Абсолютный проводник

      Когда Киллуа смотрел ему в глаза у подножья горы с надеждой на чудо, Гон знал, что чуда не будет. Пневмония ослабила его, а трещина в ребре мешала дышать. Из-за температуры и давления капилляры на белках лопнули, заволакивая пятнами зрительный мир.       Шел снег. Хлопья кружились, парили над землёй и опускались Киллуа на голову, на взъерошенные пряди волос, как будто весь он состоял из пушистого белого снега.       — Я тебя не брошу. — сказал Киллуа, тая ресницами. Снег всегда тает, если тепло.       — Так не бросай. Иди к людям за помощью, я подожду тут.       Это звучало холодно и жестоко, но убедительно — Гон хотел выглядеть таким, чтобы не доставлять лишнего беспокойства. Он обещал жить (как глупо), хотя внутренне содрогался перед грядущей темнотой. Киллуа, словно переняв эту вибрацию, заговорил об озере, где они побоялись переступить черту, и о реке, где они едва не потеряли друг друга. На поверку существование человеческое оказалось хрупким стеклом.       Гон поднял ладонь, чтобы дотронуться до лица Киллуа: он вдруг осознал скорость времени, текущего через них обоих — тонны секунд, безвозвратно потерянные в сомнениях и предрассудках — и поцеловал его.       — Иди, будь осторожен. — Гон произнёс только это, до сих пор сжимая Киллуа в руках. У их первого поцелуя была кошмарная отдача в сердце, как у ружья. Будто тебя саданули прикладом в грудь и разломили сплетение — Гон держал себя руками за куртку, пока смотрел, как фигура со снежной головой карабкается все выше и выше, исчезая за выступами горы.       «Ты — самое прекрасное, что случалось со мной в жизни. Тысячу раз спасибо. Тысячу раз прости.»       Пришла тишина, наполненная ветром и одиночеством. Чтобы не замёрзнуть, Гон старался по очереди шевелить ногами и кистями, разминал шею, крутил руки в суставах. Тело любого человека способно выдержать двадцать часов на морозе при постоянном движении. Тематические учебники советуют приседать или ходить средним темпом, но ни то, ни другое было для него недоступно.       К сумеркам воздух похолодел, и черные стаи птиц, оглушительно крича, стали тянуться в лес. Их угольные силуэты на фоне малиновой закатной полосы напомнили Гону, что за отсутствием фонаря и спичек его ждёт абсолютная тьма.       Хорошо, если Киллуа уже добрался. Там, в деревне мягкие кровати, печи на дровах, еда и лекарства, там Моррис, который умеет бинтовать раны. Он наверняка не пустит Киллуа назад, что к лучшему.       Гон проверил пальцы на обморожение: мизинец и большой едва соприкасались, а значит, дела его были плохи. Час-другой, и прощай конечность.       Как известно, кровообращение увеличивается от любого растирания, но снегом растирать кожу нельзя — так легко повредить сетку сосудов и занести инфекцию. Гон привалился к камню, массируя замерзшие части спокойно и аккуратно, без лишнего нажима. Дышать тоже приходилось медленно, размеренно и только через нос, лишь бы сократить теплоотдачу. Всё портил кашель. Эхо кашля, который не унимался, широко резонировало по округе и принесло проблемы.       Первый раз Гон услышал далёкий вой глубоко в лесу, сквозь туман подступающей ночи, а второй где-то через полтора часа. И на сей раз голоса волков пели совсем рядом, на границе опушки. В отсутствие других источников света Гон мог разглядеть горящие точки их глаз в черной пустоте между деревьями.       Времени на размышления не осталось. Разглядев покрытый снегом овраг, он усилием воли поднял свое больное тело и бросился вверх, в гору. Стая шла за ним по пятам как за раненым зверем. Он не мог их винить, он и был раненый зверь, дефектный, слабый элемент леса, подлежащий утилизации.       Гон думал о смерти Кайта и том, как расточительно пытался умереть сам, подарив кровь местной земле. Моррис вытащил его и сказал, что в борьбе нельзя отчаиваться: нельзя считать борьбу предшествующим действием чего-то, потому что в ней заключена жизнь, тяжёлая, мучительная, но настоящая. И даже полная телесных страданий, отныне жизнь имела для Гона смысл, более того — она носила чёткое имя.       Киллуа.       