Все теперь без меня

В конце ноября достигнув Батуми, миссия разделилась: золото и оружие для Кемаля под охраной стрелков конвоя погрузили на советский дредноут «Георгий», а Фрунзе с группой военных советников инкогнито, в штатском, отплыл на итальянском пароходе «Саннаго». Воссоединившись в Трапезунде (пассажиры «Саннаго» с большой радостью снова надели военную форму), посольство продолжило путь на лошадях – на целую версту растянулась вереница дышловых повозок и всадников. Впереди и в хвосте гарцевали аскеры – турецкие кавалеристы, высланные навстречу Кемалем. Бойцы конвоя тоже были вооружены до зубов – карабины, маузеры, ручные пулеметы – «шоши» и «льюисы», гранаты Милля. Конвойцы щеголяли красивой новой формой английского сукна, молодцевато козыряли, а Фрунзе, повздыхав, прицепил шпоры, надел портупею с именным золотым оружием - к вызолоченной гарде шашки привинчен орден Красного Знамени. Восточные люди ценят знаки высокого положения – и Фрунзе, хоть и посмеивался над собой, не отказался ни от одного из них. Обихаживать верховых коней в дороге предстояло самим седокам. Фрунзе как заправский кавалерист чистил и холил своего коня, нимало не смущаясь тем, что подобное занятие не подобает послу. «Я устаю соответствовать», - смеясь, пояснил он дипломатическому советнику Дежнову, который стоял возле своей гнедой кобылы с потерянным видом, не понимая, как с ней поступать. Фрунзе пришел на помощь, расседлав ее и растерев жгутами соломы. - Она хромает, по-моему, - пожаловался Дежнов. - Сейчас посмотрим. Ayağını ver! İyi kız! (1) - Фрунзе поочередно согнул все четыре лошадиных ноги, осматривая копыта, и присвистнул: - Левая задняя, камень в стрелке застрял. Есть здесь у кого-нибудь копытный крючок? Искомый инструмент нашелся у одного из аскеров, и чрезвычайный посол снова щучкой нырнул под лошадь: - Sakin ol, ufaklık. Ben sana yardım edeceğim. Aferin sana! (2) - Пересядьте до завтра в фургон, пусть пока побережет ножку, - к большой радости Дежнова, посоветовал Фрунзе и почесал кобыле лоб под челкой. Гнедая игриво прихватила его за рукав. - Вы бы, Алексей Артурович, хоть разговаривали с лошадью, она же вам не велосипед. Нельзя так с живыми тварями, - укоризненно заметил Фрунзе и пошел к своему коню. *** В каждом городишке, в каждой деревне «кызыл-сардара» обступали местные жители, беззастенчиво разглядывали, как диковину, приходили в восторг, узнав, что он говорит по-турецки, и не было конца расспросам. Фрунзе терпеливо объяснял, что никто в Советской России мусульман не преследует, если Советская власть кого и карает, то за басмачество, а не за ислам. И никакого обобществления жен быть не может, по той простой причине, что женщины не имущество, а такие же люди. Да, советские мусульманки могут учиться и работать, но если сами захотят, никто их не тащит за косы эмансипироваться. В более крупных населенных пунктах Фрунзе при всем параде, в сопровождении двух-трех человек отправлялся на встречу с местными представителями власти, говорил с ними по-турецки и по-французски, отвечал на провокационные и просто глупые вопросы (крестьяне и то были умней), в сотый раз объяснял, что нет, Буденный не придет со своей конницей отбирать у вас Дарданеллы. «Надоело очаровывать!» - злился он, возвращаясь с очередного светского мероприятия и отцепляя шашку и шпоры. Советник Дежнов обычно переводил или пересказывал беседы Фрунзе с аборигенами красноармейцам и прочим сотрудникам миссии. Но вот однажды он слег после трудного перехода – верховая езда