Все теперь без меня

В предместье Самсуна остановились на три часа - накормить лошадей, которым без овса никакие лозунги не придали бы сил, чтобы нести по плохой дороге обвешанных оружием всадников в бурках. Полчаса назад отряд обстреляла какая-то банда, Хлудов прижал своего коня вплотную к коню Фрунзе, бесцеремонно схватив его за башлык и пригнув к гриве. Жужжание пуль заставило его пожалеть о временах, когда у всадников были щиты, а вместо винтовок – луки и стрелы. И о своем совпадающем с фамилией* теловычитании – ненадежный из него получился живой щит. Максим Титов скакал стремя в стремя с другой стороны и хладнокровно, как на учениях, посылал в налетчиков пулю за пулей. Снайперы из армянских сепаратистов были так себе – отряд снова отделался парой легких ранений у бойцов (останутся здесь, дожидаться каравана, который придет завтра) и убылью лошадей. *** Об этом никто не знал, но сегодня, 13 января по новому стилю, был его день рождения. Хлудов развернул платок. На батисте тускло поблескивал его первый «Георгий», который он называл про себя «брусиловским» - в честь вручавшего награду прославленного генерала. Он не носил заветный «брусиловский» крест с начала двадцатого года, прятал в кармане. «Георгий» был для него святыней, символом всего, ради чего он жил, - потеряв к себе всякое уважение, он просто не мог его носить. «Тридцать шесть лет…». Как странно, что он дожил до этого дня. Хлудов задумчиво подержал крестик на ладони и прикрепил потертую черно-оранжевую ленточку к гимнастерке. *** Дорога была опасной. На каждой десятой версте - застава в две роты, окопы, колючая проволока. - Вы подвергли себя огромному риску, ваше превосходительство, - укоризненно качал головой мутесариф Феик-бей. - Здесь у нас через день - налеты на тракт, каждый день – потери личного состава: понтийские бандиты в перестрелках ранят и убивают аскеров. - Я видел трупы мирных жителей, женщин, стариков, - холодно ответил Фрунзе. – По какой причине не выполняются гуманные распоряжения Кемаль-паши? - Нет никаких рычагов для этого, мой господин, - скорбно ответил пожилой турок. – Военные крайне ожесточены, командованию их не сдержать, фактически они не подчиняются приказам. Это анархическая масса, которая ведет себя подобно средневековым ландскнехтам. Вырвалась наружу ненависть, копившаяся веками. - Знакомая картинка, - сказал Фрунзе, гнев его угас. – Когда я получил свое первое назначение на Восточный фронт, у меня не было ничего, кроме маузера и личного авторитета. Которого тоже не было, поскольку никто меня тогда не знал. Отдельные части взбунтовались, перебив комиссаров. - Как же вы, ваше превосходительство, нашли выход из столь критического положения? – почтительно поинтересовался начальник местного гарнизона. - Не критического, а катастрофического, майор, - сухо уточнил Фрунзе. – Я прибыл на фронт, располагая одним надежным полком – Иваново-Вознесенским рабочим, который я сам формировал и обучал. На следующий день я поехал в мятежную бригаду Плясункова, там меня попытались прикончить, но к вечеру я разжился боеспособной бригадой. На очереди была чапаевская дивизия, ну, это было нетрудно… - Нетрудно?.. - Но очень опасно, - скупо улыбнулся Фрунзе. – Я должен был показать себя, утвердить свой авторитет. Это не слишком отличается от… каторги, где я провел восемь лет. Там тоже все вопросы ко мне закончились через три дня. И тогда - через три дня из неуправляемого митингующего сброда, как зубы дракона, выросли боеспособные дисциплинированные полки… Да, а пытавшихся меня убить я простил. Люди не так плохи, какими их делает отчаяние. Иногда достаточно дать им надежду. Феик-бей, какие меры принимаются к облегчению участи мирных жителей? Понимаю, вы не в силах предотвратить эксцессы, но что-то же вы можете сделать. Давайте обсудим это. И он добавил с мрачноватым юмором: - Я рад поделиться опытом выхода из безвыходных ситуаций, господа. Его у меня в избытке. - Сотрудничаем с Американским