«Потому что я люблю тебя»

Совсем немного. Он просил совсем немного. Лишь времени, которого ему так не хватило. Осознания, что придет вовремя. И честности, для себя, чтобы больше никогда не опоздать. Он любит его, он уже так давно это понимал. Но шел против этого. Клан, правила, война… Он действительно считал, что эти три столпа поддерживали самый ужасный грех, на который был способен даже такой, как Лань Ванцзи — невежество. Невежество к зову своего сердца, невежество к неоспоримой истине. Даже к себе самому, когда, стиснув зубы, отказывался принять в свою душу самое светлое, что только могло войти в неё — Вэй Усяня. И Ванцзи молится. Он… ушел. Едва поправился, едва понял, что силы возвращаются, ушел. Покинул клан, не сказав никому ни слова, тайно, даже не попрощавшись. В его голове за долгое время необычайно спокойно. Он знает, что должен делать, и он наконец-то понимает, что должен был сделать. Для невежества больше не будет места. Как и для лжи. Всё, что остается, это пустое, готовое заполняться пространство, чистое и без иллюзий. Лань Ванцзи уходит, чтобы изменить их слишком жестокую судьбу. Нет, не их. Его… Он молится, затаившись в каких-то глубоких пещерах, не выходя из них даже к солнечному свету. Он погружается в самую серьезную медитацию, которая способна извлечь его душу и затянуть её даже в новое перерождение, настолько эта медитация сильна. Но Ванцзи использует её вовсе не для того, чтобы переродиться. Он ставит на кон свою душу, ведь только ею можно пересечь границу, за которой пылает его надежда. Границу, которая вне времени и пространства, границу, в которой одновременно происходит всё. Там, проникая сквозь слои прошлого, настоящего и будущего он находит Демиурга, Владыку чувственного восприятия, Владыку таинства души, «созерцающего». Он приходит к нему, обнаженный своей душой, обнаженный своими чувствами и всем тем, что он осознал. Он просит его, Владыку Владык, не унять свою боль, а… снизойти до души, что раскаялась в своем невежестве. — Я потерял самое дорогое, что было ниспослано мне в этой ветви существования, — сказал он, имея в виду земные жизни. — Я невежественен и глуп, я был слепцом и глупцом. Я прошу «созерцающего» снизойти до откровений этого недостойного и внять его… просьбе. Демиурга невозможно было увидеть, он был всем во всем, и ничем ни в чем, а потому Лань Чжань, зависнув в бесплотности, видел только сияющую черноту и чувствовал, как Вселенная прошита струнами, и каждая резонирует, каждая наполнена радужным свечением и все эти волнения… проходят через него как через воздух, но вместе с тем дают почувствовать, что несут в себе. Вот радость, блаженство, вечность. Прекрасная дева в тонком прозрачном хитоне бежит босыми ногами среди зеленой травы. За ней, со счастливым смехом, бежит молодой юноша. Сердца обоих бьются в любви, и Лань Чжань чувствует эту любовь, ведь из-за неё колышутся струны. Вот другое чувство, более насыщенное. Молодой юноша, с пугливым, расцарапанным, но в этот момент открытым сердцем смотрит на того, кто его увидеть не может, но может чувствовать, как сильно бьется сердце. Юноша в смятении, но тем не менее пылает, и дрожь его чувств так же содрогает и струны. Юноша тихо, как зверек, поверивший руке, которая хочет его погладить, идет к этому человеку и, обнимая его, дрожит всем своим существом. Его любовь юна, но сильна и верна, он способен любить очень сильно, и невероятно преданно… А вот еще одно чувство, что, появляясь между другими, вынуждает Лань Ванцзи напрячься. Он чувствует сердце, которое смутили, сердце, которое не умело биться в тревоге, наваждении… страсти. Он чувствует ветер, скользящий между длинными черными волосами, он чувствует запах вина и ароматы сливы, что пахнет даже в такой прекрасной лунной ночи, потревоженной взмахами меча и разбившимся сосудом с вином. Но вот чувство сменяется, и становится влажно, стыдно, хорошо. Украденный поцелуй — и сердце вора готово выскочить из груди, но тем не менее он идет до конца и переплетает горячую плоть в их ртах, чтобы глубже ощутить этот жар и вкус, чтобы запомнить его и пронести через всю жизнь. Невежественный… Демиург чувствует каждую струну в душе Лань Чжаня, от его взора не укрыться ни одному её движению. Он видит силу чувств, видит ошибки, видит намеренное отторжение, видит смятение, видит боль и печаль, видит сомнения и невозможность узреть истину. На двух стульях не усидишь, клан и Вэй Усяня Лань Чжань одновременно не защитит. Он понимал, что противопоставить одну душу цене победы не сравнить с потерями на поле боя среди солдат. Но это была душа Вэй Усяня. Её никто не пощадил, даже он. Цзян Чэн был еще более слеп и не понимал, какая цена будет уплачена, а Лань Чжань… он рвал себе сердце от осознания очевидного, но не сделал ничего. Ничего… То, что он пытался воззвать к разуму Вэй Усяня страхом, не было тем, что можно назвать действием. Лань Чжань боялся его потерять и вместе с тем боялся пойти против клана, против правил, против… всего того, чем он жил. Он не понял, до последнего не понимал, что эта жизнь его как скорлупа, он рос в ней, он креп в ней. Но, чтобы увидеть солнце, чтобы, как птица, иметь возможность приблизиться к этому солнцу, скорлупу нужно разбить. Он этого не сделал. Он держался за неё и верил, что, имея такой груз, сможет что-то изменить. Невежественный… Клан был оковами. Война стала бременем. А Вэй Ин… он принял на себя все удары, всю боль, весь страх. Никто не любил его так, чтобы увидеть его боль и отчаяние, никто… кроме одного. Но в мире, где всё так изменчиво и зависимо от стечения обстоятельств, сила даже самой большой любви может лишь удвоить страдания, ведь даже в грязи истина остается истиной. Но тот, кто её осознал, в этой грязи утонет, если не появится рука, что поможет ему выбраться оттуда. Не истина, она бесплотна. В мире, где твердь была отделена от воды, а эфир раскинулся невесомым куполом небес, только другая рука, способная прикоснуться к другой руке, сможет сомкнуть на ней пальцы, вытащить несчастного из ловушки превратностей судьбы. Но, чтобы побежать туда, чтобы успеть, нужно отпустить то, за что держится другая рука. Раскаявшийся… Лань Ванцзи ждал ответа. Он понимал, что может попросту раствориться, если Демиург того пожелает, может исчезнуть, а может появиться где-то еще, без воспоминаний о человеке, который значил для него всё. Но Демиург, кажется, не спешил. Совсем. Его бесплотная рука вошла в струны души Лань Чжаня и, двигаясь, коснулась какой-то особой точки в одной из множества натянутых струн. В тот же момент глаза Лань Чжаня широко распахнулись, и он, сделав судорожный глубокий вдох почувствовал свое тело, силу гравитации и даже запах зеленой листвы. Он обнаружил себя сидящим в какой-то чаще, рядом гуцинь, небо над ним темнело, а ветер был теплым. Это время года… когда он уходил из Облачных глубин было начало зимы, которая выдалась очень холодной. К ночи Лань Чжань добрался до раскинувшегося на равнине лагеря и понял, что эта ночь та самая, когда умрет Вэнь Жохань, когда Вэй Ин впервые использует печать, когда… да, тот самый момент, который мог изменить всё, а именно — смерть Жоханя. Тогда, когда тиран умер, его союзники еще сопротивлялись, но это уже стало вопросом времени, когда кланы одержат победу с помощью своих собственных сил, а не… Вэй Усяня, который продолжал обеспечивать их орудием, которое не ест и не спит, не требует золота, не требует жалости. Это тот момент, когда Вэй Усянь, исполнив свою месть и предназначение, мог повернуть назад. И Демиург отправил Лань Чжаня именно в этот момент. На рассвете, когда битва уже закончилась, а Вэй Усянь, чья душа и спокойствие были сильно потревожены силой печати, ушел повыше в горы, чтобы перевести дух и побыть наедине. Он уже привык к одиночеству, к тому, что все свои мысли он оставлял при себе. Однако ночью, сражаясь, он обнаружил в себе другое беспокойство, а именно то, что не видел на поле боя Лань Ванцзи. Даже подумал не ранен ли тот и следует ли о нем спроситься. Нет, не нужно. Лань Ванцзи ведь так его осуждает, так… презирает, должно быть. Он всегда кричал его имя слишком громко во время их ссор, что иногда Вэй Ин думал, а не кроется ли за этим криком что-то другое, что-то… взывающее, что не способно образоваться ни в какие слова кроме его собственного имени. «Вэй Усянь, Вэй Усянь…» В устах Лань Ванцзи это имело такой странный, бередящий душу оттенок, который Вэй Ин не мог понять, и Лань Ванцзи всегда знал почему. Вэй Усянь не любил его. Возможно, что в его душе были какие-то чувства, природа которых сводилась к какой-то общей между ними черте, скажем, врожденному благородству, состраданию, чувству справедливости. Они на самом деле, эти мужчины, были очень похожи, просто проявляли эту схожесть по-разному. Плюс еще и сыграл характер. Вэй Усянь был очень откровенным и открытым, а потому увидев на стене юношу с таким прекрасным, чистым, редкой красоты лицом и аурой холодного величия, он сразу предложил этому человеку дружбу и вино. Да, он сразу нашел Лань Ванцзи очень красивым, и эта красота словно о чем-то говорила ему. Он хотел, чтобы что-то настолько прекрасное тоже открылось ему, хотел, чтобы они обнаружили между собой что-то общее и вместе стали бы к этому стремиться. Но Лань Ванцзи был холоден и недружелюбен. Если бы тогда он поступил иначе и приютил бы, так сказать, этого, во всех смыслах, живого и сияющего человека, если бы тоже предложил ему дружбу и приоткрыл сердце… Вэй Усянь бы очень привязался к нему, он уже тогда подумал о том, что, если бы такой человек, таких бесспорных талантов и такой красоты, был бы рядом с ним, о чем еще можно мечтать? Они оба совестные, сердца обоих стремились к справедливости. Вэй Усянь, запуская фонарики, сказал: «Защищать слабых, беречь невинных…» словно отражая этими словами будущее, в котором уже он мог стать слабым, и это его невинность могли уничтожить. Его сердце дрогнуло, ведь рядом стоял Лань Ванцзи, который пусть и скрыто, но с восхищением разделял эту его молитву. Вэй Усянь всё же сумел ощутить то существующее в них обоих родство, которое, пустив