ему никак не давалась, болели ноги, ныла поясница - так, что, по его словам, впору было реветь белугой, да засмеют. Турки в тот день теребили «кызыл-сардара» особенно долго, даже муллу привели, и этот мулла на прощание сказал речь. - Михаил Васильевич, а что вам заливал местный служитель культа? – с любопытством спросил один из конвойцев, добровольно ходивший к Дежнову на занятия по этикету и французскому языку и мечтавший после демобилизации поступить учиться. Фрунзе, улыбнувшись, ответил: - Что я симпатичный. - И все?! – не поверил боец. – Да он полчаса трындел! Подошел Константин, похудевший благодаря целым дням в седле. - Мой братец скромничает. Мулла сказал не «симпатичный», а – «красив, как Искандер». Александр Македонский то есть. - Вылитый, - саркастически вставил Фрунзе-младший, щупая бородку: он ее сбрил было, но снова отпустил, собираясь в Ангору – мусульмане с подозрением смотрят на безбородых мужчин. - …И пообещал молиться, чтобы Аллах послал кызыл-сардару много-много счастливых дней, верных друзей, резвых коней… и прекрасных девственниц! – заключил Константин под грянувший хохот. - Надеюсь, последний пункт Аллах не расслышал, - с искренним беспокойством пробормотал младший брат. - Товарищ Фрунзе, а зачем он вас этим… Искандером обозвал? В насмешку, что ли? – не унимался любознательный красноармеец. - Непохоже. Кажется, действительно хотел сказать нечто приятное. Это другой культурный контекст… они отличаются от нас, - пояснил Фрунзе. – А вы ведь Максим Титов, правильно? - Так точно! – просиял парень. - Вы хорошо учитесь, Максим, Алексей Артурович вас хвалит. Учитесь, чем образованнее человек, тем легче ему понять другого. Иностранные языки в этом смысле тоже очень полезны, каждый язык – это особый способ думать. *** - Впереди мертвая греческая деревня, - пояснил по-французски турецкий офицер. – Там не осталось живой души, их всех перебили не признающие власти Кемаль-паши бандиты. Вашему превосходительству незачем ехать туда. - Когда моему превосходительству потребуется ваше мнение, вы об этом узнаете, майор, - также на языке Гюго ответил Фрунзе, толкнув ногой заступившего ему дорогу майорского коня. - Кызыл-сардар, прошу, не ездите туда! – закричал турок. – Гази (3) рассердится на меня, если узнает, что я оскорбил ваши светлые очи подобным зрелищем! - Кемаль-паша воин, как и я. Он, без сомнения, понимает, что мы – люди войны – должны видеть след, который оставляем, и плоды, по которым о нас будут судить. Фрунзе повернулся в седле, бегло оглядел свой отряд и сказал: - Кому это тяжело, ждите здесь. - Я не пойду, - отозвался Константин. – Чего я там не видел. С девятьсот пятого – везде одно и то же! - Что делать, Костя, глупость – основное свойство человечества, - сказал ему брат и тронул коня шенкелем, не беспокоясь, последует ли за ним кто-нибудь. Через пару минут его нагнал Хлудов, затем, точно очнувшись, рысью двинулись вслед красноармейцы конвоя. На месте остались турки, Дежнов, Константин и пожилой, седоусый главный военный советник миссии Андерс. Вороной жеребец Фрунзе шел нехотя, будто крадучись, и на въезде в деревню попытался шарахнуться, храпя и задирая злую горбоносую морду. - Куда, бля! – неожиданно по-русски, по-казацки рявкнул на своего анатолийского скакуна седок, и все, кто знал, как он любит лошадей и не любит ругаться, поняли – кызыл-сардар сам бы рванул отсюда быстрее всякого коня, да негоже. Раздался быстрый перестук копыт – кавалькаду галопом догонял турецкий майор. Поравнявшись с Фрунзе, он