Преодолев крутой овраг, Гон получил возможность оглядеться и оценить обстановку. Пятачок внизу был полон хищников, а положение плачевно — он не успел нацарапать ориентир для группы спасения, кроме того, распорол руку какими-то ветками. Вся ладонь окрасилась в красный, и ее пришлось вытереть о скалу, чтобы не капала в снег. Пальцы совсем отмерзли.       Чуя жертву, волки способны долго без устали бежать вслед за ней, ориентируясь на запах и слух, пока изнуренная добыча не ослабеет. Кроме того, это животные с высоким интеллектом, они способны много импровизировать во время охоты. Например, одна часть стаи прячется где-нибудь среди зарослей, а другая травит добычу и жмёт ее к засаде. Гон не хотел быть затравленным. Он шел вдоль каменной стены и отчаянно трогал выступы, он решил, что выживет любой ценой.       Волки уже перепрыгивали овраг, когда Гон нащупал пустоту среди камня. То была спасительная расщелина, пазуха, уходящая вглубь горы с очень узким проходом. Чтобы залезть туда, ему пришлось ползти на четвереньках: острые края арки сдавливали ребро. Он задыхался, кашлял и снова полз.       Оказавшись внутри, Гон принялся подпихивать валуны и более крупные осколки породы к выходу, чтобы защитить укрытие. Последний, самый крупный кусок удалось привалить плашмя — вышла годная дверь, которую Гон подпёр спиной. Он лежал на сыром каменном полу, свернувшись калачиком. Через больную дремоту он слышал, как звери скребут лапами вход в убежище, раскапывая снег и мелкую крошку. Вьюга ревела над лесом, заметая следы.       Гон видел сны, но не был уверен, что спит: в одном из них большой волк раскопал пещеру и съел его ноги, как съедают часть вяленой колбасы; в другом лавина, сошедшая с хребта, замуровала гору со всех сторон; а в третьем приходил Киллуа и долго-долго держал его за руку, как будто он мог рассыпаться на атомы в любой момент. И это «долго» тянулось бесконечно, среди кромешной мглы зажигались, пухли и умирали триллионы звезд, цвели галактики, рассыпаясь шлейфом золотистого газа, черные дыры тянули их и плевали, и закрывались по линии горизонта как книги — прямо перед веками, в центре зрачка. Зачем-то Гон вспомнил отца и его рассказы о квантовом бессмертии, о том, что человек, умирая в одной версии вселенной, тут же переносится в ее копию и продолжает жить.       Это было бы хорошей новостью.       Смерть здесь и сейчас — дорога в иную реальность, где они с Киллуа могли бы встретиться гораздо раньше, в другом месте, при других обстоятельствах. Быть может, они уже встречались, они умерли где-то ещё. Но это так же значит, что им суждено встречаться снова и снова, и в каком-нибудь из миров они непременно будут счастливы.       Гон сжался до клубка, раскусывая рот. Длинные щупальца холода проникали сквозь капюшон и теплую подкладку. Возможно, от замерзания его спасала температура, вызванная пневмонией, или мороз спасал от неё, не позволяя мозгу окончательно перегреться — кто знает? Гон ворочался и дрожал, то спал, то терял сознание. Иногда сгребал рукой немного снега из щели и топил под языком, иногда слизывал воду прямо с камня. День и ночь перемешались между собой.       На вторые сутки волки ушли: не было больше ни воя, ни скрежета когтей, ни звуков игривой борьбы. Должно быть, зверям надоело ждать. Гон подполз к выходу, чтобы отодвинуть камень и выбраться наружу, но не смог. Силы в руках не хватало из-за голода. Тогда он решил только спать и пить, пока организм привыкает. При отсутствии пищи человек перестраивается в экстремальный режим расхода энергии и находится в нем три недели. Трех недель вполне достаточно для выхода к людям из любой точки земного шара.       На третье утро появилось солнце. Его жёлтые косые лучи грели поверхность камней, и Гон отчаянно жался в этих лужицах света. Без еды он перешёл в стадию «медленного умирания», где главной проблемой был холод, который тряс всё его тело от пяток до макушки. Им овладела безразличная слабость, ему не снились пиры или магазины с продуктами, только кровать. Теплое ватное одеяло, поленья в печи. Вот сухая древесина горит с треском, раскалываясь на угли от жара огня, и этот треск есть самая уютная деталь в любую стужу, если имеешь дом.       » — Наш общий дом? Звучит неплохо.»       