корни, могло бы создать нечто очень сильное и крепкое, что-то, на что всегда можно было бы опереться. Но это была не любовь. Не со стороны Вэй Усяня во всяком случае. Он осязал эти чувства, но осознать их как нечто настолько высокое… не дал ему сам Лань Ванцзи. Если бы тот только позволил ему дружбу и не отталкивал Вэй Усяня, который с присущей ему страстной любознательностью быть может достиг бы определённых мыслей, ведь если бы рядом с ним постоянно был этот красивый, честный и, чего греха таить, по какой-то причине всегда интересный ему человек, Вэй Усянь пришел бы к тому же выводу, к которому пришел в другом развороте событий, в другом варианте их жизни, когда, воскреснув, за ним везде и повсюду следовал Лань Ванцзи, и его присутствие, его близость и его всецелая поддержка и забота словно размыли пелену перед глазами Вэй Усяня, что тот настолько сильно открыл свое сердце, что все его чувства по отношению к Лань Ванцзи стали дышать любовью. Что представляло собой сердце Вэй Усяня? Ребенок, который не может быть в одиночестве, ребенок, который слаб к красоте белоснежной лилии, ребенок, который будет любить Лань Ванцзи, лишь позволь тот остаться, быть рядом. Вэй Усянь всегда видел Лань Ванцзи очень честным и прямолинейным, Лань Ванцзи не умел лгать, Лань Ванцзи не умел предавать. Сама жизнь внутри Вэй Усяня стремилась идти именно за таким человеком. И с самого начала, пожалуй, это… всё же была любовь. Маленькая, пробирающаяся сквозь тернии, нуждающаяся в постепенном росте и пребыванию своей силы. Но Лань Ванцзи не позволил, не захотел. Но это вовсе не значит, что это сокрытое таинство умерло. Оно просто… ему не дали возможность вырасти. Но оно все еще было, всё еще ждало… Вэй Усянь вздрогнул в смятении и легком испуге, когда увидел, что к нему приближается Лань Ванцзи. Он вовсе не ожидал увидеть его здесь, не после того, как задействовал печать. Сразу же подумал: «Он пришел, чтобы отчехвостить меня, а я так не в настроении слушать его проповеди…» Предавшись легкому наваждению, Вэй Усянь представил, как было бы хорошо, скажи ему Лань Ванцзи несколько нежных подбадривающих слов, позволь он постоять с ним рядом и поведать о той печали и сомнениях, что точат сердце. Просто постоять вместе на теплом ветру, поболтать о чем-то легком и непринужденном, возможно сыграть вместе на музыкальных инструментах. Всё, что угодно… лишь бы просто жить. — Вэй Ин… — начал Лань Ванцзи, и Вэй Усянь скорбно выдохнул. Он уже знал, что тот скажет, но не ожидал другого, что Лань Ванцзи не скажет, а… сделает. Так как Вэй Усянь стоял к нему чуть повернутым, то не увидел, как ладонь Лань Ванцзи взяла его за руку, и не успели глаза Вэй Усяня распахнуться от шока в принципе от того, что Лань Чжань, который никогда чужаков не касается, взял его за руку, как Лань Ванцзи… стал на колени, продолжая держать его за руку. Вэй Усянь его не любил, Лань Ванцзи знал об этом. Знал и, должно быть, заставил себя уяснить, что, наверное, никогда и не полюбит. Не полюбит так, как любят друг друга супруги, или практикующие парное совершенствование. Но, по сравнению с тем, чтобы навсегда потерять его, это — было самым незначительным. Потеряв Вэй Усяня, Лань Ванцзи понял, да и раньше понимал, просто не так ясно, что нет ничего важнее жизни. Плевать, даже если Вэй Усянь грубо изгнал бы его, женился, или попросту сбежал бы ото всех. Плевать… лишь бы только он жил, лишь бы только Лань Ванцзи знать, что земля, по которой он ходит, всё еще почва и для ног Вэй Усяня. Знать, что он дышит, бродит по лесам и горам, играет на флейте, ест свою любимую острую еду. Лишь бы жил, лишь бы его сердце билось. Ведь для Лань Ванцзи биение сердца Вэй Усяня — это биение его собственного сердца. И не он так решил. Просто так было. Пожалуй, еще до того, как они встретились. Иногда Лань Ванцзи думал, какой бы была его жизнь, не встреть он Вэй Усяня. И понимал, что жил бы он для кого угодно, но только не для себя. Для страждущих людей, для клана, даже для брата. Но не для себя. Он бы просто не чувствовал, что живет, ведь его сердце «не билось». Или он не осознавал этого. А когда в его жизни появился Вэй Усянь… он услышал биение этого сердца, почувствовал его, осязал его. В тот самый момент, когда его холодный сон длиной в пятнадцать лет нарушил один непослушный, но такой красивый юноша с улыбкой лунного света и волосами цвета ночного неба, Лань Ванцзи понял, что начал жить, что всегда жил, просто не признавал это. Нет, не жил, он тогда не понимал этого. А с Вэй Усянем, который пробудил его от бесчувственной апатии, жизнь вдруг заиграла красками, а глаза увидели окружающий его мир. И правда. Он осознал свое сердце лишь когда в его жизни появился Вэй Усянь, ведь… если ты любишь — ты знаешь. Не объяснишь себе этого, не найдешь и тех, кто расскажет. Но ты знаешь. И это самое важное. Ты знаешь… и это как сокровенная тайна, в которой смысл всего, которую бережешь и лелеешь, дышишь ею, прижимаешь её к сердцу. Ты знаешь… и Лань Ванцзи тоже узнал. — Я прошу тебя оставить поле боя, — стоя на коленях, Лань Ванцзи держал руку оцепеневшего Вэй Усяня, который от шока даже моргнуть не мог. — Вэнь Жохань мертв, его союзники будут давать отпор, но это уже не твоя забота. Ты отомстил, ты победил. Оставь поле боя им. Не отдавай себя в жертву их алчности и их подлости. Умоляю. Вэй Усянь всё еще не мог пошевелиться. Он за всё время их знакомства никогда не слышал, чтобы Лань Ванцзи в одном порыве сказал ему… столько. И еще и на колени встал! Почему? Чего он добивается? Он больше не говорит о темном пути, не говорит о душе. Лишь просит, чтобы Вэй Усянь отошел от мира войны. Почему? — Почему? — тихо спросил Вэй Усянь, для которого коленопреклонённый Лань Ванцзи был чем-то таким, что можно было бы сравнить лишь… с признанием, в любви или верности не важно. Просто от этого веяло чем-то настолько серьезным, как если бы на кон была поставлена сама жизнь. Это совсем не было похоже с тем, как убив Вэнь Чжао, Вэй Усянь выслушивал от Лань Ванцзи «упреки» в отношении пути тьмы и предложении вернуться с ним в Гусу. Тогда он не верил Лань Ванцзи. Не. Верил. Потому что тот смотрел волком и слова говорил с таким нажимом, с такой… «ненавистью», словно увидеть Вэй Усяня, сошедшего с пути света, было для него едва ли не личным оскорблением. Тогда Вэй Усянь думал, что, какой же, наверное, позор чувствует Лань Ванцзи, когда, будучи таким чистеньким и благодетельным, стоит рядом с кем-то настолько опороченным и грязным. Да, между ними было столько непонимания, столько скрытого в тени, но если Вэй Усянь и тогда был распахнутым, обнажая свои чувства, свою боль, то Лань Ванцзи… не смог убедить его в силе своих собственных чувств, своей боли. Для Вэй Усяня он был лишь тем, кто осуждал. И Лань Ванцзи очень винил себя за это, что не смог… завоевать веру Вэй Усяня, ведь столько он отталкивал его, отталкивал того маленького ребенка, который хотел вырасти в большого и сильно взрослого и… любить этого человека. Лань Ванцзи винил только себя. Но сейчас, когда Демиург сам указал ему направление, своей милостью позволив не ждать новой жизни, не стать агнцами, которые будут принесены в жертвы желаниям других, в сердце Лань Ванцзи больше не было места для сожалений. И для лжи. — Потому что… «Потому что я люблю тебя». Но он не мог сказать этого, и не из-за того, что вдруг снова начал бы лгать себе или отступать назад. Вэй Ин не поймет, хуже того — не поверит. Сейчас между ними лишь тихая вражда и много недопониманий, поэтому… он должен сказать это иначе, должен сделать то, что не сделал. — Потому что они тебя не пощадят, — подняв на него взгляд, с сияющими в свете дня глазами сказал Лань Ванцзи. Вэй Усянь смотрел в них и ему казалось, что взгляд их настолько глубокий, что они попросту затягивают его. — Оставь войну. Оставь их всех. Они не пощадят тебя, уже не пощадили. Твоя печать станет поводом новых ссор, новых злодеяний. Я умоляю тебя оставить и её. Вэй Усянь, ни ты ни я не боги, нам не пересилить боль и ненависть этого мира. А ты один. — Я один? — вдруг тихо усмехнулся Вэй Усянь. — Я знаю, что я один, знаю. Но что это изменит? Точнее кто… Лань Ванцзи неслышно вдохнул в себя воздух. — Ты не один, — сказал он. Вэй Усянь невольно напряг слух. — Ты больше не один. Я буду рядом с тобой, я всегда рядом. Просто из-за них ты этого не видишь… Дыхание замерло в груди Вэй Усяня. Лань Ванцзи опустил глаза и смиренно ждал его ответа. Вэй Усянь был очень растерян. Он знал Лань Ванцзи уже давно, и думал, что знает о нем всё. Ну, не всё, но многое. И именно этих знаний ему хватило, чтобы понять, что, если такой человек, как Лань Ванцзи, становится перед тобой на колени, если тот, кто не признает касания чужаков, вдруг сам берет тебя за руку, если тот, кто говорит лишь по сильной нужде, вдруг отдает тебе столько слов… это не может быть ложью. Или осуждением. Вэй Усянь вдруг остро почувствовал, как что-то сильное и одновременно нежное проникло в глубины его души, что-то, что наконец-то обняло его и позволило обнять себя. Лань Ванцзи стоял на коленях… такой, как Лань Ванцзи. Сам Лань Ванцзи. И по какой-то причине Вэй Усянь вдруг осознал, что это именно то, чего он ждал, потому что это… всецело захватило его доверие. Лань Ванцзи никогда не лжет, Лань Ванцзи не умеет лгать. И это значит, что сейчас у Вэй Усяня есть выбор. Тогда, в другой реальности, его не было, потому что он не верил Лань Ванцзи. А сейчас верит. Не знает, чему именно, не может облечь это в слова. Но верит. Это было то, чего он ждал. С того самого момента, как понял, насколько же он один, именно этого и ждал, к этому тайно взывал… Они ушли. Никто ничего не знал, ни клан Юньмэн Цзян, ни клан Гусу Лань. Лишь слух, слишком долго доходивший к главам ордена, что в горах Илина видели двух заклинателей в белых и черных одеждах. Они уходили на юго-запад, туда, куда выводил путь из гор. Это было очень далеко, это отдаляло их даже от вестей о доме, ведь эти горы были самыми протяженными, за ними открывалась страна, которую окружало море, через которое богами прошлого был выстелен путь на другую сторону. Но не