Все теперь без меня

Храбрость является стражем и опорой всех других добродетелей. Дж. Локк Начало апреля ознаменовалось двумя покушениями на Фрунзе. Вначале кто-то испортил тормоза его любимого «Руссо-Балта». Обнаружил это шофер Володя, когда рано утром забирал машину из гаража. Улицы в этот час были пусты, шофер сумел выпрыгнуть из кабины, неуправляемый автомобиль улетел в кювет и перевернулся. Никто бы не выжил. Фрунзе в тот же день Совнарком Украины подарил новенький «фиат», но, по мнению Михаила, это было типичное не то. Погибший «Руссо-Балт» был прочным, как утюг, его высокие мощные колеса одолевали любое бездорожье. Починить автомобиль не удалось, только спасти несколько деталей. Следом за железным конем пришла очередь живого: арабский жеребец Нур, подарок Кемаля, едва не пал от колик. Фрунзе ночевал на конюшне, держа голову жеребца на коленях, сам, не доверяя ветврачу из кавалерийской части, искал западающие вены и делал уколы, сам круг за кругом тянул измученного, дрожащего в ознобе коня за чумбур – колику у лошади можно пробить, только заставив двигаться. Хлудов, которому происходящее очень не нравилось, вместе с Сиротинским составлял Михаилу компанию. Рассудив, что ни один коновал не разбирается в лошадях лучше Буденного, он позвонил ему домой: конюшня для личных лошадей высшего комсостава, конечно, была оснащена спецсвязью. - Семен, похоже, у Михаила коня отравили, - он описал симптомы. - Это не отравили, - задав пару уточняющих вопросов, ответил кавалерист, - это ему дурман-травы дали с сеном, чтобы взбесился и убил всадника. Как она по науке называется, не знаю, а по-простому – дурман, лошадь ее поест и начинает чудить. А почему колики – так он же нежный, у прежнего хозяина его разве что в страусином молоке не купали, - вот и отреагировал не так, как ожидалось. Водой подпаивать надо каждые два часа, и две попоны надеть, чтобы отпотел. Очухается. После паузы Буденный сказал угрюмо: - Ну, все, пошла музыка… Мишу теперь будут убивать, пока не убьют. Надо к нему охрану приставить, как к бриллиантовому фонду. - Жаль, что ты далеко. Твой особист Трушин пригодился бы. – А кто там у вас близко? – Семен задумался, потом уверенно проговорил: - Котовский. У него тоже толковые особисты, за командира в огонь и в воду, а он – за Мишу. Своеобразный тип, кого невзлюбит – тому надо ходить опасно, а уж гонору… Но кому друг – тому друг. - Буденный уверен, что это покушение, - сказал Хлудов Михаилу. – Я тоже так думаю. - Может быть, - равнодушно ответил тот, - попрошу Ольского разобраться с этим. Только – не поднимая шума и в обход Манцева. Он напрямую подчиняется Дзержинскому, вот пусть ему и докладывает. - Почему - не поднимая шума? - Покушение на одного из крупных большевиков, в том числе на меня, может спровоцировать новый виток красного террора. Нельзя этого допустить. Только-только начало ослабевать напряжение между разными группами участников гражданской войны… *** В тот ноябрьский день девятнадцатого года на Правобережную Украину пришли первые зимние холода. Они застали врасплох подпаска-сироту, чумазого подростка, одетого в тряпье с чужого плеча. Мальчишка трясся в ознобе, обхватив себя руками, когда мимо полудюжины тощих коров, за которыми он присматривал, проехала бричка, запряженная парой выхоленных резвых коней. В бричке сидел красный командир – мощного сложения, плечистый, в лохматой бурке и фуражке на бритой голове, видно, голова у него не мерзла. Следом скакали всадники – не меньше десятка, тоже на сытых кровных конях. Вдруг возница натянул вожжи. - Эй, м-м-малый! Ну-ка, поди сюда! Над подпаском нависло тяжеловатое смуглое чернобровое лицо с фамильной надменной складкой тонкогубого рта, над которым темнела щетка подбритых усов. Породистое, панское лицо. Извечный страх украинского хлопа перед польским шляхтичем заставил мальчишку съежиться, втянув голову в плечи. - Д-да-дад ты чего, дурень? – удивился красный командир. Он заикался, причем своеобразно: первое слово произносил с трудом и по частям, а дальше говорил чисто. – Небось, не обижу. На, держи! С этими словами он сбросил свою роскошную бурку прямо на плечи продрогшего подпаска. Тот от неожиданности присел: весил подарок немало. - Сейчас согреешься. - Дяденька! Вы кто? – все еще робко, но уже благодарно и