Голос Киллуа прозвучал как будто под самым ухом, и Гон резко распахнул глаза. Трещали вовсе не поленья, трещал снег под тяжёлыми ботинками где-то со стороны оврага. Там были люди!       Он сел прямо, насколько позволял потолок, упёрся ногами по обе стороны прохода и начал расталкивать камень. Это было похоже на попытки ребенка сдвинуть автомобиль, но Гон не терял надежды. Через минуту в кладке образовался лаз, достаточный, чтобы высунуть голову. Ободрав щёки о гранит, Гон выглянул наружу и едва не ослеп от яркости — солнце причиняло невыносимую боль глазам, как спица, ковыряющая сетчатку.       Хруст снега удалялся от него. Гон закричал, но вместо крика вышло одно сипение, тихое и бесполезное. Он даже мог разобрать куски диалога — так близко спасатели были к нему — но не мог выдавить и звука. Потом они ушли.       Гон лежал навзничь в пещере, лбом на ледяной земле. Хотелось рыдать, но это значило бы, что он сдаётся. Что он проиграл.       Новая ночь была сырее прочих, и его брюки примерзали к ногам. Есть снег оказалось невыносимо, от мороза губы совсем растрескались и стали кровоточить. В какой-то момент Гон запел через боль воспалённого горла, потому что песня напоминала ему живой разговор. Сначала армейские, от Морриса — про темную ночь, про звёздочку ясную, про кукушку, потом бойкие от Кайта, потом детские, какие он помнил разве что обрывками. Потом снова приходил Киллуа, и он пел ему «Половинку». Это вышло бы куда лучше, будь Гон здоров, и будь у него гитара.       А потом ночь кончилась, и на четвертое утро он проснулся другим человеком. Его разбудила капель.       Снежные тучи посметал ветер, между булыжниками у входа стремительно плавился лёд. Тогда Гон взял упор на спину, концентрируя последние запасы энергии, согнул колени и разбил завал несколькими мощными ударами. Воздух хлынул на него волной.       То был запах свободы.       За эти дни ложе оврага присыпало листьями, забило буреломом и каменной крошкой. Талый снег превратился в воду: Гон осторожно шел по траве, выискивая сухие островки, но подошва то и дело съезжала на мокрое. Идти было тяжело. Руки почти не гнулись, болела шея, болели глаза, мышцы в голенях ослабели и как будто сдувались при каждом шаге. Теперь его организм брал белок из мышечной ткани, что не могло длиться бесконечно.       Дойти бы до утёса. Моррис наверняка по-прежнему высылает группу-другую на поиски его следов или его тела, таков уж этот старик. А значит, есть шансы быть найденным людьми с нужной экипировкой. Гон трезво оценивал свое состояние и знал, что не сумеет залезть по отвесной скале, как это удалось Киллуа. Слишком велик риск превратиться в отбивную.       По пути назад Гону попадались ягоды: то кусты голубики, то черный боярышник, то дикая, пожарно-красная калина. Он ничего не брал. Процесс выхода из голодания должен быть равным промежутку отсутствия еды, и начинаться с определенных продуктов.       Волки гнали его в гору не больше получаса, но обратно он вернулся только к обеду, когда солнечный диск стоял высоко в небе. После легкого снега лес наполнился пряным запахом хвои, мха и сырого опада, дышать им теперь было сладко.       Гон нашел место, где они с Киллуа видели друг друга последний раз, и вдруг понял, что ужасно устал. Ватные ноги подогнулись, сажая хозяина прямо на землю. Он пытался бороться с сонливостью, разгонять кровь — тело не слушалось. Неужели смерть возьмёт его так близко к деревне? Спустя все усилия он пришел туда, откуда начал, и только.       Внезапно сверху посыпался грунт, сопровождаемый восклицательной руганью.       — …ять… Парни! Тут человек! Эй, ты! Ты живой там? Ау!       Гону не хватало сил на ответы и на движения, но люди с высоты уже цепляли карабины к тросам. Их весёлый металлический звук перебивался дружными криками деревенских мужиков.       «Скажите Моррису!»       «Да это же тот пацан!»       «Рацию! Где рация, мать ее ети?»       «Тащи носилки и верёвку подлиннее!»       Гон улыбался через мутные сумерки сознания. Ему все-таки удалось. Там, на горе его обязательно встретит Киллуа. Он будет злой и будет громко ругаться, а Гон будет смотреть, как красиво изогнута линия его ресниц. И этого достаточно для начала.

