Я всегда выберу себя

      Она закидывает на Антона, сидящего рядом с ней на диване, ноги и смеётся — громко, вульгарно, нарочито, создавая слишком много шума, привлекая к себе много внимания. Антон обнимает её одной рукой за плечи. Они оба кидают взгляд на меня, сидящего за барной стойкой на кухне у Позова в доме, отпивающего из своего бокала белое полусухое медленно, с наслаждением, нарочитым спокойствием, высокомерием и безразличием, но я мечтаю разбить этот бокал, невероятно хочу встать и уйти.       Мне не нравится это шоу. Ира смотрит с вызовом, помечая свою территорию, она неглупая девчонка, она видит мои недружеские чувства к Антону, даже скорее чувствует своей девичьей интуицией, но она глупая или слепая настолько, что не замечает, что это взаимно. Антон смотрит виновато, скорбно, с болью; он, как никто, видит мой пожар внутри, который сочится даже через дежурную улыбку. Я улыбаюсь, лишь делая более крупный глоток, допивая своё вино до дна. Ира тянется к Антону за поцелуем, навязчиво, резко, в окружении наших друзей и знакомых, у всех на виду. Антон не отрывает взгляд от меня, я смотрю в глаза ему. Ревность — колкая, бойкая, она сжигает внутри всю мою нежность, она жгучим пламенем растекается по моим венам, но мы не отрываем взгляда друг от друга. Он не хочет делать мне больно, он умолял меня не ехать к Позу, а потом отказывался сам, ссылаясь на занятость; он знал, он всё понимал.       Слишком долгий зрительный контакт, кто-то покашливает, пока Ира нервно треплет Антона за плечо, он разворачивается и чмокает её в нос, у меня в руках хрустит стекло. Бокал, блять.       Я опускаю взгляд и смотрю на свою ладонь, с которой медленно стекает кровь, и слышу встревоженный голос Антона, который подскочил с дивана, сбросив ноги Иры с себя:       — Арсений! — он всегда так утробно, глубоко и интимно произносит моё полное имя.       — Всё в порядке, неудачно развернулся и ударил об угол стойки бокал, — я придерживаю рукой запястье, чтобы рука не сильно кровоточила, Катя Позова уже стоит рядом с веником и тянет меня к раковине.       Я не могу оторваться от глаз Антона вновь: в них шелестит листва тайги, там беспокойный шум, там море любви, обволакивающей и успокаивающей. Он делает шаг в мою сторону, Ира хватает его за ладонь:       — Тош, там осколки, — ей не хватает мудрости не скрывать своего раздражения.       Все присутствующие от смятения прячут глаза в пол, с интересом разглядывают свои руки, кто-то очень внимательно смотрит на меня.       Антон выдёргивает у неё свою ладонь и пересекает комнату в два шага, оказывается так близко, что я слышу его сердцебиение, берёт меня за руку. У меня перехватывает дыхание: за столько лет он впервые проявил внимание ко мне и заботу — публично, не отшутился, не проигнорировал, ещё и с такой щемящей нежностью смотрит на меня. Всем присутствующим в гостиной Диминого дома очевидно: друзья, а тем более просто коллеги, так друг на друга не смотрят.       — Арс, надо аккуратно промыть, там могут быть мелкие осколки, главное, чтобы глубже не ушли, давай, пошли к раковине, — он берёт бумажные полотенца со стола, аккуратно придерживает у моей ладони, не надавливая.       Антон ведёт меня в ванную, пока Катя подметает осколки с пола. Она смотрит на нас с таким трепетом и теплом… Я одними губами произношу: «Прости». В ванной Антон открывает кран и долго настраивает температуру воды, а я, будто в трансе, на него смотрю. На его обеспокоенное выражение лица, на кудрявую чёлку, которая спадает ему на лицо, на размеренные чёткие движения, смотрю и не понимаю, когда из мальца он превратился в мужчину, когда его перестала волновать реакция окружающих и стал волновать я в первую очередь.       — Ну, руку давай. Я сам аккуратно, — протягиваю ему ладонь, он подносит её к тёплой воде, бережно проводит пальцами, смывая кровь. — Ну что, так больно? Ну что ты молчишь, Арс?       — Я… мне… — мне не хватает слов, я тянусь к нему за поцелуем, потому что больше ничего не могу и не хочу. Я нуждаюсь в губах Антона в эту секунду. За практически четыре года взаимной симпатии это наш семнадцатый поцелуй. Я всегда считал их. Я всегда бережно хранил их. Всегда шутил, что по поцелую в разные сезоны года.       Я помню наш первый поцелуй в 2016 году как вчера, как Антон на очередных гастролях пьяный вдрызг плёлся со мной по коридору отеля до нашего номера и пытался вести диалог.       — Арсений, я пиздецки влюблён, я жойска влип.       — Антох, если это Ира, то это нормально, но странно, а если это другая девушка, то у меня для тебя плохие новости.       Мы заходим в номер, я сразу беру полотенце, мне хочется смыть этот день, ещё и Антон со своими влюблённостями. Знал бы он, кто влюблён в него уже года два точно, не спал бы в одном номере.       — Нет, Арс, Арс, постой. Послушай, — он хватает меня за руку, резко разворачивает к себе и впечатывается губами в мои губы.       Я так опешил, что не смог ответить. От него пахло текилой, сигаретами и жвачкой, губы были влажные и мягкие. По телу разливалось тепло, как будто я прямо сейчас нашёл свою недостающую детальку в огромном пазле своей жизни. Антон отлипает от моих губ и смотрит растерянно, расстроенно, испуганно.       — Это ты, Арсений. И прости за это, — Антон порывается уйти, отпускает мою руку. А я будто очнулся от спячки, будто этим поцелуем он разбудил «принцессу» внутри, я позволил себе чувствовать все чувства, что до этого прятал в самый потаённый угол своей души. Я улыбнулся ему, вложив в эту улыбку всё, что чувствую сейчас, и потянулся за поцелуем, выпуская на пол из рук полотенце. Антон притянул меня, позволяя своим рукам лечь мне на талию; я аккуратно держал его лицо. Переходя от глубоких поцелуев на мелкие, целуя его в скулу, в нос, в висок, но не в глаза, потому что, как завещала нам ВИА «Гра», «это к расставанию». Антон, не отрывая поцелуя, оттащил меня к его кровати, и мы, разместившись там, целовались в ленивом медленном темпе, не говоря друг другу ни слова. Та ночь была одной из самых лучших наших ночей. Я вплетался пальцами в его ещё тогда короткие волосы, пока он целовал мою шею, кусал мои ключицы, нежно проводил языком по косточке за моим ухом и шептал моё имя. Мы так и уснули губами к губам, переплетением тел и душ.       Утром он ушёл из номера раньше, до моего пробуждения, бесшумно. Шастун, который ненавидел ранние подъёмы, — сбежал. Я ожидал этого и боялся. Знал, но надеялся. На встрече со всеми за завтраком он сиял как бенгальский огонь, поставил передо мной чашку ароматного американо, заказанного им заранее, и улыбнулся, впервые открыто и не загнанно. А в телеграмм от него пришло одно сообщение: «Дай мне время с нами свыкнуться». И булыжники, сложившиеся на моей душе, рухнули вниз. Нами.       Антон отрывается от моих губ, улыбается нежно, держит одной рукой меня за подбородок и целует в лоб, притягивает к себе, приобнимает и даже не смотрит, закрыл ли я дверь в ванную на защёлку, — раньше в такие моменты он даже озирался по сторонам, вдруг мы не заметили слона в комнате. Слон-то в комнате был всегда, и имя у этого слона было, только Антон его целенаправленно игнорировал.       — Арсень, ну зачем ты бокал разбил-то? — Антон продолжает бережно одной рукой промывать мою ладонь, другая рука покоится где-то в области моей талии, а подбородок лежит на моей макушке, пока одной щекой я прижимаюсь к его груди и слушаю размеренное сердцебиение. Я чувствую, как он целует меня в макушку, смотрю в зеркало напротив раковины. Антон тоже смотрит на наше отражение — мы выглядим как две части одного целого. Не знаю, может, во мне говорит романтик и любовь к Антону, но вот так вот всё на своих местах.       — Ты же понимаешь, что я не намеренно, просто я не готов был видеть вас вместе в непринужденной обстановке. Я знаю, что ты предупреждал. Я понимал, что это домашняя вечеринка, а не публичное мероприятие, где вы просто красивая пара, — я отвечал ему, глядя в глаза через зеркало.       — Я тоже не был готов, Арс, обнимать её, а не тебя, когда ты сидишь напротив. Я очень устал от этого, — Антон прерывает наш зрительный контакт, чтобы протереть мою руку. Кровотечение закончилось, на ладони красуется глубокий ровный порез, как память о моей ревности. — Я помню наш последний разговор пару месяцев назад, я помню, что ты достаточно любишь себя, чтобы не быть третьим, и что давал мне достаточно времени, чтобы принять себя, решить с Ирой, я помню. Но в этой ванной ты целуешь меня, а я обнимаю тебя, и для меня эта ванная — весь чёртов мир. И я не хочу возвращаться в зал ко всем, обнимать Иру и играть очередную роль, хоть у нас и ты актёр. Но ты актёр во всём, кроме собственной жизни, а я, Арс, выходя со съёмок и концертов тоже играю роль, которую мне загадали, — нормального ровного пацана из Воронежа, который любит красивую девочку Иру, играет в свободное время с пацанами в плойку и пьёт пивко, а я уже не хочу так. Я хочу ходить на твои премьеры, иногда выбираться на твои любимые выставки современного искусства. От пивка с плойкой никто тоже не отказывается, но эта роль мне настолько опостылела, что я уже сам себя ненавижу, я каждый день выбираю играть роль, вместо того чтобы быть просто счастливым с человеком, которого я, чёрт возьми, люблю.       У меня перехватывает дыхание от всего, что мне сказал Антон. Два месяца назад у нас состоялся самый тяжёлый разговор в моей жизни, тяжелее того, в котором я с бывшей женой принял решение о разводе.       Я стою в гримёрке после очередной съёмки шоу с нашим участием и понимаю, что сегодня на Сапсан не успеваю, злоупотреблять гостеприимством Серёжи не хочется, молча бронирую отель поближе к вокзалу — уеду завтра на утреннем Сапсе. В гримёрку залетает Антон с улицы, весь в снегу, румяный, счастливый, как ребёнок. У меня не хватает сил не отсвечивать ему.       — Арс, Арс, там такой снегопад, пацаны разъехались, боятся, что до завтра в пробках простоят. Ты как? Тебя подкинуть до… — Антон смотрит на часы и тоже понимает, что ехать на вокзал не имеет смысла. — До Серёжи?       — Я забронировал отель возле вокзала, не хочу злоупотреблять гостеприимством, и у меня бессонница, а Серёжа даже через стенку слышит, как я громко шевелюсь.       — Я тебя отвезу в гостиницу, собирайся, я прогреваю Таху.       Внимание Антона всегда чертовски приятно, Антон рядом — это само по себе приятно, хоть я и вынул из себя душу из-за него. Я последние четыре года чувствую себя школьным хулиганом, целующимся с девочкой-зубрилкой с параллели, ныкающимся по углам, потому что ей не солидно водиться с хулиганом, а хулигану ведь всегда всё равно. В этих мыслях я выхожу из съёмочного павильона, на улице сказка, волшебство. Снежинки красиво кружатся и падают на землю, с угла парковки Антон из своего Тахо моргает мне дальним, а я не хочу двигаться с места, потому что настроен на разговор, и мне нужно собрать всё мужество в кулак, чтобы задать неудобные вопросы. Возможно, эти неудобные вопросы закончат то, что я всем сердцем бережно храню. Я продолжаю тупо улыбаться ночному небу, снегу, падающему на моё лицо и себе, потому что очень люблю.       — Арс, ну что ты как ребёнок языком снежинки ловишь, ещё и расстёгнутый, заболеешь же, пойдём, — Антон тянет меня за рукав к своему автомобилю, а я иду за ним, без нареканий и возмущений, потому что пойду за ним, куда бы он ни шёл, и он пойдет… если общество разрешит.       