это было важно, ведь путь и правда был не близко. Мужчины ушли вместе, и было понятно, что жизни их в этот момент очень сильно переплелись. Вэй Усянь нашел одно очень глубокое ущелье, и применив много темной энергии уничтожил печать, уничтожил с такой уверенностью, какой, наверное, не имел ни в одном деле своей жизни. Внутренне он ощущал, что такую уверенность дает ему идущий рядом с ним на одном пути Лань Ванцзи. И что самое странное, уйдя они вели себя так, словно их смущало такое близкое присутствие друг друга, но тем не менее не настолько, чтобы разойтись. Просто Вэй Усянь был по-своему встревожен, и вовсе не кланами. Как оказалось, Лань Чжань это предвидел, кланы своими силами сумели превозмочь союзников павшего клана Вэнь, а после победы своими силами восстанавливали бывший порядок. Вэй Усянь думал о своей жизни, о том, до чего же глубокая дыра появилась в ней, когда его сбросили в недра той горы, когда тьма влезла ему под кожу и заполнила дыру более осязаемую, а именно ту, что осталась после извлеченного ядра. Вэй Усянь думал о том, что, наверное, эта трагедия острее всего дала ему прочувствовать свое одиночество, свое настоящее одиночество, когда рядом нет человека, которому ты бы мог верить и который бы верил в тебя. Несмотря ни на что. Цзян Чэн его побаивался, честно говоря, и хоть пытался вести себя как раньше, но Вэй Ин видел: между ними больше нет того хрупкого моста из празднества весны их юности, в котором они, мальчишки клана Цзян, когда-то росли. Больше не было этих молодых цветов, не было ожидания их сладкого благоухания. Цветы увяли, и больше не распустятся. Так видел это Вэй Усянь и совсем не знал, что с этим делать. Одиночество, что он испытал, наверное, было в его мыслях всегда, ведь и раньше, до трагедии, он думал, что однажды ведь привычная жизнь так или иначе закончится. Цзян Чэн станет во главе клана, женится, заведет семью, детей. Все вокруг изменится. А что будет с ним, Вэй Усянем? Он, честно сказать, никогда не видел себя привязанным к одному месту, он был как ветер, который сломя голову несется всё дальше и дальше, туда, где еще не был, где еще не бушевал, не разбойничал, не играл. Вэй Ин чувствовал, что в его жизни нет чего-то… постоянного, чего-то такого, что и в путешествии будет с тобой всегда, как, например, вера в лучшее будущее, чувства, любовь… да, любовь, но к любви Вэй Ин относился слишком легко, он не понимал её и не стремился к ней. Он просто тогда «не знал», почему и чувствовал себя настолько свободно. Но в этой свободе всегда была тень одиночества, которая тихо ждала, когда её наконец заметят… Мужчины всё шли и шли, останавливаясь на ночлег прямо в горах, где Вэй Ин долго-долго смотрел на звезды, сидя у костра, ничего не говоря. Лань Ванцзи следовал рядом и ни разу не высказал недовольства. Он играл Вэй Усяню на гуцине, играл, подыгрывая его флейте, не Чэньцин, другой… которую Вэй Ин попросил ему сделать. И Лань Ванцзи с радостью, от которой болит сердце, вырезал ему флейту из бамбука, усердно трудясь над ней на каждом привале. Они шли пешком, иногда летели на мече Лань Ванцзи, но Вэй Ину хотелось просто идти, пока в душе бушевали волнения. Однажды, это был какой-то праздник, столы размещались так, что Лань Ванцзи сидел в одном конце зала, а Вэй Ин в другом. Пока старшие соблюли все традиции, пока прошли приветствия, пока подали главные блюда и до тех пор, пока не подали сладкое, Вэй Усянь, который откровенно скучал, то и дело бросал задумчивые взгляды в другой конец зала, ожидая, когда Лань Сичэнь и Лань Цижэнь уйдут как старшие к старшим. Наконец-то, припрятав в кармане сладость, Вэй Усянь, следя глазами за тем, как чета Лань неспешно продвигается за позвавшими их слугами к главному столу, с улыбкой выскользнул из-за своего стола и, крадясь, поспешил к столу Лань Ванцзи. Тот, как думал Вэй Усянь, весь вечер был в какой-то тоске, почти не ел, мало пил… чая, само собой. Вэй Ин тоже пил только чай, но не с такой тоской. — Лань Чжань, — не зная, что Лань Ванцзи засек его перемещение еще на начальных этапах и поняв, что тот идет именно к нему, уже приготовился к его появлению. Вэй Усянь присел на подушку рядом с Лань Ванцзи, одну ногу согнув в колене на полу, а другую так же согнул, но держа у груди. — Ты чего такой грустный? Вечером будет музыка, танцы, салют. Праздник весны как-никак. Лань Ванцзи немного повернулся на него. — Вэй Ин, — словно эти слова заменяли все возможные приветствия (и признания), сказал Лань Ванцзи. Вэй Ин улыбнулся, прищурившись, и достал из кармана завернутые в темную бумагу сладости. — Смотри, — открыв, он показал белые пирожные с нарисованным сверху фиолетовым цветком лотоса. — Наши повара приготовили. Это тебе. И положил угощение перед Лань Чжанем, незаметно для себя сев ближе, настолько, что они чуть ли не касались друг друга. Лань Ванцзи смотрел на эти пирожные, чувствуя столь душную, в хорошем смысле, близость Вэй Усяня и тихо поблагодарил. Вэй Усянь же, воодушевленный по неизвестной ему причине, принялся о чем-то беззаботно болтать, находя компанию Лань Ванцзи самой важной в этот момент. Они сидели так близко, Вэй Усянь был так близко, так отчетливо белые строгие одежды Лань Ванцзи и его сосредоточенное лицо контрастировали с насыщенными фиолетовыми одеждами Вэй Усяня и его улыбающимся веселым лицом, что даже бросив взгляд со стороны подумаешь, что они — два очень близких друга, отношения которых нежны и полны тепла. Они и выглядели так, несмотря ни на что. Вэй Усянь, Лань Ванцзи… Они сидели так близко, так прекрасны были их молодые, полные очарования лица, что даже на лице Лань Ванцзи, на его непроницаемом и всегда холодном лице можно было уловить нежное тепло его чуть сияющего взгляда от того, что Вэй Ин был так близко, что давал услышать звук своего голоса. И всё, о чем тогда мечтал Лань Ванцзи, чтобы Вэй Ин шепнул ему что-то на ухо, приблизившись так, чтобы можно было ощутить тепло его дыхания. Он даже представил себе это, увидев со стороны, как медленным мягким движением Вэй Ин склоняется к нему и, приблизив губы к его уху, шепчет заветный секрет… Вэй Усянь вдруг почему-то вспомнил о том празднике, и думая о нем его посетило чувство, словно бы он что-то упустил, что-то однозначно прошло мимо него. Да, тогда от его взгляда и чувств укрылось то, как Лань Ванцзи незаметно наклонил к нему свою голову, упустил Вэй Усянь и несколько брошенных на него взглядов Лань Ванцзи. Как и то, что, когда он вставал, Лань Ванцзи посмотрел на него такими глазами… словно с Вэй Усянем от его тела отрывали что-то, что он сам притиснул к себе и очень хотел обнимать чуть подольше. Вэй Усянь пребывал в смятении чувств. Он до сих пор не имел однозначного ответа почему ушел с Лань Ванцзи, почему вот уже столько дней они не говорят об этом. Просто идут рядом, иногда охотясь на что-то или срывая ранние плоды с деревьев, под которыми порой отдыхали днем, спя или играя на инструментах. Но ни разу не возникало вопроса есть ли в этом смысл больший, чем если бы он остался на войне. Однозначно — да. Смысла было очень много, просто Вэй Ин не мог описать это словами. Чувствовал. Осязал. Понимал, что то, что происходит сейчас, наполняло его душу ни с чем не сравнимым миром и покоем, пока оттуда вытеснялось что-то другое, что-то более тяжелое и неуместное. Лань Ванцзи рядом… и в этом осознании было многое, если не всё. Но однажды граница, куда доходили мысли Вэй Усяня, была смещена, причем так сильно и неожиданно, что сравнилось с тем моментом, когда Лань Ванцзи опустился перед ним на колени. В одну из ночей, отчего-то проснувшись, Вэй Усянь увидел лишь яркое свечение костра и… пустоту на том месте, где обычно спал Лань Ванцзи. Резко поднявшись, Вэй Усянь, глаза которого в мгновение затмило чем-то глубоким и вселяющим ужас, сбросил с себя одеяло и начал оглядываться. Его нет, его нигде нет. Он никогда не уходил так, чтобы не предупредить, особенно ночью. Что хуже — меча не было. Не было! Вэй Усянь начал тяжело дышать, его рука машинально потянулась к вороту верхнего одеяния, под которым, лежа в пришитом им лично внутреннем кармашке, находилось то, что кажется только сейчас вернулось на положенное ему место. Лента. Это была лента Лань Ванцзи, которую он в тот же день, как они ушли, снял и отдал Вэй Усяню. Это было шоком, ведь наследники клана Лань не снимают свои ленты, и уж тем более не отдают их в другие руки, будь то отец, брат, ребенок… только если возлюбленный. Но этого Вэй Ин не знал, полагая, что Лань Ванцзи отказывается от самого клана, в то время как Лань Чжань дал ему залог силы своих чувств. Но не сказал об этом. Сжав ленту, Вэй Усянь, потея, ушел от места их стоянки и углубился в лес, без факела, без талисманов. Просто пошел в лес, туда, куда мог уйти Лань Ванцзи. Его чувства были так обострены, горечь отчаяния и обиды захлестнули настолько сильно, что к глазам подступили слезы. Как он мог его бросить, как он мог уйти? Нет, не может быть, Вэй Усянь не верил. Но почему тогда исчез меч, почему Ванцзи не оставил записки? Где он, где же он… «Я умру, слышишь? — слезы стекали с его лица, в глазах появился темный отчаянный отблеск. — Если ты не придешь, я сброшусь с обрыва, слышишь?! Я умру, умру, умру!» Лань Ванцзи всегда был чем-то большим, и хоть это Вэй Усянь худо-бедно всегда осознавал. Он ведь тоже задавался вопросом, почему этот настолько отличающийся от него человек так привлекает его внимание, к нему всегда тянуло, к нему всегда хотелось. Даже просто постоять с ним рядом уже внушало чувство какого-то удовлетворения и восторга. Но это было давно, тогда они были мальчишками. Сейчас же они мужчины, перетерпевшие страх, боль и войну. Но, кажется, оставаясь наедине друг с другом, будучи так близко, они всё еще были теми мальчиками, что залечивали друг другу раны в пещере Сюань У, когда Лань Ванцзи спел ему, а Вэй Усянь уснул под звуки его голоса как под колыбельную. Да, всё было понятно еще тогда… но не ему. Как братьев, которых взрастила одна утроба, так и они, оказавшись в той пещере уловили заложенное еще до их рождения какое-то сильное родство, что не позволяло