***

      Правильная работа группы по спасению определяется четким руководством, а так же назначением ролей. Руководителя выбирают из числа тех, кто имеет больше всего опыта, кто способен планировать и многое понимает в технике безопасности. Если позволяют человеческие ресурсы, руководитель не должен принимать участия в непосредственных манипуляциях. Главное для него — возможность видеть картину происходящего в целом и координировать своих людей.       Моррис торчал на краю плоского утёса, какие в народе часто зовут столовой горой. Его Мальборо кончились. Его нос и пальцы рук напоминали ледышку, а верхняя часть усов покрылась инеем.       — Прием! Спускайте сопровождающего, мы упаковали парня как конфетку. — Зафонила рация, что открывало новый, самый значимый этап.       — Он в порядке?       — Держится молодцом. Только губы синие.       Моррис кивнул, скорее самому себе, чем группе. Организация перил и системы самостраховки для всех спасателей, установка двух независимых станций (по три точки закрепления на каждой), крючья, закладки, ледобуры, репшнур, оттяжки и стропы — он предусмотрел каждую мелочь, но поднять едва живого Гона за считанные минуты не мог.       Сопровождающий, крепкий деревенский мужик и бывалый альпинист, пошел вниз на силовом узле. Его основной задачей была защита пострадавшего от ударов и трения о рельеф, что требовало хорошей физической формы. Какая ирония, ведь эту работу Моррис всегда доверял самому Фриксу.       На спуск утекло минут десять, ещё десять — на крепление подвески с носилками к главному тросу. Гона только начали поднимать, а Морис уже вытоптал последний снег у кромки обрыва своими сапожищами. Он не знал, что увидит: переломанные кости, черные отмороженные конечности, которые придется ампутировать? Скелет, перетянутый кожей? Или горное безумие?       В экстремальных условиях даже опытные люди сходят с ума. Один знакомый Моррису доктор на высоте восьми тысяч метров слышал голоса, которые призывали его прыгнуть со скалы. Другого парня на ледяной высоте сопровождал неизвестный пес, а его другу казалось, что он чувствует запах домашней кухни. Иногда к альпинисту приходят галлюцинации в виде других путников. Учёные говорят, что это адаптивный психоз, но местные отсекают просто — чертовщина. Иногда это проходит по возвращению, иногда нет.       Полуденное солнце сделало траву мокрой. Ее прикрыли куском резинового тента, а поверх кинули одеяло. Гона уложили на спину.       — Наш? — спросил Ивор, координатор группы, нашедшей его на дежурном обходе. Моррис убрал полоски грязи со втянутых, давно не бритых щёк и прижал два пальца к сонной артерии.       — Наш. Живой, засранец. Все нервы старику вытрепал. Ну-ка, парень, просыпайся… — лёгких шлепков ладони не хватило, так что пришлось достать из аптечки аммиак. От паров раствора Гон зажмурился, замотал головой и чихнул, разлепив наконец свои опухшие веки.       — Добро пожаловать в мир. Знаешь, где мы? Как тебя зовут?       Стандартные вопросы для оценки сознания. Моррис задавал их тысячу раз, но ни разу не боялся плохого ответа так сильно. Фрикс попробовал сесть. Пятна и кровоподтёки на его висках при дневном свете выглядели ярче багрянца. Он закашлял.       — Это Порожек? Я… Меня зовут Гон. А ты самый вредный староста нашей деревни.       — Вредный, потому что всегда прав! Я ведь говорил тебе не лезть в горы накануне снега, говорил ведь? — Моррис сгреб его за борты куртки и обнял, пряча улыбку в ледяных усах.       — Привет, Моррис.       — Привет, говнюк.       Конечно, дежурная группа поила Гона водой, но кормить его всем строго-настрого запрещалось до возвращения в деревню. Моррис налил стакан крепкого сладкого чая (единственное, что можно давать человеку после длительной голодовки). Проводник выдул его до последней капли и попросил ещё. После третьего он уже выглядел вполне транспортабельным.       — Готов? Уж не обессудь, но больно ты здоровый для того, чтобы нести тебя на носилках до самой деревни. На собаках поедем. — Моррис присвистнул и махнул рукой. Ездовая упряжка из восьми маламутов, запряжённая цугом, показалась на горизонте. Снег растаял не до конца, к тому же, длинные полозья нарт прекрасно шли даже по скользкой грязи и были идеальным вариантом для перевозки пострадавшего.       — Ого, какие сильные… — ахнул Гон и сразу заёрзал. «Движок» в восемь маламуто-сил явно воодушевлял его гораздо больше, чем какой-нибудь джип или вертолёт.       — Нормально себя чувствуешь? — уточнил Моррис опять, когда накрыл Гона шкурами поверх одеяла. Узкие сани вмещали только одного человека, каюр же всегда ехал стоя, направляя собак.       — Я в порядке. Но будет ещё лучше, когда увижу Киллуа. Мне очень надо с ним поговорить.       Моррис кашлянул в сторону и неловко почесал красный замороженный нос. Он припомнил все те вещи, которые нёс в бреду городской пацан.       — А вы двое..? Ну, что с вами произошло там, в горах?       Проводник взглянул на лес, на небо, пронзительно-лазурное с перьями облаков, на самого Морриса, растерянного и смущенного, глубоко вдохнул, а после выдохнул:       — Всё. Я не знаю, как объяснить. Мне кажется, я жил, чтобы мы однажды встретились.       — Кхм, ясно. — Моррис затянул последний узел верёвки. Он не раз слышал, что отношения между людьми, которые были вдвоем на волоске от смерти, куда ближе дружбы в привычном понимании, и куда крепче брака. Это как обрести родственную душу. Как встать на обе ноги, внезапно осознав, что до этого прыгал всего лишь на одной. Это то, чего не могут понять другие.       — Чтож, рад за вас. Но имей ввиду — Киллуа подцепил пневмонию и лежит в лазарете. Не жди, что он выскочит на крыльцо.       Гон помрачнел, глядя на коренных маламутов, что нетерпеливо рыли землю перед собой.       — Ему плохо? Почему ты сразу не сказал?       — Меня больше волновало твое спасение, мальчик. Мы сделали для Киллуа много. Лекарства, еда — он всё выбрасывает и почти не спит. Я дважды колол ему транквилизатор.       — Зачем?       — Тебя не было четыре дня. Он знает статистику, он такой же упертый дурак как и ты. Но теперь все пойдёт хорошо. Прилетел какой-то родственник, вроде брат — на таком шикарном вертолете вас обоих можно будет доставить в нормальную больницу… — Моррис не успел договорить, а Гон уже вырвал руку из-под одеяла и вцепился ему в воротник.       — Что? Какой брат? Ты оставил Киллуа одного с этим братом?!       — Я проверил документы…       — Он же убьет его, Моррис! Нужно ехать туда! Скорее!       Не совсем понимая, кто кого должен убить, за что и почему, Моррис дал команду на старт. В его груди росло ощущение, будто он сделал ошибку, гигантскую, непоправимую: лицо проводника посерело и не выражало ничего, кроме паники. Каюр крикнул, и вожак стаи подхватил его крик надрывистым воем. Упряжка понесла нарты через равнину, поднимая брызги воды и грязного талого снега.       Моррис ехал следом на мотоцикле. Он думал. Разве бумаги не были настоящими? Разве кровные братья не должны заботиться друг о друге? Та справка из психдиспансера выглядела подозрительно, но он не придал значения из-за спешки. Он решил, что диагноз вписывается в общее поведение Киллуа. А сейчас в деревне не осталось никого, кто имел бы рацию для связи. Гон ему этого не простит.       Первые дома на окраине стояли молчаливые, с черными окнами: то ли их жители спали, то ли боялись незнакомого вертолёта и оттого потушили свет. Упряжка пронеслась мимо деревянных фасадов точно ветер, протащила длинные глубокие борозды саней насквозь через улицу и остановилась у лазарета. Лазарет тоже стоял тёмный — весь персонал в составе медсестры и фельдшера ещё утром вызвали на роды в соседнее поселение, так что навстречу Моррису вышла только древняя, как сами горы, старушка-санитарка, которую оставили присматривать за больными. Несчастная бабка тряслась и причитала, поминая через слово Иисуса Христа.       — Ой, касатик, беда! Захожу я, значить, про ужин спросить, а они того! Оба! Господи спаси и сохрани, иже еси на небеси… — старуха принялась креститься, но Моррис крепко взял ее за плечо.       — Чего «того»? Где?       — Дык в палате! Белёк наш и ентот франт из города мертвые лежать! Как пить дать мертвые!       Гон издал что-то похожее на рык и принялся драть узлы верёвки голыми руками, выбираясь из плена одеял. Собаки смотрели на него с интересом, каюр с ужасом. Моррис достал пистолет на случай недопониманий с охраной. Он знал, что сейчас тормозить Фрикса бесполезно и в чём-то даже опасно для здоровья.       Они вошли в дом, миновали коридор без освещения и маленькую приемную со старым дисковым телефоном. Всюду царила тишина. Взвинченный Гон открывал каждую дверь так, будто хотел снять её с петель и, не находя Киллуа, шел дальше тараном. Моррис боялся того, что случится, если он найдет только труп.       