Красным Крестом, на днях передали его сотрудникам восемьдесят армянских сирот. Фрунзе вновь ощутил неприязнь к собеседнику: он на дух не выносил людей, охотно расписывающихся в своем бессилии. О детях и то сам не мог позаботиться, сблагостил американцам – большая, мать твою, заслуга! - Очень хорошо, - кивнул он, обуздав закипающую ярость, - пламя ненависти можно погасить только гуманностью. В Северной Таврии мне пришлось уничтожить лучшую конницу Врангеля: шквальный пулеметный огонь, вал конских и человеческих тел… Я приказал подобрать раненых и после лечения в красноармейском госпитале отправить домой – на Дон, это были казаки, - выделить телеги, лошадей. Год спустя мой друг Буденный пишет мне из Ростова: эти бывшие белоказаки вяжут и выдают белоэмигрантских агентов, говорят – мы больше против Советской власти не пойдем и вам не дадим! *** Закончив беседу с представителями власти, Фрунзе написал в своем дорожном блокноте: « Только здесь, в этой обстановке звериной национальной борьбы, толкающей целиком один народ на другой и не щадящей ни пола, ни возраста, не знающей ни сострадания, ни милосердия, можно почувствовать и объяснить в полной мере всю гнусность и подлость, все лицемерие и мерзость «цивилизованного» буржуазного Запада… Ведь это Антанта привила мегаломанские мечты кучке армянских националистов. Ведь по ее вине сотни тысяч армян-земледельцев были стерты с лица земли их соседями, турками и курдами. Ведь во имя интересов той же Антанты уже третий год льется потоками кровь на полях и в горах Анатолии. И хуже всего то, что платятся именно те, кто даже не может дать себе отчета в том, что и как произошло…»*. Он вышел во двор, звеня шпорами: ради перехода на резвых аллюрах шпоры прицепили все. Во дворе бойцы конвоя садились на коней, подтягивали подпруги, равняли стремена. Хлудов подошел, ведя двух коней – его вороного и своего. - Что мутесариф? Михаил бегло осмотрел коня – не бережет ли ногу, не собирается ли, паче чаяния, в пути выдать колики – и сказал угрюмо: - Дурак и неработь… Что-то меня все бесит уже. Скорей бы передать Аралову полномочия. Я военный, не дипломат. - Вы добились впечатляющих успехов. - Это потому, что Мустафа тоже военный, не политик, хоть и вынужден им быть. Все вынуждены. *** Два посла – исполнивший свою миссию и еще не вручивший верительных грамот – встретились под Самсуном: Семен Аралов, сойдя с парохода, тотчас потребовал верховых коней и поспешил навстречу Фрунзе. Он был в штатском и издали радостно замахал шляпой. Сразу после обмена приветствиями Аралов спросил: - Михаил Васильевич, что за человек Кемаль? Фрунзе высказал главное – то, ради чего под пулями больше суток гнал коня через пылающий Самсунский санджак, то, что не доверишь радиограмме или дипкурьеру: - Он хороший человек. И незаурядный, на голову выше своего окружения. Никогда не играйте с ним, будьте честны, и он ответит тем же. Ему одиноко, как взрослому человеку среди детей, он охотно идет на контакт, и если вы сами его не оттолкнете, то непременно подружитесь. Аралов не сводил с собеседника умных внимательных глаз, стараясь не упустить ничего из сказанного. В модном пальто и шляпе, но в кавалерийском седле выглядел он презабавно, чувствовалось, что ему привычнее военная форма. - Местная администрация дрянь. Им, сволочам, вообще ни в чем верить нельзя, - предупредил Фрунзе. – Мыслят категориями восточной деспотии. С кадрами у Мустафы огромные проблемы. - А народ? Действительно турки такие варвары, как рисует их иностранная пресса? - Ну, нас она такими красками рисует, что смотришь в зеркало и думаешь: рога-то где?.. Фрунзе помолчал, пытаясь сформулировать то, что сам осознал совсем недавно: он как-то проникся Турцией, она уже никогда не станет для него безразличной и чужой. - Не верьте, Семен Иванович, всему, что говорят и пишут. Я успел полюбить эту многострадальную страну и желаю ей самого светлого будущего. *хлуд - жердь, оглобля *подлинные путевые заметки МФ