Мы садимся в Таху, Антон набалтывает обогреватель и выплывает с парковки в сторону МКАДа. Ехать до вокзала минимум час, судя по погоде. Нам предстоит тяжёлый разговор.       —Антон, я хотел бы с тобой поговорить, — выпаливаю я, не успев одуматься.       — Да, Арс? — Антон закусывает губу и начинает крутить кольца на левой руке, ведя машину одной правой рукой — эта привычка всегда так меня раздражала.       — Я прошу тебя: не перебивай и, что бы я ни говорил, не сбивай, я долго готовился и не готов растерять всю свою спесь, просто услышав твой голос. Обещаешь?       — Обещаю.       — Когда-то в 2016 году ты просил меня «дать тебе время свыкнуться с нами», а потом просто год делал вид, что ничего не произошло, просто светился рядом со мной, как гребанная рождественская ёлка, прикасался больше, чем можно, до следующего поцелуя. А потом по поцелую раз в три месяца, я даже завёл календарь, а потом заметил закономерность: ты целуешь меня по одному разу в разное время года, будто заряжаешься или проверяешь, взаимна ли до сих пор твоя симпатия. И я каждый раз набирался смелости поговорить, а потом думал, что, наверное, вот тот поцелуй был последний, разве этот разговор имеет смысл? — Антон глубоко вздыхает и открывает было рот что-то сказать. — Нет, нет, ты дослушай, пожалуйста. Антон, я влюблён в тебя шесть лет — достаточно долго, чтобы понять что-то для себя и принять тоже. Но я очень люблю и уважаю себя, и так обращаться, как обращаешься ты со мной, я не позволю. Больше не позволю. Я достаточно долго ждал, чтобы ты свыкнулся с нами, но этого «мы» так и не наступило; чтобы ты решил с Ирой, но ты не решил, Ира всё чаще щебечет про ваше «счастье», планирует свадьбу. Я не знаю и не понимаю почему, но я тебя прошу, больше не прикасайся ко мне так, как будто я принадлежу тебе, больше не целуй меня. Договорились?       — Арс… Арс… я… мне страшно, я влюблён в тебя по сей день и каждый день, кажется, влюбляюсь в тебя сильнее, даже сейчас, когда ты стоял на парковке и улыбался в себя, я смотрел на тебя, а внутри разливалось тепло, как воск со свечи, вся душа покрывалась горячим воском, но душу не жгло, а приятно укутывало. Меня рядом с тобой накрывает так, будто другого мира не существует, как будто девушка в квартире не ждёт и друзья эти из Воронежа не «фукают» над творчеством наших поклонников, посвящённому мне и тебе, будто в стране мы живём толерантной, понимаешь? Но я понимаю тебя, Арсений, но мне страшно идти тебе навстречу, но ещё страшнее ответить тебе «договорились» и больше никогда не прильнуть к тебе за кулисами в каком-нибудь Краснодаре, когда очень устал или не прийти к тебе в номер на гастролях, чтобы просто уснуть, пока ты молча читаешь и перебираешь мои кудри. Я с тобой чувствую себя в безопасности. Но если тебе действительно будет лучше так и ты не хочешь, чтобы я к тебе прикасался, то да, мы договорились, но позволь мне кое-что?       — Что? — у меня слезятся глаза и пересохло в горле, пальцы пробирает дрожь. После услышанного хотелось забрать все свои слова обратно и сказать, что я позволю ему если не всё, то многое, но я понимал, что его неопределенность сжигает моё сердце, которого у меня скоро не останется.       — Можно я тебя поцелую? — Антон притормаживает у проезжей части, не дождавшись никакого ответа.       — Да, но после этого больше не прикасайся, Антон. Я не хочу, чтобы ты меня касался, — мне казалось, что я говорю это себе, а не ему, убеждаю, прошу, умоляю.       