доверчиво спросил паренек. Незнакомец сверкнул белыми зубами, тронув за плечо возницу – поехали, мол: - Я Котовский. Имя Григория Котовского, в прошлом бессарабского благородного разбойника, а теперь - лучшей в этих краях красной сабли, гремело по всей Украине и Приднестровью. Родившийся в Бессарабии поляк из старинного рода, разорившегося и утратившего шляхетские привилегии, Котовский прожил бурную жизнь, полную удивительных приключений, был и агрономом, и разбойничьим атаманом, и каторжником, но вполне нашел себя только в Красной армии, где быстро выдвинулся и зарекомендовал себя как сторонник жесткой дисциплины, гроза мародеров и бандитов. В начале 1921 года комбриг Котовский поехал представляться главкому Украины и Крыма, под началом которого ему теперь предстояло служить. - К… к-красивая фамилия у вас, - пробасил он, протиснувшись в двери боком – мешала косая сажень в плечах, - я люблю все молдавское, хоть сам теоретически и поляк. - А я молдаванин по отцу - тоже сугубо теоретически, - улыбнулся Фрунзе, с доброжелательным любопытством глядя снизу вверх на рослого бритоголового атлета, - папа был совершенно обрусевший, дома говорили только по-русски, и на молдавском языке я знаю всего пару слов. Например, значение нашей фамилии – лист дерева. - Песня такая есть: «Фрунзе верде» - «Лист зеленый»*, мне ее мама пела в детстве. - А вы ее помните? А можете спеть? – заинтересовался главком. - За-а… за… заикаюсь я, зачем же песню портить? – пожал плечищами Котовский и предложил: - Могу сыграть. На флейте. Хотите послушать? - Конечно! Котовский послал ординарца за флейтой и очень неплохо сыграл незатейливую, но приятную мелодию. Фрунзе слушал внимательно, оперев подбородок на кулак. Уж каких только оригиналов и антиков, каких только порожденных гражданской войной фантасмагорических типажей он не повидал, но этот атлетически сложенный заика с громадной - невысокому Фрунзе ее гарда достала бы до кончика носа - саблей на боку и флейтой был совершенно из ряда вон. Вскоре главком поехал инспектировать бригаду Котовского и знакомиться с личным составом. При лазарете санитаром служил карлик; Фрунзе обратил внимание на то, как тактично и доброжелательно держались с ним красноармейцы. Так воспитать бойцов, чтобы они проявляли уважение к человеку со столь явным физическим недостатком, - это многое говорило о командире. - В По… п-польском походе он к нам прибился, жратаньки Христа ради просил, - пояснил комбриг, когда главком из любопытства спросил его о необычном санитаре. – Ну, мои орлы, конечно, ржать: смешно дураку, что ухо на боку! Я им говорю: ах вы, свиньи! Только трус смеется над чужой бедой, не бывает настоящего мужества без великодушного сердца!.. Всё, хиханьки-хаханьки как отрезало - не хотят трусами быть. «Ну, сдается, поладим», - решил Фрунзе. А вскоре выяснилось, что Котовский в ожидании казни сидел в той же самой камере номер тринадцать Николаевской каторжной тюрьмы, что и Михаил, - как тут было не поладить! *** Дочка, настырно требовавшая сказку, наконец уснула. Софья облегченно вздохнула: шум мешал Михаилу писать статью для военного журнала. - Соня, поезжай с Танюшкой в Читу навестить родителей. Пора им познакомиться с внучкой. Софья настороженно взглянула на мужа, изумленная этой новостью. - До Москвы тебя проводит Сиротинский, а там посадит на поезд Дзержинского, он едет в Сибирь по делам наркомата путей сообщения. Уверен, Феликс тебе понравится, он истинный джентльмен, очарует любую даму прекрасными манерами и польской галантностью. - Польской галантностью меня Григорий Иванович обеспечивает. Иногда хочется, чтобы ее было поменьше. Котовский слегка досаждал Софье комплиментами и расцеловыванием ручек (отказать невежливо, но чувствуешь себя при этом полной дурой), это походило на ритуальное ухаживание за супругой сюзерена. - Я бы предпочла никуда не ехать, но, видимо, это не обсуждается? - Правильно понимаешь. Мысль, что это неспроста, конечно же, не могла не прийти Софье в голову, но Миша не потерпел бы никаких заломленных рук и истерических повисаний на шее, да и она сама сочла бы это безобразием и позором. - Когда же ехать? - Вчера, - улыбнулся муж. – Погостишь у родителей месяца два-три, вернешься тоже с Дзержинским, на его поезде. Он задержится там, Сибирь такой