущал себя мамочкой. Готовил Диме еду: завтрак, обед и ужин. И собирал ланчбоксы на учёбу, которые Дима, конечно же, не торопился брать с собой. Игнорировать Олежины старания вообще было его любимой привычкой. Дима предпочитал забывать бережно завёрнутые обеды и термос с чаем. Дима предпочитал перекусывать энергетиком. Дима предпочитал жить как раньше. Олежа старался не отчаиваться. Старался отвлечься. Вот, например, мясо, которое он прямо сейчас нарезает для блюда. Сможет ли он его съесть? Мясо — это мёртвые животные. Наверное, он может даже забрать их призрачные остатки? Нарезанная туша рухнула на сковороду, в окружение морковки и лука. Олежа подумал, что лучше было бы купить фарш — от него призрачного следа бы точно не осталось, да и Диме наверняка макароны по-флотски были бы ближе изысканного ужина. Хотя, конечно, ближе всего Диме были хлеб с пеплом и несквик с пивом. Олежа поймал себя на навязчивой мысли: с Антоном таких проблем не было. Антон относился к его действиям и ему самому с благодарностью. Что бы Олежа ни делал, Антон не отказывался от этого. Не отмахивался. Может быть, забывал благодарить иногда, но ведь всё равно Олежа ощущал, что делал это не зря. Что он был важен кому-то. Олежа не ощущал себя рабом. Олежа не ощущал себя бьющимся о стену. Олежа ощущал, будто то, что он делает, имеет значение. Он помогал Антону. Заботился о нём. Заботиться об Антоне было приятно, заботиться об Антоне хотелось. Антон тоже заботился о нём в ответ: по-своему, конечно, непривычно, но заботился. Заботился, переживал, помогал и поддерживал. Антон не считал его пустым местом, по крайней мере, Олежа был в этом уверен. И даже когда Антон в порыве ссоры наговорил слов — грубых, болезненных, — Олежа не поверил, что всё это — то, что Антон думает на самом деле. Понимал какой-то частью сознания, позволял себе плакать из-за этого — строго пятнадцать минут в день, — но всё-таки надеялся, до последнего верил: Антон не думает о нём плохо. Это всё — просто способ ударить побольнее, а на самом деле — выдумка и обман. Дима обидные слова говорил часто — и, наверное, от чистого сердца. Дима ворчал на него, обзывал бздыхом (что бы это ни значило) и ругался, когда Олежа его будил перед первой парой. Но Олежа знал: Дима не лукавит и не лицемерит. И оттого ценнее были моменты Диминой честности. И когда Дима подтрунивал над тем, что Олежа умер, Олеже было больно, но он знал, что действительно умер. Он действительно лох. Всё это — объективная правда. Правду тяжело принять, с ней тяжело жить — благо, Олежа уже жить перестал. Зато боль душевная (легко звенящая в призрачном теле) создавала иллюзию, что он все ещё жив. С Антоном тоже было больно достаточно часто. А ещё с Антоном было хорошо. Спокойно и комфортно. С Антоном было безумно — напряжённо, опасно, беспокойно. Но когда наступали перерывы, было действительно хорошо. Когда Олежа зашивал чужой плащ, когда лечил раны и когда оставался на чай после (и болтал сутками о всяком) — тогда было хорошо. Мышцы ломило, но Олежа знал: все старания окупаются. Старания с Димой окупаться не собирались. Иногда Олеже казалось, что он попал в порочный круг — очередной. Только теперь сбежать не получалось, и если раньше он держал прикованным к бессмысленным обязательствам себя сам, то теперь у него был физический надзиратель — Дима. Задобрить его казалось хорошей идеей, но Дима что-то не задабривался. Совсем. Как там говорится? «Таков закон сансары»? Круговорот людей. Олежа подхватил кастрюлю, оставив сковороду на плите. Глубоко вдохнул — нырнул через пол в комнату. Дима сладко сопел — к счастью, на собственной кровати. Олежа аккуратно поставил суп в холодильник. В холодильнике, конечно же, оставалась ещё целая банка энергетика. Дима брал Олежу с собой в супермаркет. Может быть, из-за того, что Олежа обязался ему готовить, Дима принимал это как должное. В магазинах Дима набирал целую корзину энергетиков и дошираков. — Ты же понимаешь, что за те же деньги можешь купить нормальных макарон, которых хватит больше, чем на один приём пищи? — Отвали, — буркнул Дима. Олежа незаметно схватил пачку макарон и кинул в корзинку. Они были лёгкие, белые, с красно-зелёными лентами. Дима не сразу заметил — они уже успели дойти до овощного отдела. — Чо ты делаешь? Олежа как раз складывал в корзину морковку. Ещё бы чуть-чуть — и успел бы выложить батарею энергетиков. Перекладывая дошираки с овощами, Олежа ощущал себя Индианой