Распахнув последнюю комнату, окна которой выходили на рощу калины, Гон замер. Он глотнул воздуха, словно рыба, стиснул пальцами косяк и бросился вперёд, как будто в его жизни не было четырех мучительных дней голодовки. Там, под лучами закатного солнца на кровати лежало нечто, похожее на груду тряпья.       Моррис проверил, есть ли в палате кто-то ещё. Пустота. При близком рассмотрении груда оказалась двумя людьми, лежащими друг на друге и абсолютно неподвижными. Верхний человек был тем самым богачом из города, которому Моррис наказал ждать в трактире. Его длинное дорогое пальто укрывало всю койку, включая того, кто лежал на матрасе — Гон толкнул незнакомца в бок, но тело не поддалось. Чем больше Гон раскачивал его, тем заметнее становилась красная лужа на хлопковых простынях. Моррис подскочил с другой стороны, и тогда в четыре руки они подняли тело над кроватью и перенесли на пол. Это вышло лишь по прямой вертикали, ведь труп был насажен на лезвие точно бабочка на булавку. Сам нож остался в пальцах Киллуа, залитых кровью до густой черноты.       — М-Морис, он что, умер?..       — С такими дырами не живут. Натуральное вскрытие.       — Да плевать мне на всякий мусор! — Гон раздражённо вмял ботинок в грязное пальто — Киллуа! Проверь Киллуа! Ты же врач!       Они встретились глазами, и Моррис увидел ту же злобу, то же отчаяние, с какими мальчишка смотрел на свежую могилу Кайта десять лет назад. Хуже, Гон боялся трогать Киллуа, ведь это прикосновение отделяло догадку от правды. Его буквально трясло, как трясёт детей в подступающей истерике.       — Дай мне место. И сопли подбери! — Моррис вытеснил горе-проводника, толкнув на соседнюю койку.       Белый пацан выглядел плохо по всем параметрам: острый нос и скулы, бумажная кожа лица, под которой просвечивали синие жилки, и глубокие темные впадины по контуру глазниц. Пульс на сонной артерии бился еле-еле, словно летний кузнечик, зажатый в пространстве кулака.       Моррис растер Киллуа виски и конечности, но особого результата не получил. Тогда на помощь пришла инъекция кофеина, чтобы сердце застучало как следует. Должно быть, стресс и давление чужого тела отключили парня на несколько минут. Он застонал, и Гон тут же подскочил с матраса как ужаленный.       — Киллуа! Киллуа, слышишь меня?       Парень медленно развернул голову на подушке, щурясь от закатного солнца.       — Гон… Ты мне снишься, опять. Это галлюцинации.       — Нет, нет, это я. Я вернулся к тебе, живой! — Рука Фрикса судорожно мяла другую, перемазанную алым руку. Моррис захотел отвернуться, чувствуя себя лишним элементом, но не мог — стабильность пациента внушала опасения. Нож лежал на полу рядом с трупом, и был знаком Моррису до последней царапины.       — Я… Кажется, я убил брата. — Киллуа приподнялся, чтобы сесть. Весь его живот был залит чужой кровью, но Фрикс как будто не замечал этого, стоя на коленях у пропитанного насквозь матраса.       — Кхм! У меня есть пара вопросов, мальчик. Пока вы совсем не забыли о моем присутствии.       Киллуа вытер ладони простынёй, глядя куда-то в сторону пола.       — Хотите знать, псих я или нет?       — Хочу понять, что мне говорить полиции. Это действительно твой родной брат?       — Да.       — Что произошло? Он напал первым? — На этих словах Гон возмущённо открыл рот, но Моррис пресёк его адвокатскую тираду жестом руки.       — Чтобы прикрыть вас, я должен знать. Понимаешь?       Киллуа кивнул, по-прежнему глядя на тело внизу.       — Иллуми пришел, когда я спал. Он сел на кровать, взял подушку и начал душить меня. Он не ожидал, что…       — Что у тебя есть нож? Причем зарегистрированный. В случае судебного разбирательства вы оба попадёте под статью, даже если считать произошедшее самообороной.       Моррис туда-сюда прошёлся по комнате, потому что хождение помогало ему думать. Бедоносцы мрачно молчали.       — Есть идея, которая мне не нравится. Она противоречит закону.       — Но она нам поможет? — С надеждой загорелся Фрикс. Его скорее волновало наказание для Киллуа, чем муки совести. Впрочем, человек на полу вряд ли заслуживал их волнений.       Моррис присел рядом с телом, чтобы осмотреть рану как следует. Из длинного ромбовидного разреза сочились последние капли, сердце опустело до дна. Судя по рваным краям, перед смертью жертва много двигалась, пыталась соскочить с ножа. Должно быть, Киллуа держал своего брата очень крепко.       — Наши дикие земли опасны для туристов. Горы убивают по сотне людей в год. Возможно, этот странный городской человек, который не слушал советов, просто заблудился в лесу и встретил… ну, скажем, агрессивного кабана. Или самца оленя. Мы нашли только его пальто вечером неподалёку от деревни.       Гон и Киллуа переглянулись, не веря своим ушам. Фрикс впервые за долгое время осмотрел палату.       — Тогда что делать с кровью? И старушка-санитарка всё видела.       — Денег дадим, и ничего она не видела! — отмахнулся Моррис — К тому же, местные не слишком любят чужаков. Полы вымыть с хлоркой, постельное сжечь.       Он сам не верил, что говорит подобное, но эти помятые, замученные дети смотрели на него как на единственную надежду. Они устали, они достаточно боролись за последний месяц.       Моррис выглянул в окно: в подступающих сумерках улица просматривалась плохо, только редкие огни фонарей мерцали через сизый туман, но он видел, что снаружи копится народ. Это жители деревни собрались у крыльца лазарета, преградив дорогу вертолетной охране.       — Пахнет жареным, ребята. Городские миньоны здесь. Видимо, твой брат велел им сидеть в кабине, чтобы избежать свидетелей. Но прошло время, и они решили его поискать. Ждите тут, я быстро.       — Осторожно, они вооружены! — бросил Киллуа ему в догонку, на что Моррис улыбнулся почти по-отечески.       — Мы тоже, мальчик. Все мы.       Стремительно затухал закат: цвета из алого и пурпурного на горизонте становились мягкими, белесыми, будто разбавленными водой. Глубокая черничная темнота из леса глотала дорогу, дома, и всё, что не спас электрический свет. Люди сомкнулись точно стена, кто с лопатами, кто с топором, но большей частью с ружьями, демонстративно поднятыми на плечо.       — У нас гости? — тихо спросил Моррис у Ивора, который стоял тут же с сигаретой в зубах. Вся спасательная группа живым щитом закрывала двери от вторжения.       — Эти господа требуют, чтобы их пустили в больницу. Но у нас не принято навещать больных с пистолетами. Верно, парни?       Деревенские мужики загудели, потряхивая в воздухе железом. Три человека при костюмах неуютно поёжились и вскинули оружие, чувствуя клешни толпы.       — Чернь! Тупые крестьяне! Наша работа — защищать господина Золдика, а он находится внутри. Пошли вон с прохода!       — Иначе что? В твоей пукалке шесть пуль. Ты выпустишь одну, мы дадим залп дробью и сделаем сито из вашей посудины. — Не ведя бровью, откликнулся Ивор. Эта маленькая деревня в глуши для каждого из обитателей была все равно что семья, община, со своими узами и обязательствами. А защита семьи — долг любого мужчины. Моррис похлопал его по спине и вышел вперёд.       — Советую опустить оружие. Работа не стоит вашего здоровья, а деньги не вернут вам жизнь. Посмотрите вокруг, тут собрались охотники — нас больше, мы умеем стрелять. Мы хотим, чтобы вы оставили в покое это место. Улетайте немедленно.       — Наш наниматель внутри!       — Его там нет.       — Врешь, паскуда деревенская! Он здесь, чтобы забрать младшего наследника домой. Мы видели, как он вошел туда час назад.       — Значит, не дошел. — пожал плечами Моррис, отчетливо слыша затворы винтовок за своей спиной. Группа городских сделала заметный шаг в сторону вертолёта.       — Тогда где он? Где господин Золдик?       — Понятия не имею. Наверное, гуляет в лесу.       Ивор поднял ружье, красноречиво щёлкая предохранителем. Многие из шеренги последовали его примеру.       — Вы не знаете, с кем связались! Это самая влиятельная компания Европы! Вы пожалеете.       — Сначала вы пожалеете себя и сядете в вертолёт. И больше никогда сюда не вернётесь.       Наступающая толпа убедила незваных гостей последовать совету: очень скоро лопасти машины завертелись, поднимая пыль с остатками серого снега. Гон и Киллуа выползли на крыльцо, поддерживая друг друга, когда вертушка миновала линию вековых сосен. Они смотрели вслед вертолёту, а Моррис смотрел на их живые, счастливые лица, покрытые всеми видами грязи. Местные трясли вилами и бросали шапки в воздух, празднуя свою маленькую победу.       Конечно, история не окончена, конечно, люди из города непременно вернутся на поиски пропавшего миллиардера, но это будет потом.       А сейчас сердце в груди у Морриса стучит непривычно спокойно.