регион, где с наскока в ситуации не разберешься. - И много еще у тебя друзей, которыми мамки детишек пугают? – прыснула Софья. – Всех можешь не перечислять, меня интересуют только те, с кем я должна быть милой. - Так мной, наверно, тоже пугают, - пожал плечами Михаил. – А Феликс… На этом посту можно быть полным говнюком - или уж таким человеком, что шапку снимешь и забудешь надеть. Феликс именно такой. Я тебя очень прошу, не оскорбляй его дурацкими предубеждениями. *** Мавра Ефимовна помогала Софье укладывать вещи. - Странный у меня младший сын… Ему, несомненно, повезло найти себе прекрасную жену. Повезло ли тебе с ним, вот что я хотела бы знать. Молодая женщина, рассеянно вертевшая в руках дочкиного медведя – пришить, что ли, полуоторванное ухо, или пусть уж так? – живо обернулась к свекрови. - Мне не надо растолковывать значение слов «свои» и «дело», и Миша мне не обещал никакого «долго и счастливо». И ничего не обещал, кроме того, что мы разделим общую судьбу. Большего не может обещать ни один здравомыслящий человек. Софья вдруг судорожно прижала плюшевого урода к груди, в ее больших черных глазах плеснулся страх. - Мавра Ефимовна, я думаю, что Мише угрожает опасность! Пожилая женщина крепко обняла невестку. - Сонюшка, дитятко, надейся на Бога. Тебе ли не знать, сколько Миша добра делает. Добро к нему вернется, Господь все управит! *** - Мне очень приятно, что вы будете моим спутником, но в то же время я расстроена, что Михаилу Васильевичу придется обойтись без вашей помощи, - сказала Софья, шагая по перрону с чемоданчиком в руке. - Да уж какая там моя помощь, - смутился Сергей Сиротинский, несший на руках сонную Танюшку, – у Михаила Васильевича столько забот, что он и не заметит ее отсутствия. Что я делаю-то, совсем почти ничего. По сравнению с его обязанностями – не о чем говорить. - Вы так думаете? И, наверно, разделяете общепринятую точку зрения, что помогать нужно слабым, тем, кто скулит или воет?.. Знаете, если хватает сил издавать громкие звуки, - хватит, чтобы поднять свой зад и делать. Помощь нужна сильным. Таким, как мой муж - которые везут, пока не свалятся в оглоблях, и ни на что не жалуются, и ничего не просят. А слабые всегда найдут шею, чтобы усесться и ехать. - Наверное, только мы с вами знаем, как много он работает, помимо своих прямых обязанностей, - продолжала Софья, - сколько чужих дел он улаживает: кого арестовали по ложному доносу, кого на работу не берут, кого послать учиться, кому негде жить… Я как-то – Михаил Васильевич совсем болен был – возмутилась: как же они не понимают, что нельзя осаждать просьбами человека, у которого рабочий день и так шестнадцать часов? А он мне говорит: а как же ты не понимаешь, что этим людям самим неприятно, как ты выражаешься, осаждать меня просьбами? Они предпочли бы держаться от меня подальше, им, может быть, страшно лезть в глаза начальству, от которого еще неизвестно, чего ждать. Но что же делать, если вопрос по-другому не решается? Если иногда последняя надежда отчаявшегося человека – на меня как представителя Советской власти, и быть достойным ее представителем – это тоже моя работа? - Да… Михаил Васильевич недавно разыскал дочку одного командира, которая училась в пансионе, и ее с другими пансионерками увезли в Турцию. Он писал Кемаль-паше, Кемаль нажал на французов, а те – на Врангеля. Девочку передали турецкой стороне, а потом, по личному распоряжению Кемаля, - нашему послу Аралову, и две недели назад отец встретил ее в Батуме. - Кто еще стал бы беспокоить главу соседнего государства из-за чужого ребенка? – покачала головой Софья, и в ее голосе Сергей Сиротинский услышал такую гордость за мужа, что подумал невольно: так вот она какая, любовь?.. Софья усмехнулась, и молодому человеку показалось, что она читает его мысли. - Знаете что, Сергей Аркадьевич? Когда вы встретите девушку, с которой захотите связать свою жизнь, предупредите ее, что в минуту смертельной опасности вы не вспомните о ней. Вот просто не вспомните, потому что будете думать о более важных вещах. О деле. О товарищах. О победе. И не женитесь, если ей это не понравится. Сергей Сиротинский пока что не чувствовал готовности к браку, но совет решил запомнить. Как и совет командарма Буденного, который как-то сказал при нем: - Женщины - загадочные