Антон тянется ко мне, кладёт ладонь мне на щёку, холод металла от его колец пробирает меня до костей: «Неужели это наш последний поцелуй? Неужели я больше не почувствую его губ?» Он оглаживает большим пальцем скулу, я чуть поворачиваюсь к нему, приоткрыв губы. Я не хочу закрывать глаза, я хочу запомнить каждую деталь, эту нелепую родинку у Антона на носу, его кучерявую чёлку, бесконечно лезущую ему в глаза, светлые ресницы, под кромкой которых глаза цвета таёжного леса с примесью древесины. Антон опускает губы на щёку и горячим воздухом шепчет мне в ухо:       — Я не прикоснусь до тех пор, пока не пойму, что и ты этого хочешь, — он целует, нежно, плавно, долго и пьяняще, ведёт губами вниз по скуле до губ и на губах замирает, а потом с напором углубляет поцелуй. И я верю: это наш последний поцелуй. Я не знаю, сколько этот поцелуй длился — пять секунд, пять минут или несколько часов, но, когда мы закончили целоваться, мы молча доехали до отеля, я молча вышел из машины и пошёл к отелю. Я обещал себе не оборачиваться и не обернулся. Не обернулся, пока не зашёл в дверь.       Антон вырывает меня из воспоминаний своими тёплыми объятиями и мерным дыханием, поцелуями в макушку.       — Арс, я так скучал, я после обещания не прикасаться к тебе думал, что пообещал себе не дышать, и даже не знаю, что сложнее. Давай сбежим? Просто выйдем из дома и уедем куда ты хочешь. А завтра я приеду и поговорю с Ирой. Не сегодня. Сегодня я хочу быть с тобой.       И вот сейчас мы выйдем из дома, и что дальше? Мы проведём время вместе, а не вернётся ли он к Ире, как побитый щенок? Не будет ли он отшучиваться потом, что, если бы мне никто не помог с порезом, я бы закатил истерику, как настоящая драма квин? Я поднимаю глаза на Антона, и я знаю, что он там видит — сомнения.       — Арсений, я знаю, что тебе сложно мне доверять, я не заслужил твоего доверия. Знаю, что тебе вообще тяжело доверять людям, и поэтому я не предам тебя. Я тебе обещаю. Выходя из этого дома, я беру на себя ответственность за нас. Я всё решил, с Ирой, с друзьями, с собой и нами, — Антон будто читал мои мысли либо так легко считывал моё выражение лица.       — Обещаешь? — как же жалко это звучало, но эти слова сами собой сорвались с моих губ, мне нужно было хотя бы обещание.       — Обещаю.       К нам в ванну стучат, и только после того, как я отхожу от Антона, дверь толкают:       — Мальчики, можно? — Катя, тихая, домашняя, спокойная, своя, жена Димы, мне она однажды стала дороже самого Димы, я мог говорить с ней часами о стиле, о жизни, о музыке. Антон откашливается и позволяет Кате войти. — Простите, я подумала, что вам понадобится бинт, и я хотела сказать, что вас нет уже сорок минут. Двадцать из них я делала вид, что я с вами, но Ира уехала, Антон, а остальные пошли жарить барбекю.       Я подаюсь вперёд, чтобы просто обнять её. Она никогда не задавала мне вопросов, всегда уводила разговор компании, если градус этого разговора мне не нравился, молча сжимала руку на публичных мероприятиях, когда Антон с Ирой позировали для фотографов. Катя была молчаливым зрителем моего угасающего сердца. Катя обнимает меня очень трепетно и нежно и шепчет:       — Я убью его, если он не склеит всё обратно, — и в этот раз она вряд ли о бокале.       Антон смотрит, нервно перебирает кольца, закусывает губу. Тянется за бинтом из рук Кати, разворачивает меня к себе и накладывает мне повязку на рану, приговаривая: «На раны души — Шастуна приложи». Эх, Антон, знал бы ты, что к моим ранам души только Шастуна и прикладывать. Пока мы возимся в ванной, шум на кухне затихает, Катя выходит на задний двор, и в доме мы остаёмся одни, мы не говорим, потому что говорить нечего. Мне извиниться из-за Иры, но это ведь он подошёл ко мне? Предложить догнать её? Но ведь это он хочет со мной сбежать.       