ЭПИЛОГ

      В горную деревню пришла зима. Она вырастила на деревьях, камнях и летней беседке у бара ледяные кристаллы, снежные шапки и хрусткий, хрупкий иней, пахнущий ментолом. Круглые синицы скакали по веткам голубых ёлочек, похожие на игрушки, яркие и новогодние. Гон отряхнул снег с воротника, оббил ботинки и только после дёрнул тяжелую дверь — Моррису не нравилось мыть полы по десять раз на дню.       С тех пор, как началось строительство канатной дороги, поток посетителей резко вырос — голодные рабочие и любопытные туристы стекались к Моррису отовсюду. Пришлось даже нанять официантов-подростков и еще женщину, чтобы помогала на кухне.       Вот и теперь бар оказался забит: люди облепили столы, ели горячее и смеялись, кто-то громко чокался кружками с фирменным глинтвейном, который здесь варили на белом вине и апельсинах, кто-то обсуждал загадочного инвестора. Гон улыбнулся досужим разговорам и сел за стойку, по-хозяйски выискивая бокал среди натёртой посуды. Его тут же шлепнули по рукам вафельным полотенцем.       — Опять не завтракал?       — Не успел, подрядчики заявились ко мне в семь утра. Я их по склону водил часа четыре, каждое дерево показывал. Всё обойдут, ничего не спилят.       — Если спилят, я им ручонки-то повыдёргиваю… — Моррис деловито закряхтел и налил ему лагера, изображая сердитость — Пей пока, яичница скоро будет. И блины с сёмгой.       В бар завалилась очередная группа строителей, грязных и потных от работы на базовых столбах. Гон знал, что эти ребята выписаны по рекомендациям из лучших компаний, он с удовольствием пропустил бы с ними кружку-другую, если бы не дела. Слишком важные дела, чтобы отвлекаться на нечто подобное.       — Выйдешь на вечернюю смену? — тарелка глазуньи с дымящимся беконом легла прямо перед ним, и Гон немедленно смазал аппетитный желток ломтём пшеничного хлеба.       — Не могу, скоро Киллуа приедет. Надо домой.       — А как же расследование по делу брата?       Гон сморщился, припоминая черное пальто и глубокую яму где-то среди леса. Он не хотел думать об этом в Рождество.       — Есть юристы, им хорошо платят. На самом деле остались формальности, Киллуа и так единственный законный наследник.       Моррис задумчиво покрутил вентиль у пивного крана. Тайна обьединяла всего несколько человек — благодаря ей две глухих деревни по разные стороны реки в очень скором времени станут грандиозным туристическим комплексом. И больше никому в этих местах не придётся голодать. Так Киллуа проявлял признательность за спасённую жизнь.       — Когда он приедет?       — Вечером. Хочу успеть приготовить еды и поставить ёлку. Сможешь подвезти его отсюда ко мне?       Гон умоляюще сложил ладони, пережёвывая рыбные блины со скоростью кухонного комбайна. Он понимал, что не успеет, если поедет встречать Киллуа сам. Старик нахмурился.       — Ладно уж, привезу. Ты ведь знаешь, что назавтра буран обещали?       — Знаю. Холодильник забит, и дрова наколоты.       — А Киллуа? Он знает, что дороги заметёт на неделю, если не на две? Выехать отсюда в город не получится, пока не расчистят главный тракт.       Гон довольно улыбнулся.       — Может да, может нет. Я не скидывал ему прогноз погоды.       — Хитре-е-е-ец.       — Не подумай, что я настолько плохой человек. Мы хотели провести выходные вместе, но эти нотариусы, адвокаты и журналисты не дают ему покоя даже по ночам. Хорошо, если они оставят его в покое хотя бы из-за бурана. Я соскучился, я хочу его обнять. Я хочу…       — Избавь меня от подробностей. Иди и готовься.       Моррис решительно отнял у него пустой бокал со следами ячменной пены, ясно дав понять, что второго он не получит. Старая привычка скрывать эмоции за напускным бурчанием.       — Я тоже тебя люблю, Моррис. До встречи! — Гон подхватил сумку, на ходу застёгивая кнопки капюшона — Спасибо за еду!       Его ждал увлекательный процесс выбора ёлки, подарков и сладкого шампанского, которое нравится Киллуа. Поджаренные на костре креветки, колбаски и свиные ребрышки с брусничным вареньем, куда надо макать зерновую булку. Острые каперсы и грибы. Бледно-желтый новогодний закат, острые пронзительные звёзды, свет от гирлянды, протянутой по всему двору. Руки Киллуа, режущего странный сыр с плесенью и тонкие полоски вяленого мяса, что называют хамоном.       Они не виделись целый месяц. Они будут говорить, много и сбивчиво. Они будут лежать на коленях друг друга и есть из пальцев. Они встретят год под одной крышей, и возможно одинокое шале Гона Фрикса превратится в их общий уютный дом. Сегодня и навсегда.