терять надежды, когда они были рядом друг с другом. И Вэй Ин понял. Когда Лань Ванцзи рядом не страшно ничего, нет страха, только уверенность. Он рядом, и всё остальное тоже будет. Лишь бы он был рядом, этот честный, тихий, полон одинокого очарования мужчина… — Лань Чжань? — увидев приближающий огонек янтарного света, Вэй Усянь узнал знакомый шелест одежд. — Лань Чжань! Лань Ванцзи удивился, услышав его голос, даже больше, чем когда Вэй Усянь подбежал и… ударил его, вложив в свой удар сильную глубокую обиду. — Как ты мог?! — тут же закричал он, и Лань Ванцзи понял — тот плачет, задыхается в слезах. — Куда ты ушел, как ты мог уйти, не сказав ни слова! Ты понимаешь, какую боль мне причинил, ведь ты и меч взял с собой, и сумки цянькунь тоже не было. Не было! Я презираю тебя, Лань Ванцзи, я ненавижу тебя, ненавижу… В чувствах он так горько плакал, так сильно он был объят страхом и обидой, что не слышал себя, не понимал, что говорит. Поверив в то, что Лань Ванцзи его бросил, Вэй Усянь вдруг понял, что остался настолько один, как если бы ни прошлого не было, и будущее было невозможно. Просто один, среди темноты, среди холода, среди страха. Один… потому что Лань Ванцзи не было рядом, как и тогда, когда его скинули в недра Луаньцзан. Тогда было так страшно, так страшно… что только он один и пришел ему на ум, он, объятый лунным светом, с мечом за спиной, стоящий на стене. Их первая встреча. И он зовет его, зовет Вэй Усяня обеспокоенным испуганным голосом. А потом тьма стирает его, словно бы начав именно с него. Вэй Усянь не понял, как его схватили в тиски и что-то обжигающе соленое и влажное прижалось к его губам, выбив почву из-под ног. Целует… Лань Ванцзи целует его, крепко сжимая в объятиях. Целует и… дрожит. Боги, какой же трепет пронзил его тело, как дрожали даже его ресницы! И дыхание дрожало, и сердце так часто билось. Вэй Усянь широко распахнул глаза, не веря в то, что это происходит. Он что, умер и не понял этого? Ведь не может быть, чтобы Лань Ванцзи делал это… не во сне, которые Вэй Усяню иногда снились, и при жизни, которая сейчас ему, похоже, мерещится. Нет, не может быть. Но ощущения были слишком реальными. — Не гневайся, — отстранившись от его губ и плавно стекая к его плечу, Лань Ванцзи, обнимая Вэй Усяня, положил голову тому на изгиб плеча, — не обижайся и не ненавидь меня. Ночью, к тебе, привлеченная темной энергией, кралась тварь. Я должен был увести её, оно могла просочиться в твои сны и сделать тебе больно. Я не мог сказать тебе, хотел сделать тихо. Не ненавидь меня, пожалуйста. Прости. Сколько ночей он уже так делал, тихо, чтобы не потревожить его сон, уходил и сражался в одиночку против зла, которое тянулось к оплоту темной энергии, которым все еще был Вэй Усянь. Горячая волна прошла по спине Вэй Усяня и сделав зигзаг накрыла его бедра, прижимаясь так же плотно, как и Лань Ванцзи. А сам Лань Чжань пребывал в страхе, ведь он… не сумел сдержать себя. Нет, он больше не может, он умирал от силы этой любви, он так любил Вэй Усяня, что, услышав его болезненно надломившийся голос, почувствовав слезы, просто не смог… не смог оторвать себя от него, не смог не прикоснуться, желая утешить. Как он этого желал, как он этого ждал, мечтал о том, чтобы утешить этого мужчину и вместе с этим утешить свою собственную боль. Вэй Ин не сопротивляется, на удивление, но и не двигается совсем. Он застыл, его поймали, а он не понимает, что делать. Бежать? Исключено. Но куда девать онемевшие руки, куда деть ослабевшие ноги, что уже утаскивают его вниз. Да, точно, упасть, просто упасть. Кому как не ему знать, что это такое… Однако он не падает. Он стекает, медленно уходя вниз, потому что Лань Ванцзи его держит, а перед тем, из-за чего у Вэй Усяня и подкосились ноги, он с приглушенным тяжелым выдохом целует его шею, всасывает на ней кожу, оставляя робкий след своего присутствия. Это-то окончательно и обессиливает Вэй Усяня, из-за чего ноги и подкосились; уплывая вниз, крепко обхваченный руками Лань Ванцзи он тает под жаром этих поцелуев, тает настолько сильно, что это отключает ему разум. Вот он уже на земле, его лицо пылает, глаза закрыты, разум неясен. Но он чувствует, как раздвигает ноги, словно указывая направление, и Лань Ванцзи прижимается к его бедрам своими, и его рука… скользит прямо «туда». Вэй Усяню некогда это осознавать, он стонет, когда шершавая ладонь проводит по его члену. И делает это еще раз. Дыхание срывается мгновенно, на коже выступает пот. Звуки дыхания и голоса теряются в лесной глуши, темной, непроглядной, ведь талисман света исчез, словно сжег сам себя… как сейчас сжигалось и тело Вэй Усяня, пылающее огнем, похотью и той неизвестной ему страстью, которой не добиться наедине с собой, не добиться с человеком, который тебе безразличен. Эта была страсть, что отзывалась на страсть другого, и в какой-то момент обнаружив, что его член соприкасается не только с рукой Лань Ванцзи, Вэй Усянь распахнул глаза и пугливо отстранился, дернулся назад, правда получилось это не слишком сильно. Он почувствовал, как Лань Ванцзи прижал их члены друг к другу и, сжав рукой, продолжает свои движения именно так. Не гори голова и тело Вэй Усяня от преобладающих над ним чувств, он, наверное, не смог бы принять это, не смог бы продолжить. Но запах сандала, которым он дышал, и тепло тела, которое он впитывал, а самое главное то, что это делает Лань Ванцзи… ведь его член тоже твердый, Вэй Усянь это хорошо чувствует. И он не смог остановить его, не смог прекратить. По лесу прокатывались громкие звуки голоса, превращающиеся в растяжное эхо, пока, наконец, прозвучав слишком сильно, почти с рыком, вдруг не стихают… Утром они не говорят друг другу ни слова, и молча собирают свои вещи с этого импровизированного лагеря. Лань Ванцзи остерегается смотреть Вэй Усяню в глаза. Вэй Усянь же, на удивление, не прячет свои. Только с лица его никак не сходит краска, а губы необычайно красны, потому что он кусает их, кусает неосознанно всякий раз, когда вспоминает, когда думает, когда воображает. Так они, в молчаливом согласии, идут весь день, к вечеру добравшись до небольшой деревушки. Они не хотят тревожить жителей, но у Лань Ванцзи на ноге рана из-за стычки со злом, и хотелось бы постирать одежду в теплой воде и с мылом, а не прополоскать в ручье. Им удается снять комнату, правда одну, потому что в других живут члены семейства, а идти в другой дом ради отдельной комнаты ни Вэй Усянь, ни Лань Ванцзи не хотят. Пока Лань Ванцзи стирает, Вэй Усянь рисует талисманы обнаружения нечисти с куда более широким захватом и говорит об этом с Лань Ванцзи. Лань Ванцзи поворачивает к нему голову, соблюдая приличия, но не смотрит в глаза. Вэй Ин это замечает, но продолжает говорить. Ночью они, лежа на одной циновке, долго не могут уснуть, и в какой-то момент Вэй Усянь молча подкатывается к лежащему на спине Лань Ванцзи и прижимается лбом к его плечу. Лань Ванцзи молчит. Его сердце судорожно бьется в груди и, кажется, Вэй Усянь слышит это. Он тихо вздыхает и молча приобнимает руку Лань Ванцзи, слегка согнувшись в спине. Тот не отстраняется, но только тогда, когда дыхание Вэй Усяня становится ровным, поворачивается к нему и прижимает мужчину к себе… Время шло, но никто из них так и не заговорил о том, что они делают… и продолжают делать. Вэй Усянь, смятенный, даже сказать потерянный тем, что они сделали, тем не менее не отвращается и с той самой ночи старается быть ближе к Лань Ванцзи. Его очень успокаивает тепло его тела, само его присутствие. Лань Ванцзи не возражает. Он не может смотреть Вэй Усяню в глаза, так как боится найти там стеснение или упрек, поэтому всецело вверяет любой порыв именно ему, а сам ждет. Он думает, что, возможно, Вэй Усянь такой из-за чувства одиночества, а вовсе не потому, что это он. Но Вэй Усянь не может развеять его сомнения и страхи, так как сам погряз в них и пытается объяснить себе то, что происходит. Но не может. — Лань Чжань, — еще светло, солнце светит, они устроились возле какой-то пещеры, а Вэй Усянь, присев на колени, обнимает Лань Ванцзи из-за спины. Тот мгновенно всё понимает и поворачивает голову к Вэй Усяню, как всегда держа глаза в пол. При свете, он, Вэй Усянь, не может. Поэтому первым идет в пещеру, заранее обследовав её. Лань Ванцзи идет следом, немного освещая им путь сиянием Бичэня. Когда же они доходят до самой, пожалуй, неосвещенной её части, Вэй Усянь поворачивается к Лань Ванцзи, и словно бы вся его смелость зависела от плотности темноты целует его, делая это порывисто, жадно. Лань Ванцзи целует в ответ, обнимая его за талию. Это происходит уже не в первый раз, но сколько бы их ни было, а смущение не покидает. Вэй Усянь позволяет уложить себя на спину, и несмотря на то, что Лань Ванцзи знал, что Вэй Усяня сильно смущает его голос, всё же спросил: — Где тебя приласкать? Его бархатный низкий голос звучит еще более насыщенно в глубине пещеры, и Вэй Ин чувствует, как вместе со звуком этого голоса по его телу прокатилась глубокая волна волнующей дрожи. Он тяжело дышит, прежде чем тихо сказать: — Грудь. Лань Ванцзи целует его грудь. Одежды Вэй Усяня распахнуты, у Лань Ванцзи они тоже в беспорядке, но всё же не так обнажают. Он целует грудь Вэй Усяня, немного прикусывает, слыша, как Вэй Усянь издает чувственный стон и его дыхание сбивается. — Живот… Губы Лань Ванцзи подобно священному вину стекают к упругому животу Вэй Усяня. Телосложение у них практически одинаковое, Вэй Усянь довольно крепкий, но Лань Ванцзи всё же чуть-чуть превосходит его в этом. Его мышцы, не раз отмечал Вэй Ин, как камни, особенно мышцы живота. Такое впечатление, что они всегда напряжены, и что самое смешное, лицо у Лань Ванцзи нежное, а спрятанное под строгой свободной одеждой тело очень мужественное. Вэй Усянь чувствует странный восторг от того, что он, только он видел это тело, прикасался к нему, чувствовал его дрожь. Он думает о том, что Лань Ванцзи никогда бы не преклонил колени перед алтарем, если рядом не будет Вэй Усяня. Он уже делал так однажды, когда их наказывали. Это было первый раз, когда его наказали, когда он преклонил колени. И рядом