встал стремя в стремя слева от него – справа ехал Хлудов. Турок был бледен той трупно-зеленой бледностью, которая характерна для смуглых брюнетов, и все бормотал по-французски, нервно теребя поводья: «Национальная армия таких эксцессов не допускает, это бандиты…». - Заткнись, - по-русски цыкнул на него Фрунзе. Турок понял и заткнулся, окончательно позеленев. На пустынной улице стук подков казался пугающе громким. Кони всхрапывали, вдыхая запах пожарища и мертвой крови. - Откуда мухи, зима ведь?.. – ни к кому не обращаясь, спросил Фрунзе и больше уж ничего не говорил. Старик священник с длинной седой бородой, без лица – пожалели пули, забили прикладом. Анатолийский волкодав – громадный, в холке по пояс взрослому мужчине, - зарубленный на пороге родного дома, как доблестный воин. И самое страшное – девочки-подростки, девушки, матери семейств… у которых, прежде чем убить, взяли все, что можно взять у женщины. Турецкий майор не доехал до середины улицы - не снеся ужаса, упал лицом в гриву в глубоком обмороке. Красноармейцы конвоя сняли его с седла, унесли и увели лошадь. Фрунзе аккуратно объезжал убитых, не давая коню шарахаться, всматривался в лица, будто стараясь запомнить. Подъехал к одному дому, с седла заглянул в окно. Повернулся, с видимым усилием разомкнул побелевшие, крепко сжатые губы: - Апофеоз войны (4)… - Он самый, - спокойно ответил Хлудов. Он мертвецов не разглядывал – действительно, навидался уже, - а смотрел, не блеснет ли холодное зимнее солнце на ружейном стволе. Если кто-то из жителей случайно уцелел, то вряд ли сохранил здравый рассудок. Оружие здесь, в прифронтовой полосе, добыть нетрудно, - как раз начнет палить в первого, кто подвернется… Обошлось. Миновав последний дом, Фрунзе одним движением поводьев поднял коня в галоп. Хлудов поскакал за ним, понятия не имея куда и зачем, не взвешивая, политично ли бывшему белому генералу обнаруживать некие неуставные отношения с красным маршалом. И не понесет ли этот маршал репутационные потери. Ну, допустим, не политично. Допустим даже, понесет. А лучше, если он так и будет скакать как бешеный, пока не свалится в пропасть?.. Фрунзе был непредсказуем: в нем непрерывно совершалась сложная внутренняя работа, и связь ее плодов с внешними причинами была запутанной и неочевидной. Как связь Кровавого Воскресенья - с победным маршем красной конницы через Сиваш, замороженный будто бы напряжением его железной воли. Лошади неслись по серпантину горной дороги с гулким грохотом, высекая подковами искры из камней; белая бурка Фрунзе, как странное непарное крыло, летела над конским крупом. Наконец вороной вспрыгнул на пологую площадку и заплясал, приседая на сухих точеных ногах. - Sakin ol bebeğim, her şey yolunda (5), - низким протяжным голосом заговорил Фрунзе по-турецки, оглаживая коня. Что ж, по крайней мере вспомнил, что «бля» тот не понимает, и то хлеб. Площадка была достаточной для двух лошадей, и Хлудов выслал вперед своего серого, поравняв его с вороным. - Если видел много мертвых, нельзя остаться материалистом, - тихо проговорил Фрунзе. – Эти сломанные куклы… Их покинуло то, что, собственно, и было человеком, личностью. Как бы мы это ни называли. - Зачем же умножать сущности? Так и скажите – вылетела душа. Фрунзе повернул жеребца вниз, туда, где ждали его люди. Спускаться было трудно, всадники откидывались назад, натягивая поводья, почти ложась на крупы, чтобы уравновесить коней. - Cesaret et, yakışıklı, zeki, güçlü. Seni tuttum (6), - успокаивал Фрунзе своего коня. Когда