Антон заканчивает перевязку и поднимает мою ладонь к своим губам, и целует нежно, бережно, прикрыв свои глаза. У него дрожат ресницы, и он медленно губами спускается к моему запястью, оставляя там невесомый поцелуй, а потом вдыхает громко воздух с моего запястья.       — Ты так потрясающе пахнешь, Арс. Как дом, как сладкая вата и солёный попкорн, как новая канцелярия к новому учебному году, как новая книжка «Гарри Поттера».       — Я иногда не могу поверить, что ты способен на такие метафоры. Пойдём? — я не совсем уверенно задаю этот вопрос, потому что обстоятельства диктуют свои правила. Особенно наш слон в гостиной.       — Да, Арсений, пойдём, я обещаю тебе, я завтра решу вопрос с Ирой. Извини, я загрузился и повторяюсь, просто в моей голове столько теперь вопросов, которые надо закрыть.       Мы одеваемся в коридоре и выходим из дома, пока все наши друзья на заднем дворе. Антон уверенно берёт меня за руку и ведёт к своей машине, но возле водительской двери стоит Ира. Мы встречаемся с ней взглядами, и я не вижу ничего, кроме злости и ущемлённого эго, — ни боли, ни огорчения. Антон видит Иру, разворачивается ко мне и с заботой в голосе просит:       — Арс, подождёшь в машине? Я быстро, — я смотрю ему в глаза; я знаю, что он видит бушующий океан в моём взгляде и холод льда, он читает там всё.       — Успокой её, она действует мне на нервы, ты не любишь её, прекрати всем врать, — Антон сжимает мою руку, и я ухожу к машине мимо Иры, потому что не в моих правилах участвовать в скандалах.       — А я всё думала, поедешь ты за мной или продолжишь развлекаться. Ставила на себя, но, к сожалению, ошиблась. Чем он лучше меня, Антон? — голос Иры срывается на истеричный крик, глаза слезятся.       — Ира, давай завтра поговорим, пожалуйста? Я приеду в квартиру за вещами, ты будешь трезвее, спокойнее.       — А чего ты боишься? Друзья осудят за твою любовь к мужику, Антон? Я спрашиваю тебя: чем он лучше меня?       — Ира, я обещаю, мы завтра всё решим, ты можешь остаться в квартире, я продолжу тебя обеспечивать, — я слышу сбивчивый тон Антона; он нервничает, ему, возможно, стыдно.       — Да не нужны мне твои деньги, Антон! Ты всегда откупался от меня. Выбирал его, ехал к нему, потому что он в Москве, отвечал на звонки, когда для всех стояло «Не беспокоить», и я знала, что ты не изменишь, пока я рядом, но для меня, Антон, измена — не когда суешь член, а когда хочешь делиться своей жизнью не с человеком, с которым живешь, понимаешь?       — Мне было тяжело, прости, пожалуйста, — Антон тянется дрожащими пальцами к плечу Иры, Ира одёргивает руку, будто ей брезгливо.       — А каково было мне? Я знала и чувствовала, но я боялась тебя потерять, поэтому молчала, не всегда, но как могла.       — Ира, я люблю его.       — А меня? Меня не любишь? — Антон молчит.       Я поднимаю глаза и слышу звонкий хлопок — Ира бьёт пощёчину Антону, разворачивается и уходит. Антон смотрит через окно на меня, держится за щёку. А у меня сердце сжимается. У Антона сейчас в руках нож, и он им либо порежет все нити, связывающие его с прошлым, либо воткнёт его мне в спину. Я смотрю в его глаза, а там ничего, я не вижу ни любви ко мне, ни злости на Иру, там звенящее ничего. Антон устал и потух.       Он делает шаг назад — моё сердце разбивает на миллион осколков, как мой бокал пару часами ранее. Он разворачивается в сторону дома, а я хватаюсь за дверную ручку машины, чтобы выйти и сбежать — не в моих силах смотреть на то, как в очередной раз выбирают не меня. Но Антон глубоко вздыхает — я вижу, как поднимаются его плечи, — закрывает руками своё лицо, разворачивается на пятках на 180 градусов и идёт к машине. Садится за руль, протягивает ко мне руку, переплетает наши пальцы и целует мои костяшки.       — Я всегда выберу себя. И тебя. Слишком долго я выбирал не нас, Арсений.