был Вэй Усянь… Всегда считая его мужественным, но наивным человеком, Вэй Усянь никогда не думал, что у Лань Ванцзи будет столько чувственной смелости. Вэй Усяню даже не нужно говорить, где дальше приласкать, а Лань Ванцзи, словно следуя за его желанием, уже со вкусом целует его бедра, сильнее разводя ему ноги. Вэй Усянь отрывисто дышит. Он ждет касаний «там», хотя не уверен, сделает ли это Лань Ванцзи ртом. Он хочет, чтобы Лань Ванцзи поласкал его именно ртом. Сам Лань Ванцзи чувствует волнующее смятение, когда его лицо оказывается так близко между ног Вэй Усяня, и хотя темно, но он всё же понимает, как оно выглядит. Он чувствует запах влаги, и тот кажется ему знакомым, ведь так пахнет мужчина, коим и является Вэй Усянь. Такой же мужчина, как и он, Лань Ванцзи. Правда Лань Ванцзи никогда не касался этого места ртом, поэтому, когда его губы приблизились к линии роста волос, он чуть проехался по ним подбородком, щекой, губами. Губы коснулись твердого основания, Вэй Усянь моментально вздрогнул. Высунув наружу половину своего влажного языка, Лань Ванцзи коснулся им, как он понял, вздувшейся венки, и чуть-чуть всосал её губами. Бедра Вэй Усяня отчетливей задрожали. Тогда он начал посасывать и продвигаться выше, к головке, из которой уже текло, из-за чего губы Лань Ванцзи стали влажными. Когда же он сомкнул их на головке и опустил до половины, Вэй Усянь задрожал очень сильно и его член дернулся во рту Лань Чжаня. Лань Чжань никогда такого не делал и никому бы не сделал. Вкус любимого человека опьянил его, заставив лицо покраснеть, ощущение твердого возбужденного предмета во рту, который реагировал на его движения, удивительным образом принесло какое-то странное, почти наркотическое воодушевление. Лань Ванцзи сосал член Вэй Усяня, ловя слухом его прерывистые вздохи, слыша, как тот хватает пальцами землю и, должно быть, сжимает их. Лань Ванцзи подумал о том, чтобы дать ему свои руки, пусть переплетет с ним пальцы, или, что было бы лучше, дать его рукам опуститься на его голову, чтобы он сжимал его волосы. Лань Ванцзи почему-то очень захотелось сделать Вэй Усяню так приятно, чтобы тот сильно сжал его волосы. Лань Ванцзи понимал, это может быть больно, но только представил — и вот мурашки уже прошили позвоночник. — Нет… хватит, — в какой-то момент простонал Вэй Усянь, дыша очень часто и сильно. — Всё, хватит, я не могу… Он не мог кончить ему в рот, очень боялся этого. Хотел, но боялся, причин не знал. Лань Ванцзи, слыша его мольбу, отпустил его и чувствуя, как собственный член почти разрывает от возбуждения, чуть пошатываясь встал и вышел из пещеры. Он понимал, Вэй Усяню нужно время, нужно побыть наедине, даже если он сам всё «закончит». Таким уж человеком стал Вэй Усянь, он больше не мог быть «открытым». Теперь он прятался и всё переживал в себе. Вот только когда он прислонялся к плечу Лань Ванцзи и молчал, Лань Ванцзи буквально кожей ощущал исходящее от него чувство одиночества и боли. От прошлого. От страданий. От потерь и неизвестности. И чем больше всего этого было, тем ближе он придвигался к Лань Ванцзи, тем настойчивей становились его объятия. Лань Ванцзи же молчаливо делал всё, что хотел Вэй Усянь, останавливаясь, когда тот просил, и ничего не делая, когда Вэй Усянь не хотел. Ведь и Лань Ванцзи уже тоже не мог жить иначе. Этот человек был для него единственным, и только Вэй Усяню решать, когда и Лань Ванцзи станет для него таким же. Иногда бывали такие ночи, когда Вэй Усянь, приходя к Лань Ванцзи, не клал ему голову на плечо. Костер горел ярко, небо было звездным, а сидящий в прилежной позе Лань Ванцзи слушал, как потрескивает дерево, объятое языками пламени. Вэй Усянь, сев рядом, молча слушал этот треск за компанию и в какой-то момент его голова вдруг оказывается на коленях Лань Ванцзи. Тот немножко теряется, понимая, что Вэй Ин не «просит», а просто решил прилечь, выглядя в этот момент таким… одиноким и задумчивым, что Лань Ванцзи не сдерживается и кладет свою ладонь ему на волосы, начав поглаживать его голову. Вэй Ин ничего не говорит и не отвергает. Просто лежит, смотря на костер, свет которого отражается в его глазах. Так они могли провести долгое время: молчаливый, тихий Вэй Усянь, и Лань Ванцзи, бережно и нежно гладящий его темноволосую, с распущенными волосами голову. Настоящая близость случилась между ними, наверное, спустя чуть больше двух месяцев, когда они уже пересекли горы и вошли в еще более густые леса. Как и в прошлые разы (во всяком случае именно чаще всего), это была пещера. После долгих ласк Вэй Усянь сам повернулся, сказав, что пусть и темно, но он не сможет… не сможет лечь для «этого» на спину, и Лань Ванцзи понимал. Он слышал в голосе Вэй Усяня не отвращение, а страх и смущение. Вэй Усянь ведь… для него это тоже было испытанием, он никогда не думал, что сделает такое с мужчиной. Но если это Лань Ванцзи… его Лань Ванцзи… Вэй Усянь верил этому человеку как никому другому, ни до, ни после. Сначала было больно. Не так, чтобы не перетерпеть, но сильнее боли ощущалось что-то другое, что-то, что туманило разум Вэй Усяня и от чего он нагревался, обливаясь потом. Его кожа горела, длинные волосы разметались, Лань Ванцзи убрал их в сторону, открывая светлую напряженную спину Вэй Усяня и целуя её, пока продвигался дальше. Он очень сдерживал себя, несмотря на удовольствие и в принципе сам момент ни на секунду не терял бдительности, ожидая, когда Вэй Усянь оттолкнет его или что-то в его теле скажет о боли. Но Вэй Усянь лишь дрожал и молчал, принимая в себя, мужчину, другого мужчину. Перед его глазами проносились многие события, многие мысли и чувства. Он дрожал и как никогда нуждался в поддержке Лань Ванцзи, ведь он всецело верил ему и в этом находил самое большое утешение. Как и что-то еще. Возможно именно поэтому он стал получать удовольствие от ощущения его движений, от того, что член внутри него растягивает и гладит стенки, что член этот кажется настолько большим, что просто не может не ударить по точке, из-за которой Вэй Усянь вскрикнул протяжным стоном и брови его страдальчески надломились. Это чувство, из-за которого его член дернулся, а внутри появилось странное, немного покалывающее ощущение, в целом очень приятное, доминирующее, как если бы сам Вэй Усянь был лишен контроля над тем, когда же ему кончить, потому что каждый раз, когда Лань Ванцзи бил по этой точке, казалось, Вэй Усянь не выдержит и просто бесконтрольно изольется… Движения стали ускоряться, Лань Ванцзи всё больше терял самообладание. В какой-то момент он уже пылко и страстно вбивался в откровенно стонущего под ним Вэй Усяня, держа того то за талию, то за ягодицы, чувственно и жадно сжимая их, чувствуя их упругие мышцы. Вэй Усянь, заливаясь слезами, стал кричать отрывистей, несдержанней, он уже сам подавался навстречу движениям Лань Ванцзи, словно пытался протолкнуть его член глубже, и опираясь на локти всё быстрее терял силы. — Лань Чжань… — между стонами тихо и порой чуть сорвано шептал он. — Лань Чжань… Лань Ванцзи не выдержал, и плотно прильнув к нему, грудью к спине, стал биться сильнее и вдруг чуть перевернул Вэй Усяня, чтобы тот лежал на боку, а сам поднял его ногу и положил себе на плечо, в итоге став вбиваться именно так. Член Вэй Усяня подпрыгивал и сочился, его влажная от пота грудь блестела, ведь тьмы в пещере было недостаточно, чтобы скрыть чью-то любовь. Видя, как лицо Вэй Усяня заливается слезами, Лань Ванцзи начал кусать его бедро и делать более глубокие поступательные движения, и в какой-то момент, должно быть, слишком сладко надавив на точку Вэй Усяня увидел, как глаза того сперва расширились, а затем закатились, из-за чего наконец расслабились надломленные в этой чувственной пытке брови. Вэй Усянь кончил так бурно и так громко при этом закричав, протяжно, сорвано, что Лань Ванцзи, не выдержав, и словно это было вершиной всего того, что он должен был сделать в этой жизни, кончил в жаркое скользкое нутро Вэй Усяня, ощущая, что если будущее всё же отберет у него этого человека, то лучше пусть убьет его самого сейчас, в этот момент, когда он в том состоянии, когда чувства правят над его телом и душой всецело. Вытащив свой член, Лань Ванцзи увидел, как из отверстия Вэй Усяня потек белый след, а сам Вэй Усянь с потерянным неосознанным взглядом дрожит на расстеленных одеждах. Видя его таким, смотря сверху вниз, Лань Ванцзи, сердце которого готово было выскочить из груди, с какой-то тихой болью своей невыносимо тяжелой любви опустился к Вэй Усяню и, обняв его, поднял на себя. Он так и держал его, передавая ему тепло своего тела, что было сильнее слов и ярче давало понять, что он чувствует в этот момент. Он держал его как мать держит ребенка, понимая, что её саму могут изрезать в мясо, но она ни за что не разомкнет руки, не отдаст это предначертанное ей дитя, которое только она одна может любить самой чистой и безусловной любовью, той, из которой была создана душа. Пожалуй, нет ничего сильнее в плане чувственных эмоций, чем обнаженное материнское тело, прижимающее к своей груди такого же голого младенца. И Лань Ванцзи, обнаженный, прижимал к своей груди обнаженного Вэй Усяня в чувствах настолько непередаваемых и сильных, что об этом не выразить словами, не описать. Это можно только чувствовать, как и любовь, которая просыпается, когда взгляды встречаются… Мир тьмы… так прекрасен. Невозможно было подумать, что придет время, и мир тьмы, который однажды осквернил, ввел в ужас и поработил, будет… так прекрасен. А что такое мир тьмы, они похожи, тот, который был и этот, тихий, соленый, влажный, волнующий. Мир тьмы… в котором он, рядом с этим человеком, рождают звезды, ставшие светом для любви. Пещеры, глухие леса, старые дома… и повсюду словно черным шелком расползалась тьма ночи, или, если это был день, тьма, спрятанная от солнечного света, надежно укрытая от чужих и даже своих глаз. Тьма… и его тяжелое дыхание. Тьма… и его нежные руки. Тьма… и его горячие влажные губы, вкус языка, влажность слюны, скольжение губ, обжигающее сорванное дыхание. Вэй Усянь никогда не думал, что его душа воспоет о тьме, которая приносит наслаждение, а