Джонсом, заменяющим сокровище камнем, и с горечью думал о том, что его жизнь — это набор всем известных киноклише. — Слежу за твоим желудком. — У меня на эту чухню денег не хватит! — Поверь мне, это стоит даже меньше, чем твои энергетики с дошиком. И наешься на неделю вперёд. И не будешь болеть. — Но дошики вкусные! — Да, а овощи — полезные. Дима был ребёнком. Настоящим ребёнком. Крупным, шириной со шкаф, ребёнком, к которому Олежа был привязан отнюдь не эмоционально. Дима был ребёнком, который наконец заполучил в свои руки свободу, что значило: на завтрак у него мороженое, на обед — чипсы, а на ужин — гулянка с друзьями. И сколько ни зови его с балкона, не дозовёшься. Антон был подростком. Подростком-максималистом. Подростком «мам-это-не-просто период». Но он хотя бы не сопротивлялся заботе. И аргументы приводил покрепче, чем «ну дошики — это вкуснее». Олежа скучал по этому. Скучал по Антону. Пролетая мимо холодильников, Олежа глянул на просрочку. Подумал — а смогу ли я взять её? Ведь просроченные продукты — официально «умершая» еда. Даже замер напротив скисших йогуртов. Йогурты манили нарисованными на упаковке фруктами и разноцветными добавками. Олежа было протянул руку — хотел взяться за упаковку, — но конспект, направляющийся в сторону алкоотдела, утащил его прочь, словно воздушный шарик. Эксперименты ему тоже не разрешались. — Чо ты вообще лезешь мне в корзинку? — бурчал Дима, открывая холодильник с пивом. Пиво, конечно, было важной частью рациона. Олежа помнил ещё со школы — древние египтяне, на самом деле, пили пиво довольно часто, оно было их основным напитком. Только пиво было слабоалкогольным. Да и Дима не египтянин. — Просто слежу за твоим рационом и, как следствие, здоровьем. — А кто тебе сказал, что за мной надо следить? Ты что, сыщик? Надзиратель? Дима резким движением вынул макароны из корзины. Поставил их на место взятого пива. Громко захлопнул за собой дверцу холодильника — бутылки отозвались радостным перезвоном. Олежа безразлично достал макароны обратно сквозь стекло. Ходить сквозь стены ему нравилось. Было весело. — Мы договорились: я помогаю тебе, а ты помогаешь мне. — Вот именно. Помогаешь, а не мешаешь. Макароны, положенные было в корзинку, снова улетели — теперь Дима кинул их куда-то в горы чипсов. Макароны провалились вглубь. Олежа тяжело вздохнул. — Не думал, что ты откажешься от того, чтобы я готовил тебе еду. — Как будто ты умеешь. — Умею. Дима фыркнул. Но переменился в лице. Видимо, в голове у него наконец запустился мыслительный процесс. Даже результаты какие-то вышли. — Ладно. Возьми что-нибудь... съедобное. На кассе Дима, конечно, поворчал. Но покорно купил всё, что нужно. В семь утра на кухне Олежа закончил готовить еду. Кастрюля супа уже ждала Диму на столе, а мясо с гарниром — в сковородке (Олежа постепенно спустил его в комнату). Оставался завтрак, и стоило поторопиться: скоро на кухню начнут подтягиваться студенты — сонные, но ответственные. Ни к чему им видеть чужую яичницу. Дима тоже постепенно просыпался. Не повезло ему сегодня — надо было к первой паре, а Олежа, как назло, гремел посудой. — Чо ты тут устроил?.. — Адскую кухню, — отозвался Олежа. Аккуратно выложил завтрак на тарелку и подплыл к Диминой постели. — Обычно, конечно, нужно чистить зубы перед едой, но это сэкономит нам время, пока я собираю тебе обед... — Спасибо, не нужно. Лучше скажи: ты к семаку готов? Олежа не понял. — Ну к семинару. У меня ж вроде доклад сегодня, да? — А... — потерянно отозвался Олежа. Болезненно вздохнул. — Да, я готов. Конечно. — Вот и отлично! — Дима спрыгнул с кровати (держа при этом в руках тарелку). Подбирая яичницу вилкой, быстро направился к шкафу. На ходу стянул с себя пижамные штаны. — О... это на удивление вкусно! Но тарелку всё-таки отложил. Чтобы переодеться. И, конечно же, забыл доесть. Олежа надеялся, что однажды Дима поможет ему. В ответ. В благодарность. В качестве выполненного долга. Хотя бы попытается. Надеялся, что он, Олежа, не просто инструмент для достижения чужой цели. Дима был честный и простой и иногда — на самом деле искренний. И наверное, он всё-таки выполнит обещание. Однажды — обязательно. Заметит всё то, что Олежа для него делает. И Олежа не будет чувствовать себя просроченным йогуртом. И Олежа будет чувствовать себя живым. Хоть раз. — Ты, кстати, правда неплохо готовишь. — Спасибо, — ответил Олежа. Обнял себя. — Я старался. — Это заметно, — ответил Дима, затыкая уши наушниками.