Все теперь без меня

Мне жаль. «У знамени, которому присягал, - довеку стой» Петр Первый Григорий Лукьянович был парень простой и незатейливый, никаких идей не имел, экзистенциальных кризисов не ведал, мыслил практически. Он знал, какая публика свила гнездо в контрразведке, понимал, что ничего доброго из этого «Назарета» произойти не может. Знал ли это Хлудов? Предпочитал не вникать, оправдывая себя тем, что контрразведчики не лезут учить его оперативному искусству, так и ему незачем интересоваться их «кухней», пусть каждый занимается своим делом. Знал ли это Врангель? Знал, и очень хорошо, чего и не скрывал в приватных беседах. Но по большому счету его все устраивало - до тех пор, пока слухи об очередной «Дианке» не достигали ушей союзников, от которых главнокомандующий зависел полностью, как зависит от ухаживающих за ним беспомощный паралитик. Знали ли союзники? Конечно. Но показательно возмущались лишь тогда, когда сведения о пытках, похищениях и тайных убийствах просачивались в прессу. …Чарнота еще не пропил мозги (хотя последняя рюмка… да и предпоследняя тоже… и третья с конца, пожалуй… явно была лишней). Едва не вскочив в первый момент, он тут же рухнул лицом вниз на стол, как побежденный зеленым змием, и весь обратился в слух. Довольно быстро ему удалось уяснить, что за соседним столиком «химический»* поручик сулит златые горы ротмистру, уговаривая того принять участие в покушении на красного маршала Фрунзе. И – тут Чарнота повторно чуть не выдал себя – на обретающегося при нем предателя Белого дела, позорно продавшегося красным за чечевичную похлебку генерала Хлудова. - Дело верное! – божился поручик. – Хорунжий Гаджубаев, мы с ним вместе служили у генерала Ревишина, ручается, что наша будущность обеспечена! - Ручается… - тяжелым голосом проговорил ротмистр. – Чем кокаинист может ручаться? Он же за кокс мать родную зарежет, сестру в лупанарий продаст. Убить Фрунзе!.. Это вот того Фрунзе, который нам такого пинка дал на Перекопе, что мы летели сюда впереди своего визга? А до этого Колчака затряс, как борзая зайчика?.. Не становитесь на пути у ведомого Фортуной – сметет! *** Нагнав «химического» поручика в одном из бесчисленных узких и кривых переулков, Чарнота без труда вытряс из него все. Убить красного маршала и ренегата подрядилось неразлучное трио – Тихий, Скунский и Гаджубаев, но, то ли не надеясь на успех, то ли опасаясь мести большевиков, бывшие контрразведчики пытались завербовать исполнителей среди мыкающихся в Константинополе армейских офицеров. Заказчиком был Кутепов, мечтающий подсидеть главнокомандующего и возглавить армию. - Какую армию, какого на хрен главнокомандующего?! Вы что там, вообще все укокаинились и умарафетились в ноль?! – рявкнул Чарнота. – Нету их! Беженцы мы, и точка! Тряхнув перепуганную жертву еще, Григорий Лукьянович выяснил и адрес, где происходил сбор боевой группы, и место проведения акции, и даже то, что доставить группу туда предполагалось аэропланом из числа еще оставшихся у Кутепова. - Сгинь, - завершив допрос, велел он поручику. – Это теперь мое дело, встанешь поперек дороги – убью, понял? - Понял! *** Григорий Лукьянович тщательно вычистил и смазал любимый именной наган. - Вот видишь!.. – укоризненно воззвал он к далекой Люське. – А ты хотела, чтоб я его продал! Он надел черкеску – с начищенными серебряными газырями, выкупленными у Тараканьего Царя. Ему вдруг показалось, что весь последний год он непонятно зачем выполнял тяжелую, нудную, опостылевшую работу. Этой работой была жизнь. И вот теперь наконец впереди забрезжил свет, суливший отдых и волю. *** Ему предстоял последний бой: Чарнота понимал, что против трех стволов у него нет шанса. Первая пуля досталась поручику Скунскому, открывшему дверь с