не боль. В этой тьме он был раскрыт, обнажен, незащищен. Но страха не было. Рядом с ним, таким уязвимым, дрожащим, ожидающим, был кто-то такой же беззащитный и открытый, и вместе с тем доверенным, сильным, искренним. Вэй Усянь плакал от восторга и эмоций, когда этот мужчина брал его тело, сжимал в своих объятиях, ласкал и, возможно это было лишь самовнушение, но словно бы взывал к нему какой-то чувственной тайной молитвой, взывал в страхе, в трепете… и страсти. Сколько же в Лань Чжане было страсти, Вэй Усянь даже никогда бы не подумал о таком, что в этом мужчине, этом холодном, всегда отстраненном и нелюдимом мужчине может быть столько скрытой страсти. Скрытой… как же она нашла выход, или лучше не так: как она появилась? Она всегда в нем была, Лань Чжань всегда был таким? Кажется, что нет и да одновременно. Он был таким откровенным, когда занимался любовью, словно его совсем не волновало, что он, праведнейший из праведных, делит постыдную запрещенную связь с мужчиной. И этим мужчиной был Вэй Усянь. Сам он, казалось, сильно пристрастился к тому, что, несмотря на отсутствие ядра, можно было назвать парным совершенствованием. Вэй Усянь находил очень сильную опору в такого вида взаимодействия с другим человеком… нет, с Лань Ванцзи. Именно потому, что это был Лань Ванцзи, Вэй Усянь чувствовал нечто действительно особенное, действительно тайное. Лань Ванцзи, Лань Чжань, Ханьгуан-цзюнь, Второй Нефрит клана Лань… и только его. Он здесь, рядом, он сам к этому взывал. Мысли Вэй Усяня путались. Всякий раз, когда они занимались любовью, это всегда было в темноте. Лань Чжань ни разу этому не возразил. Как и тому, что, похоже, понимает, почему Вэй Ин это делает. Он не любит его. Он просто утешает в этом свое одиночество. Лань Ванцзи совсем не думал о том, точнее не позволял себе думать, чтобы наступил тот день, когда Вэй Усянь действительно полюбит его, полюбит как мужчину, как избранника, как… супруга. И это его не тревожило, во всяком случае не так, чтобы слишком сильно давить на сердце. Он уже потерял однажды этого человека из-за своего невежества и упущенных возможностей изменить их судьбу, поэтому… нет ничего важнее жизни, даже любовь. Он может не любить тебя, он может забыть тебя, он может избрать свой путь. Но если он жив, если он дышит, если он ходит по этой земле… что еще нужно сердцу, которому знаком удушающий вкус потери, настоящей потери, когда судьба отнимает этого человека не только у тебя, но и у него самого, убивая и вычеркивая из этого мира. «Умоляю… — шептал тогда Лань Ванцзи, пребывая вне границ трех миров. — Просто живи. Что угодно, даже если я не буду видеть тебя… но просто живи, живи, слышишь? Кого бы ты не выбрал, с кем бы не разделил свой путь, я всё равно буду любить. Я буду любить тебя, слышишь? Даже если ты не будешь знать об этом. Пускай. Только живи. Не позволишь последовать за тобой при жизни, я тихо пойду за тобой после смерти, чтобы тебе не было страшно. Не узнавай меня, можешь даже не любить… но моё сердце всегда будет с тобой, что бы ни случилось. Я люблю тебя… даже если ты этого не хочешь…» Каким нежным было тепло его тела, когда Лань Ванцзи брал его, когда ему позволили быть настолько близко с существом, которое было сосредоточением всего, что Лань Ванцзи мог ощущать в этом мире. Страх, боль, гнев, признание, сожаление, скорбь… и любовь, вся любовь мира, вся любовь, спрятанная глубоко в сердце. Вэй Ин… Он, казалось, был причиной всему и задавал темп каждой реакции, на которую и был способен Лань Ванцзи. Когда они впервые встретились, Лань Ванцзи и подумать не мог, что что-то в этой жизни вызовет в нем такое раздражение. Когда они вместе учились, сидя в библиотеке, Лань Ванцзи не думал, что есть что-то в этом мире, что вызовет в нем такой беспомощный и вместе с тем стыдливый гнев. Когда они вместе участвовали в турнире, Лань Ванцзи не думал, что есть в этом мире что-то, перед чем он будет настолько бессилен, ведь когда Вэй Усянь снял его ленту, когда та так покорно и без сопротивления оказалась у него в руках, Лань Ванцзи уже тогда понял, что чему-то… известно всё, что он прячет, и случай с лентой как бы сказал: «Видишь? Я знаю всё, даже то, чего ты еще не знаешь. Вот он, человек, который изменит тебя и всю твою жизнь. Ты уже его. Ты… проиграл». А чему проиграл? Лань Ванцзи ведь сопротивлялся, он думал, что ненавидит Вэй Усяня, ведь тот вносил хаос в весь его порядок, во все его убеждения… и вот они рассыпались в пыль. И так легко, почти играючи, как это и сделал Вэй Ин, сняв с него ленту. Она в его руках, и Лань Ванцзи так же… но всё еще этого не признавал. Лань Ванцзи никогда не думал, что есть в этом мире что-то, что вызовет его ревность, сделав его… вором. Он украл мешочек Мянь-Мянь, лишь бы у Вэй Ина не оставалось ничего, что напомнило бы ему об этой девушке, он украл пион Яньли, лишь бы Вэй Ин перестал так часто прикасаться к подаренному ему цветку. Он… украл его поцелуй, лишь бы отомстить этому ставшему для его глаз и сердца сладкому рту и губам, о которых он грезил и сам же ненавидел себя за это. Он целовал мстительно, тяжело… и страстно. Он проиграл этот бой, и войну он тоже проиграет. Он хочет этого человека, он хочет отдать себя ему и его забрать себе, он хочет… чтобы его тоже любили, и любил тот, кто просто играючи похитил его сердце. Вэй Ин… что он чувствовал, чем руководился, когда был так близок с Лань Ванцзи, когда угощал его пирожными, когда предлагал понести его, когда рассказывал о том, как закален в «боях». Неужели в его сердце нет абсолютно никакого снисхождения к человеку, чью любовь он пробудил лишь тем, что, просто будучи собой, таким, какой он есть, намеренно привлек к себе внимание и растревожил хрупкие струны чужой души, что взыграли мелодией, которую Ванцзи напевал ему в пещере Сюань У. Нет, Вэй Ин не любит его, и никогда не полюбит. Судьба сыграла с ним злую шутку, сделав эпицентром межклановых распрей, за которые он поплатился жизнью. Но не в этот раз. Однако несмотря на то, что остался жив, как и хотел того Лань Ванцзи, Демиург не отправил его в ту часть времени, когда можно было бы спасти ядро Вэй Ина, когда можно было бы сказать, предостеречь его от всех ошибок, открыв ему тайны его жестокой судьбы. Почему Демиург вернул его именно в ту точку их времени, когда самым верным и единственным решением было именно увести Вэй Ина? Но ведь не просто увести… а чтобы он ушел именно с Лань Ванцзи. Тогда, на холме, когда они встретились, Вэй Ин смотрел так… в его глазах отражался отблеск мольбы. «Кто-нибудь… спасите меня…» Вот, что увидел Лань Чжань, и это была не иллюзия. Вэй Ин уже тогда понимал, что он проиграет. Понимал, но не осознавал, или, быть может, осознавал, что несмотря на это чувство, оно его не застережёт, ведь ему придётся поступать так, чтобы жертвой в итоге оказался именно он. Да, он это понимал, и потому одиночество свое ощущал так остро. Он понимал, что Цзян Чэн не пойдет за ним и не поддержит его. Он ведь даже… не обеспокоился тем, что произошло с Вэй Усянем, он не сделал ничего, чтобы вывести его на чистую воду и заставить признаться в том, чем Вэй Усянь стал. Он просто повел его сражаться, потому что кроме Вэй Ина он больше никем не обладал и союзников у него не было. Цзян Чэн был слаб, а потому и потакал той силе, которую получил Вэй Усянь. А вот Лань Ванцзи нет. Он прекрасно осознавал, что с таким Вэй Ином все злодеяния Вэней будут искуплены всецело… но какой ценой? И Вэй Усянь где-то глубоко в душе понимал, что именно Лань Чжань всецело осознавал настоящую цену этой войны… и кому придется её заплатить. В тот день на холме, Вэй Усянь смотрел на Лань Ванцзи так, словно ведал о тех чувствах, что покоились в душе Лань Ванцзи, словно знал, что Лань Чжань единственный, кто видел его скрытую боль и не закрывал на неё глаза. Возможно, возьми тогда Лань Ванцзи Вэй Усяня за руку, даже без становления на колени, и просто уведи его за собой, Вэй Усянь бы пошел. Он разделил мир на две стороны, и та сторона, что была рядом с Лань Ванцзи, была единственной, которая могла его спасти… Больше того — дать что-то такое, что изменит нечто другое, более неприкосновенное, чем судьба. Это была любовь. — Лань Ванцзи… — свет костра бросал змеящиеся тени на светлое лицо Лань Чжаня, который довольно настороженно нависал над Вэй Усянем, понимая, что пусть и ночь, но присутствие огня не скроет ни один секрет. — Люби меня… займись со мной любовью. Он сказал это ему на ухо, почти прошептал, приблизившись к нему. Лань Ванцзи почти окаменел. Он понимал, что Вэй Ин лежит на спине, что его всего видно и что сам Вэй Усянь может смотреть на лицо Лань Ванцзи. Это было… пугающе, ведь раньше Вэй Усянь, даже когда проявлял слишком страстное желание, всё равно поворачивался, всё равно скрывался во тьме. А сейчас, когда над ними звёздное небо, когда их кожи касалось тепло разожжённого костра, тихо потрескивающего недалеко от них, Вэй Усянь просил любить его, не скрываясь при этом. И Лань Ванцзи медленно потянул за пояс его халата, раскрывая края. Грудь Вэй Усяня вздымалась от учащенного дыхания и дрожала, когда Лань Ванцзи привычно начал ласкать её. Он уже сказал себе, что сам обнажится так, лишь чтобы была видна его верхняя половина, чтобы и Вэй Ин был прикрыт снизу, и чтобы не видел «ту» часть тела Лань Ванцзи. Но Вэй Ин, кажется, думал совсем не о том, что случайно мог бы увидеть ту часть тела, на которую, как думал Ванцзи, стеснялся смотреть, а может и вовсе брезговал. О нет, Вэй Усянь закрыл глаза в томной неге, как закрывает их женщина перед встречей с сокровенным любовником, тем человеком, который пробудил в ней чувство наслаждения, с которым её душа познала небеса и путь к ним. Любовник, связь с которым пробуждает в теле жизнь, заставляя плоть трепетать, а сердце бешено биться. Любовник, который, не будь этот мир так несправедлив, был бы её супругом перед небесами и землей, а стал тайной, которую она пронесет через всю жизнь. Ноги Вэй Усяня, его длинные, белеющие в темноте ноги сомкнулись на ягодицах Лань Ванцзи, пока тот прятал свое лицо у него на шее. Очень скоро к обычному трепету