самая опасная часть спуска осталась позади, он сказал: - Отвратительнее всего не жестокость как таковая, а ее бессмысленность. Нет ничего хуже глупости… и трусости, поскольку страх тоже порождает дикие бессмысленные поступки. Поэтому превыше всех добродетелей я ставлю умение думать и храбрость. Как думаете, Роман Валерьянович, поумнеет человечество когда-нибудь? Я верю в это. - Жаль только, жить в эту пору прекрасную… - угрюмо ответил Хлудов. …Возвратившись к отряду, Фрунзе приказал всем спешиться и похоронить убитых. Хмурые бойцы молча достали из вьюков саперные лопатки, скинули новые шинели с «разговорами», оставшись в гимнастерках, и взялись за работу. Рыли могильную яму вместе со всеми штатские члены миссии – врач Константин Фрунзе, взмокший и осунувшийся до полного сходства с Чеховым, и хворый Дежнов, кряхтя выбравшийся из своего фургона. Трудился наравне с бойцами быстро запыхавшийся, страдавший полнокровием Андерс. Умело и споро орудовал лопаткой, взятой у начхоза, Хлудов – он немало выкопал братских могил еще в ту войну, которую теперь называли империалистической. А на его превосходительство чрезвычайного посла, с каменными скулами врубавшегося в мерзлую землю, было жутко смотреть. Подошел зеленый майор. Зачастил по-французски, умоляя кызыл-сардара проявить благоразумие: темнеет, еще немного - и заночевать придется прямо здесь, под открытым небом, а в округе хозяйничают бандиты! - Мы управимся быстрее, если вы с вашими аскерами примете участие, - не повернув головы, сухо ответил Фрунзе. – А бандиты… что ж, пусть сунутся. Живыми не уйдут. Майор принять участие не пожелал, но аскеры несмело, по одному, стали подходить. Кажется, они боялись русских. Наконец могильная яма была готова, и к ней поплыли тела: детей и женщин носили на руках, мужчин – по двое, на домотканых ковриках и занавесках из разоренных домов. Особенно страшно изуродованных мертвецов заворачивали в лошадиные попоны, авось не замерзнут кони, все же Анатолия, а не Сибирь. Фрунзе, завернув в свою белую бурку, принес русоволосую, белокожую молодую женщину с нежным нетронутым лицом. Странная гречанка. Константин, взглянув на нее, попятился: - Боже мой!.. - Вот и я чуть не заорал, когда ее увидел, - кивнул брат. И пояснил товарищам: - На нашу сестру, Людмилу, до ужаса похожа… Вдруг произошла заминка: красноармеец Максим Титов волок на домотканой дорожке тяжеленного мертвого кобеля. Учивший парня французскому языку Дежнов укоризненно покачал головой: - Максим, ну, знаешь… Это животное. Не человек все же. - Ага, не человек! – зло огрызнулся тот. – А эти, которые девчонок насилуют, - они кто? Человеки?!. - Не вопи. Ладно, положи его в ногах, заслужил, - пресек готовую вспыхнуть ссору Фрунзе. Он пытался пригладить взлохмаченные волосы, но они стали жесткими, как проволока, от пота и пыли. – В моих родных краях разводят похожих собак. Они умные и храбрые, как люди… как немногие из людей. Могилу зарыли, постояли, сняв шапки, дали залп из наганов и маузеров. - Пошли, ребята, помянем, что ли, - сразу ко всем обратился Фрунзе. – Майор, как называется эта деревня? - Карадаг-кей, ваше превосходительство. 1. Дай ножку! Хорошая девочка! (турецк.) 2. Стой спокойно, маленькая. Я тебе помогу. Молодчина! (турецк.) 3. Гази - Непобедимый - почетное именование Кемаля, не вполне заслуженное: бивали его и не раз. 4. Фрунзе имеет в виду одноименную жуткую картину Верещагина. 5.Спокойно, малыш, все хорошо (турецк.) 6. Смелей, красавец,, умный, сильный. Я держу тебя. (турецк.)