браунингом в руке, но не успевшему им воспользоваться. Готов. Это хорошо: добивать Чарнота не любил. Пинком распахнув дверь, он бросился на пол ничком, перекатился и выстрелил наугад. Навстречу загремели выстрелы, комнату заволокло дымом, кислый запах пороха ударил в ноздри. Чеченец Гаджубаев был самым опасным как исполнитель: кокс на короткое время обострял чувства, делал реакцию молниеносной и при этом убивал всякий страх. Потом наступала расплата, но никакого «потом» у Гаджубаева не будет – Кутепов хоть и туп, но не настолько, чтобы оставить в живых того, кто сможет его шантажировать. Хорунжий прятался за шкафом, Чарнота выстрелил, чтобы выгнать его оттуда. Пуля вдребезги разнесла зеркальную дверцу, брызнули острые осколки, одновременно из-за портьеры выстрелил Тихий. Потом еще и еще. Чарнота в клубах порохового дыма перебежал к перевернутому в суматохе столу и укрылся за ним, как за бруствером. Тихий пытался подобраться к нему справа, одновременно из-за зеркального шкафа выскочил Гаджубаев, крича: «Шайтан!» и стреляя наугад. «Попался, голубчик, тебя-то мне и надобно», - хладнокровно подумал Григорий Лукьянович, выстрелил - и попал. Кажется, в руку – эх, жаль, если в мякоть, ни хрена хренащего не разглядишь в этом дыму! Гаджубаев взвыл дурниной и… дал деру через заднюю дверь. Видимо, сегодня волшебного порошка ему не давали, берегли для акции. Чарнота крякнул от досады и выстрелил в Тихого, но дым мешал – пуля обрушила люстру, граненые хрусталики разлетелись по комнате с нежным и жалобным звоном. Тихий, еле увернувшийся от тяжелой люстры, грязно выругался и выстрелил в ответ. …Что-то ударило Чарноту в правый бок с такой же силой, как однажды в юности, в кавалерийском училище, лягнула лошадь. Удар сбил его с ног и отбросил к стене. Боли не было, но навалилась страшная усталость. Свернуться бы калачиком и спать, спать… Но спать было нельзя. Он попытался снова поднять наган, вдруг налившийся ртутью, но тело отказывалось повиноваться. Тихий подождал, чтобы дым немного рассеялся, и подошел ближе. Он собирался наступить Чарноте на руку, все еще державшую наган, а потом хорошенько пнуть по влажному темному пятну, стремительно расплывавшемуся по черкеске. Хотя здоровый, черт, лучше пулю, наверняка - чтобы рука повисла как плеть. И тогда уже… И добить не раньше, чем сам об этом попросит. «Чувствуй, чувствуй, что умираешь!»* - всплыла в мозгу фраза из читанной в детстве книги. Два выстрела слились в один. Чарнота, вложивший в нажатие на спусковой крючок всю еще теплившуюся в нем жизнь, дернулся от перебившей ключицу пули, выпустил рукоятку нагана и с удовлетворенным вздохом прикрыл глаза. Его лицо разгладилось и помолодело. «Прости, Рома, всех троих я не смог… Этого ты уж сам как-нибудь…» Тихий чуть постоял, покачиваясь и глядя перед собой изумленным застывшим взглядом, и рухнул навзничь. Между его глазами, как почитаемый индуистами третий глаз, зияла мокрая красная дырка. *** …Чарноту обнюхивал оседланный Буян. Его держал в поводу, сидя на гнедом горбоносом коне, буденновец в островерхом шлеме. - Ты кто? – спросил Чарнота. - Бахтуров я, Павел. Комиссар Одиннадцатой кавдивизии Первой Конармии. Убит в октябре двадцатого под Агайманом. - Ну, здорово, комиссар, - решив ничему не удивляться, сказал Чарнота и встал, держась за гриву Буяна. Он на миг прижался лицом к белой проточине на морде коня, вдохнул родной запах. - А ты Григорий, - сообщил Бахтуров. - А я Григорий. - Нас ждут, - Бахтуров указал рукой в перчатке куда-то вдаль. – Едем? - А как там, Паша?- спросил Чарнота, садясь в седло. - Да нормально, Гриша, - ответил убитый буденовский комиссар. – Едем, увидишь. * офицер военного времени, с нарисованными химическим карандашом погонами. * "Потоп" Сенкевича.