их тел добавилось и легкое медленное покачивание, от которого Вэй Усянь откинул голову и обнял Лань Ванцзи. «Ты чувствуешь меня? — понимая, что в этот раз их близость совсем другая, Лань Ванцзи дрожал от страха и трепета, чувствуя, как его сердце заполняет совершенно другой оттенок любви. — Чувствуешь ли ты меня так, как любящий мужчина чувствует другого любящего мужчину? Вэй Усянь, Вэй Ин… имею ли я право надеяться?» Чем была эта ночь, почему обычный трепет сменился такой горячей стыдливостью, которая заставляла бояться и дрожать, почему? Языки пламени в костре, казалось, поднимались всё выше, их отблеск походил на червонное золото, разливающееся талым солнцем, расплавленным огнем еще более сильным, тем, которым обладает только солнце. Солнце… светит ли оно всё еще в этом мире, потому что Вэй Усянь встречает его, встречает каждый рассвет? Нет ведь, нет. Когда Вэй Усянь умер, Лань Ванцзи думал, что солнце не взойдет, не осветит тот мир, в котором больше нет этого человека. Но оно взошло, и рассвет в тот день был таким же красным, как и та смерть, которая поглотила Вэй Усяня. Даже тела его не осталось, ни обрывка одежды, ни темнеющей в саже кости. Он умер, исчез, а солнце всё равно осветило во всяком случае ту часть мира, которая не удостоила его даже могилой, которая не оставила после него пепла, чтобы его можно было собрать в урну и поставить в храме, дабы зажигать благовония и молиться день и ночь о спасении его души… или хотя бы того, что от неё осталось. Солнце, как ты можешь светить в мире, в котором нет его? Лань Ванцзи спрашивал об этом у себя, у неба, у речных вод, даже у гор. Но никто ему не ответил, как и не было ничего, что могло утешить… — Вэй Ин… — не сдержавшись, Лань Ванцзи позвал его, чувствуя, как внутри тела мужчины разливается чувственная дрожь. — Вэй Ин… Этот зов был полон такой отчаянной тоски, словно рана, разрубившая душу, никак не затягивается, а человек всё равно живет. Живет, чтобы всегда эта боль была при нем, и не для того, чтобы напомнить ему, что он жив, а чтобы быть вечной памятью о том, почему она появилась. Она существует, потому что в жизни Лань Ванцзи была потеря, которую ему не пережить и уж лучше смерть, чем зыбкий призрак человека, которым он когда-то был. Без надежды, без веры в то, что они еще встретятся, Лань Ванцзи не смог бы жить. Поэтому он сделал то, что совершил… Утром следующего дня двое мужчин вышли на высокий склон, густо усеянный высокими побегами полевой травы. Вэй Усянь, волосы которого трепал ветер, всматривался в далекую линию неба, что касалась земли, и размышлял. Лань Ванцзи стоял позади него и тоже слушал ветер, кажется, не думая ни о чем. Для них было довольно привычно на долгое время просто остановиться где-нибудь и смотреть на природу, на течение реки, когда они садились на камнях и просто отдыхали. За день они могли пройти мало пути, а могли много, всё зависело от того какой темп они возьмут. Но по-прежнему они словно бесцельно шли туда, куда уводил ковер травы, туда, где небес касались вершины гор, а деревьям не было конца. Они шли, пока что-то в них самих стояло на месте, совершенно не двигаясь, что-то, что застыло в ожидании чего-то. Вэй Усянь обернулся, и Лань Ванцзи встретил его взгляд. Глаза Вэй Усяня, такие чистые, глубокие, намного светлее при свете дня, были для Лань Ванцзи зеркалом, в котором, казалось, он видел лучший мир, и как всякий, кому о нем известно, желал попасть туда. Хотя бы просто прикоснуться, если будет позволено… несмотря на то, что позволено было уже очень многое, но он всё равно… ждал разрешения. Или, может, признания? Ветер стал порывистей, волосы Вэй Усяня сбились наперед и приподнялись, змеясь в сторону Лань Ванцзи. Тот почувствовал их запах, мягкий, узнаваемый им всегда, особенно в минуты, когда волосы влажнели из-за пота, что стекал по его коже такими же разгоряченными каплями, как и слезы. Да, Вэй Усянь всё чаще задыхался слезами в моменты их близости, и казалось, что в эти моменты он сильнее всего нуждался в какой-то опоре, потому что хватался за Лань Ванцзи, душа его объятиями, не слыша своего сорванного дыхания, не слыша стука своего сердца. А оно билось так быстро, словно навстречу другому, что тоже рвалось из груди, так же задыхаясь в слезах… Шум высокой травы казался приглушенным, но почему-то проникал так глубоко, что вытеснял все иные звуки. Порыв ветра успокоился, и приближение Вэй Ина стало казаться медленней, чем было на самом деле. Лань Ванцзи не знал, зачем тот подходит, и уж тем более не отступал ни на шаг. Он уже давно привык во всём подстраиваться под Вэй Усяня, привык быть покорным течением в этом извилистом ручье. А Вэй Усянь, подойдя, открыто смотрел ему в глаза, из-за чего Лань Ванцзи потупил взор, смотря в землю, видя лишь их почти касающиеся друг друга платья, черное и белое. Стало почему-то спокойно, ведь эти цвета были тем, что сливал в себе символ Инь-Ян. Лицо Лань Ванцзи ощутило невесомое дыхание Вэй Усяня, и в последний момент он опустил веки, сомкнув их, когда губы Вэй Усяня коснулись его губ. Руки, которые свисали неподвижно, почувствовали, как между пальцами медленно скользят другие, переплетая их, и вот они, целуясь, держатся за руки, как настоящие возлюбленные. Глаза Вэй Усяня тоже закрыты, он, кажется, очень уверенный тем, что делает. А потом отстраняется. И смотрит. Веки Лань Ванцзи приоткрываются. — Ты… самое дорогое, что есть в моей жизни, — отчего-то эти сокровенные, так долго теснившиеся в сердце слова даются Лань Ванцзи намного легче, чем он ожидал, словно сейчас наступил тот момент, когда он может, нет, имеет право освободить свой голос так, чтобы поведать о том, что скрывает его молчание. — Так случилось не вчера и не месяцы назад. Уже давно, очень. Вэй Усянь молчал. Его душили чувства. — Мне трудно поверить, что одно моё существование так сильно сломило этого сильного и неприкосновенного мужчину, — тихо сказал Вэй Усянь, когда молчание между ними стало тяжелым. — Мне… не поверить в это, не могу. Почему? Теперь уже известная боль сдавила горло и Лань Ванцзи. Он чувствовал в словах Вэй Усяня ту же отчаянную печаль, что и в своих собственных чувствах, и, казалось, сейчас они не разговаривают, а складывают башенку из камешков. Одно неверное движение — и всё будет разрушено. — Почему? — допрашивался Вэй Усянь, и его голос явственно задрожал. Задрожала и башня, ведь трясущейся руке не под силу правильно положить этот камешек, чтобы не разрушить башню. Но что было этой башней? Дом? Любовь? На самом деле это была стена, или лучше сказать пропасть из многочисленных стен, за которыми прятались те, кто шли в одном направлении, но никак их сердца не соединялись из-за этих проклятых стен. И они не понимали, что сами же их и выстраивают, но они имели на это право. Нельзя понять что-то, не затаившись во тьме своих мыслей. Но во всякой тьме должен был однажды пролиться свет, и эта не станет исключением. Не станет… — Потому что… — лицо Лань Ванцзи было неподвижно, двигались только его губы. И волосы, в которые, как цветы, вплетался слабый ветер. — Потому что я люблю тебя. Влажный взгляд Вэй Усяня застыл на светлом лице Лань Ванцзи. Он видел его опущенные веки, неподвижность его глаз, бледность губ, которые сомкнулись. И слезы, бегущие по его щекам. Лань Ванцзи был неподвижен, но Вэй Усянь буквально видел, как внутри него дрожат и трепещут взволнованные его чувствами струны, которые молчали так долго, без слов признаваясь в своих чувствах, храня в себе волнения, что были способны сокрушить чужой мир. И сокрушили, уже давно. Но только сейчас он понял, насколько же это случилось давно. Он, Вэй Усянь, который души не чаял в этом тихом молчаливом человеке, порывы которого заставили бы его принять те злосчастные тридцать три удара дисциплинарного кнута, если бы только Вэй Усянь знал о них. И они оба даже не понимали, что даже мысли такой не допускали, чтобы не пожертвовать собой ради друг друга. Даже в пещере Сюань У, когда Лань Ванцзи принял на себя атаку, что предназначалась для Вэй Усяня, или когда сам Вэй Усянь, отбросив свою гордость, подставился под тычки адептов клана Вэнь, когда те, завидев молодого наследника с поврежденной ногой, всячески старались сделать его путь труднее… «Лань Чжань, залезай, — подставив ему свою спину, не боясь так очевидно открывать её, говорил Вэй Усянь. Он очень хотел, чтобы этот человек принял его помощь, ведь даже от одной мысли об этом сердце почему-то заполошно билось в груди. — Ну же, я помогу тебе…» Но Лань Ванцзи не принимал его помощь, и очевидно было, что он ему не верит. Не верит тому дружелюбию, что Вэй Усянь проявлял. Он… не верит ему. Не верил даже в него самого, когда Вэй Усянь убеждал, что он сумеет сдержать контроль. «Какое дело до моей души постороннему человеку?» — словно возвращая ему удар, а не произнося слова, спросил тогда Вэй Усянь. Он надолго сохранил в памяти тот взгляд, которым озарил его Лань Ванцзи. Этот взгляд был… трагичным и шокированным именно в той мере, как это и мог проявить один лишь Лань Ванцзи. Казалось, что теми жестокими словами Вэй Усянь не то что серьезно ранил, а попросту предал что-то такое, что дышало в Лань Ванцзи, которому он сдавил горло этими словами, вызвав такую глубину эмоций в его уставших, не сводящих с него взгляда глазах. Да, Лань Ванцзи никогда не верил в него и вряд ли поверит сейчас. Так стоило ли продолжать и дальше надеяться на его благосклонность? Вэй Усянь чувствовал, что должен отсеять от себя всё, во что волей-неволей вложил свою надежду. И в то время пока сам Вэй Усянь еще верил в Цзян Чэна, он отвергал идущего за ним Лань Ванцзи. Почему он шел, что его вело? Зачем он всякий раз стоит над душой, почему именно он вынуждает Вэй Усяня терять контроль и начинать кричать и ссориться? Картина их громких перепалок даже стала чем-то обыденным для других заклинателей, и все думали, что Ханьгуан-цзюнь и Старейшина Илина чуть ли не кровные враги. Но всё было иначе… Когда Лань Ванцзи пришел к нему после низвержения Вэнь Жоханя, Вэй Усянь уже тогда почувствовал, что что-то должно произойти. Он думал — драка, ссора, яростные