создания. Одна любимого украсит рогами и за грех не почтет, другая нелюбимому, а то и вовсе покойнику верность сохранит – оттого, что сама так решила. Любовь – она сегодня есть, завтра вся вышла, а жениться надо на той, которая и разлюбит, да не предаст! *** Когда главком предстал перед своим штабом в черкеске с газырями, придававшей ему вид башибузука, генерал Махров уронил пенсне, а Федор Федорович Новицкий сказал, посмеиваясь: - Это он что-то задумал. На моей памяти Михаил Васильевич носил черкеску дважды – когда отстаивал свой, отвергнутый Троцким план Уфимской операции и когда двинул войска на Бухару! На оперативном совещании Фрунзе сказал: - Отложим пока тактические вопросы, которые были актуальны вчера и подождут до завтра. Перед нами стоит неотложная стратегическая задача реформы Красной Армии, ее реорганизации, перевооружения, переподготовки кадров, исправления огрехов, которые во время войны приходилось латать на коленке, как тришкин кафтан, и компенсировать революционным энтузиазмом и, увы, безвозвратными потерями личного состава. Можно реквизировать лошадей взамен убитых, затрофеить военную технику, наладить выпуск винтовок, орудий, боеприпасов, но люди – идейные, знающие, за что они воюют – конечный ресурс: новое поколение вырастет не скоро. Поэтому реформа назрела. И важнейший ее аспект, с подготовки которого предлагаю начать, - введение единоначалия и упразднение института комиссаров. Если бы в наступившей тишине послышался стук скачущих по полу челюстей, Хлудова бы это не удивило. - А… это возможно разве? – придушенно прохрипел Махров. - И возможно, дорогой Николай Семенович, и необходимо, - ответил Фрунзе. – Особые полномочия комиссаров – вынужденная временная мера, следствие военного положения и того обстоятельства, что мобилизованные военспецы не всегда были лояльны Советской власти. Сейчас ситуация в корне изменилась, прошедшие горнило гражданской войны красные командиры из бывших офицеров доказали свою надежность, они не нуждаются в недреманном комиссарском оке. Комиссары с чрезвычайными полномочиями, вплоть до смещения и внесудебного расстрела командира части, подрывают их авторитет. Пора вводить единоначалие, а комиссаров заменить политработниками, которые будут заниматься политическим и культурно-нравственным воспитанием бойцов. - О Господи… Каким? – почему-то шепотом страдальчески переспросил Махров. - Культурно-нравственным, включая образование, особенно в гуманитарной его части, - невозмутимо подтвердил главком. – Какие части РККА были самыми надежными, непобедимыми, как наполеоновская Старая Гвардия? – Сводные штурмовые батальоны коммунистов и курсантские бригады! А какие белогвардейские соединения представляли для нас наибольшую угрозу? – «Цветные» офицерские полки!.. Побеждает та армия, в которой численно и морально преобладают убежденные, идейные люди. Итак, товарищи, по прошествии двух недель я жду от вас соображений по поводу реформы, - заключил Фрунзе. - Как он рискует! – тихо сказал Хлудову сидевший рядом Новицкий. – Проект единоначалия – ведь это значит покуситься на святое, это же потрясение основ. Кроме того, среди комиссаров много троцкистов, так что это вызов, перчатка, брошенная конкретному лицу. Впрочем, я еще в девятнадцатом оставил надежду, что этот норов когда-нибудь сменится благоразумием. *** - Слушаю!.. Ну, как они? Отлично, Сергей, если есть личные дела в Москве – можешь задержаться на сутки, если нет – возвращайся, жду с нетерпением, - Михаил положил трубку на рычаг и ухмыльнулся: - Федор Федорович находит, что я бретер и авантюрист. Ты тоже так считаешь в глубине души? - Первое похоже на правду, но второе - нет, - ответил Хлудов. – А в глубине души, раз уж сегодня день откровения помыслов, я считаю, что ты выбрал плохой момент для обнародования твоего проекта. Лучше бы не сейчас. - Нет, сейчас. Если меня уберут, товарищи будут действовать по плану, просто уже без меня. Мое место, скорее всего, займет Ворошилов. - Безнадежно. Он не справится. - Он справится хуже, чем я, - уточнил Фрунзе. – Клим, командуя обороной, нес большие потери, чем я – во время наступления, вот и вся разница между нами. Покажи ему цель – он пройдет насквозь все, что отделяет его от цели. Но наметить цель - это мое дело. *https://youtu.be/GDvIlkYieFc