плевки и осуждения. Лань Ванцзи ведь должен был видеть действие печати и самого Вэй Усяня, в глазах которого сияла багрово-черная тьма. А раз видел… что кроме осуждения Вэй Усянь мог от него ждать? Так он думал, потеряв дар речи и застыв, когда Лань Ванцзи, встав на колени, умолял его оставить даже не темный путь, а саму войну. Вэй Усянь окончательно потерялся в себе… Что странно, так сильно потерявшись он вдруг четко осознал, что должен делать. Он должен идти. Куда и с какой целью не важно, но он должен идти, потому что… этот человек будет рядом. Он… будет рядом. Но что должно произойти, пока они будут идти, и куда их приведет это «идти»? Вэй Усянь не знал. Он двигал свое тело, чувствуя, что всё равно стоит на месте, но в сравнении с тем, как это было раньше, когда ему казалось, что он всё больше увязает в чем-то роковом и гибельном, быть с Лань Ванцзи придавало ему такой странной легкости, такой уверенности, что большего и нельзя было желать. Они, двое мужчин, и весь мир впереди. Вэй Усянь чувствовал себя по-настоящему счастливым, понимая, что Лань Ванцзи рядом с ним. Но наступил момент, когда что-то тяжелое и прибитое не менее тяжелыми гвоздями сдвинулось с места как луна, движение которой само собой знаменует перемены. Вэй Усянь никогда не думал, что он, мужчина, вдруг окажется в объятиях другого мужчины, и что эти объятия своей силой и жаром вдруг станут тем, на что так остро отзовется его тело. Он обнимал Лань Ванцзи и отдавался ему как один мужчина отдается другому, и это шокировало его, смутило, потеряло еще сильнее. Лань Ванцзи… его чистое крепкое тело обливалось потом, когда он брал Вэй Усяня, его дыхание срывалось, а губы пылали жаром, который обжигал кожу там, где он целовал Вэй Усяня. Это было не просто как когда один мужчина отдается другому… это было что-то еще, что-то особенное, по-настоящему особенное. Вэй Усянь, понимая, что Лань Ванцзи будет ждать именно его желания, сам стал приходить к нему и просить без слов. Лань Ванцзи ему не отказывал, овладевая им с той страстью, которая невозможна лишь под принужденной необходимостью. И Вэй Усянь понял, что Лань Ванцзи чувствует к нему что-то, что-то, что вынуждает его терять контроль и идти на зов его желания. Но Вэй Усяню нужно было время, чтобы свои собственные чувства осязать и принять, и Лань Ванцзи это понимал, а когда Вэй Усянь отдался ему так открыто при свете костра, когда поцеловал его так нежно при свете дня, когда свидетелями их поцелуя стали небо и земля… «Потому что я люблю тебя…» «И как давно? — хотелось спросить Вэй Усяню, который смотря в глаза Лань Ванцзи понимал лишь глубоко затаенную в них боль ожидания и какого-то раскаяния, что наложило неизгладимый отпечаток на прежде такую сильную душу. — Как давно…» А он любил его очень давно, по ощущениям словно всю жизнь. Любил, когда увидел на стене, любил, когда Вэй Усянь пробрался к нему в источник, любил, когда они остались наедине в пещере Сюань У, любил, когда увидел, что Вэй Усянь жив… Но любовь понять так сложно, ей чаще всего сопротивляешься. Ведь это так страшно — отдать себя другому человеку, принадлежать тому, кто получив в руки твою слабость может попросту посмеяться над ней. Но вот потерять этого человека еще страшнее. И Лань Ванцзи это познал на себе. Познал и понял, чем на самом деле были его чувства, понял, до чего невежественен и труслив он был. Он должен был умереть вместе с этим человеком, если не смог его спасти, а теперь… теперь он как тень следует за ним, не имея надежды на то, что Вэй Усянь способен так же отчаянно его полюбить. Лань Ванцзи поднял глаза на Вэй Усяня, когда почувствовал его ладони на своих щеках. Глаза Вэй Усяня были влажными, и Лань Ванцзи вдруг понял, что раньше никогда не видел, как он плачет. Даже те слезы, что стекали по его лицу в моменты их близости он не видел, потому что они всегда делали это в темноте, а сейчас… вокруг них был свет, который обнажал то, что стыдливо пряталось, затаившись среди сорванных выдохов и запаха сплетенных тел. — Ты меня любишь… — обняв его, Вэй Усянь прижался половиной лица к его груди, держа открытый немигающий взгляд на точке в пространстве. — Мне кажется, что этих слов я мог ждать только от одного человека, того, к которому по непонятным мне причинам тянулось всё мое внимание. Я дразнил этого человека, я так жаждал пойти наловить с ним рыбы, подстрелить парочку фазанов… просто поболтать, идя одним путем, на котором нам бы обоим было место. Или только лишь нам двоим… и больше никому другому. Лань Ванцзи не знал, что ему делать, может ли он прикоснуться, имеет ли право? Он наконец-то сказал то, что тяжелым грузом сдавливало ему грудь, и теперь, когда Вэй Усянь знает, что будет дальше? И почему его сердце так заполошно бьется, когда он говорит о человеке, от которого жаждал услышать признания. Кто он? Вэй Ин уже был влюблен? — Когда я пришел туда и увидел его, я и не понимал, что, оказывается, только от этого человека я настолько сильно жаждал тех слов, которые говорят лишь кому-то бесконечно дорогому и любимому, — Вэй Усянь поднял глаза на Лань Ванцзи, ловя своим взглядом его взгляд. — Но он не хотел со мной говорить, а я не понимал почему так сильно хочу, чтобы он со мной говорил, что я хочу от него услышать? «Вэй Ин, ты такой красивый», «Вэй Ин, ты такой молодец», «Вэй Ин, ты в этом лучше всех»… «Вэй Ин, я люблю тебя». Моргнув, глаза Вэй Усяня стали источать тихую тоску. — Так дети выпрашивают того, чтобы их любили, — с тихой улыбкой сказал он. — А я выпрашивал, чтобы ты любил меня. Почему? Потому что все слова, которые я мечтал бы услышать, достались во владение тому человеку, который так сильно меня отвергал, и который говорил так мало, что, наверное, даже вздох его можно было воспринять как особый намек или настроение, не правда ли? Человек, от которого я ждал слов, говорил со мной глазами и поступками, а я этого совершенно не видел. Но, знаешь, совсем не важно, что это мужчина, потому что… я тоже тебя люблю. Так тихо стало, словно земля под ногами, воздух вокруг и небо над головой замерли. Замерло движение травы, замер ветер, замер шум листвы. Просто тепло… разливающееся вокруг как некий источник, в котором сливаются два течения, мягко входя друг в друга и ощущая, как становятся единым. «Потому что я люблю тебя…» «Я тоже тебя люблю…» Сколько нужно жизни, чтобы это понять? Или может жизней? Сколько нужно сил, чтобы это принять, или, быть может, мужества, искренности… и сколько слез нужно пролить, чтобы понять, что обжигают душу не они, а чувства, причина которых кроется в существовании всего одного человека, который сосредотачивает в себе одном всё то, что и не осознаешь, но ищешь, что не признаешь, но уже не отпускаешь. «Я тебя люблю…» Одинокая фигура стоит на высокой скале, облик её размывает дождем. Но боль он смыть неспособен, и человек, чьи белые одежды тонут в полуночном мраке и холоде дождя, не поднимает низко опущенной головы. Он… скорбит, душа его теснит и разрывает грудь. «Я тоже тебя люблю…» Две фигуры, стоящие на каменной стене в лучах лунного света, и глаза их смотрят друг на друга. Одни, сияющие и полны скрытого обожания, другие же холодные, неприступные, невероятно красивые. Сливы цветут, их цветы белы как одежды самого красивого человека во всем мире, а пахнут они так, как почему-то пахнет владелец этих сияющих каким-то особенным светом глаз. Вэй Ин и правда источает запахи, которые рождают в душе Лань Ванцзи бурю. И он… принимает её, невольно впустив глубже, реагирует, ввязываясь с ним в бой, не понимая, что уже направил свое течение в это, думая, чтобы свергнуть… а на деле просто слиться, почувствовать, что тогда произойдет. И оно происходит, буря нарушила прежний покой и лишила «сна». Лань Ванцзи… проснулся, и это его так растревожило, ведь первым, что он увидел с этим пробуждением, был человек, который так открыто и смело улыбался ему, словно уже одним этим говоря что-то такое, что указывало на какую-то связь между ними… «Потому что я люблю тебя…» В пещере, когда Лань Ванцзи запел, Вэй Усянь подумал, что прежде ни что иное так его не волновало. Песня, что вливалась в его… сердце, душу, была полна скрытых тайн и секретов, а каких он не мог понять. Только чувствовал, что, кажется, ключ к разгадке так близко, он почти ощущает его. В себе. Что-то нужно сделать, чтобы понять, совершить какое-то движение быть может… и Вэй Усянь в какой-то момент находит себя на теплых бедрах Лань Ванцзи, прослеживает движение его руки, которая гладит его по волосам. Лань Ванцзи думает, что Вэй Усянь спит, и смотрит на него, оберегая тишину вокруг них и тая шум прибывающих волн, что тревожат его сердце. Пальцы так нежно вплетаются в волосы, и это тоже словно говорит о чем-то. Движение как на гуцине, которое хочет добиться какой-то особенной мелодии… от него, Вэй Усяня. «Я тебя люблю…» Лань Ванцзи смотрит на Вэй Усяня и в его глазах Вэй Усянь читает… всё. И долгую боль, и долгий страх, страдание и печаль, дыхание и удушливость. Всё вокруг них снова отмирает, ветер шумит в ушах, шумит колыхающаяся трава, шумит листва, шумит… мир, в котором, сойдясь, два течения стали единым. — Потому что я люблю тебя, — снова повторил Вэй Усянь, читая в глазах Лань Ванцзи то, что он ждет от него именно этих слов. — Тебя, мужчину. Тебя, Лань Ванцзи. Руки Лань Ванцзи наконец-то заключают его в кольцо объятий, и эти руки совсем не дрожат. Они, как раньше, осторожно и бережливо обращаются с ним как с самым сокровенным сокровищем на всем белом свете, пока ритм сердец, что так отчаянно стучат навстречу друг другу тоже соединяются, когда тела прижались друг к другу, обнимая так крепко, словно сливаются в одно. В том тихом отдаленном месте стоят двое мужчин, крепко обнимая друг друга, в молчании, в тишине, и ветер тревожит их волосы. Они молчат, пытаясь успокоить тяжелое дыхание и унять боль, вызванную отчаянной радостью, которая тоже вызывает слезы. Говорить не нужно. Просто постоять вот так, чувствуя присутствие другого. Не нужно говорить, стук сердца обо всем расскажет. Пусть стучит, пусть успокоится. Оно больше не будет одиноким…