Все теперь без меня

Северная Таврия, октябрь 1920 года. Промерзшая степь. Фрунзе в сопровождении ординарца, красавца мадьяра Ласло, верхом в последний раз осматривает местность перед наступлением. По степи бредет старуха с внучком лет шести, за ними бежит большая кудлатая грязно-белая собака, похожая на пыльную растрепанную хризантему. - Бабка, - закричал ординарец, насобачившийся говорить по-русски без акцента, - вали на хрен отсюда! Конница сюда идет! Мокрое место от вас останется! Издалека послышался рокочущий грозный гул – удары тысяч копыт о мерзлую землю. - Батюшки!.. – старуха присела от испуга и жалко заметалась. Мальчонка вцепился в спутанную шерсть белой суки, которая вдруг завыла, задрав морду к низкому свинцовому небу. - Куда она будет валить?.. – возразил комфронта. - Не успеет. Сажай ее на-конь, а я возьму пацана. Довезем их вон до той балки, отсидятся там. Малец, оказавшись на седле у чужого дядьки, заревел: - Белка!.. А Белка как же! - Тихо ты, - цыкнул Фрунзе, моментально оглохший на одно ухо. – Не пропадет твоя Белка, за нами побежит. …Северная Таврия, примерно год спустя. По степи шагом едут два всадника. Это главком Украины и Крыма Фрунзе и Хлудов. Конвой главкома и автомобиль следуют за ними на почтительном расстоянии – видно, беседа не для солдатских ушей. Холодно, ветер несет сухой колючий снег. В сизом небе кружат, высматривая добычу, коршуны. - В тот день все пошло не так, - сказал Фрунзе. – Азовская флотилия, которую я ждал, вмерзла в лед, пришлось наступать без поддержки плавучих батарей. Скажите, Роман Валерьянович, а вы бы нашли более элегантное решение? С меньшими потерями? Хлудов глубоко задумался, потом ответил: - Отсутствие артиллерии для наступательного огневого боя – это катастрофа, какие уж тут «элегантные решения». Я не понимаю одного – зачем Буденный разделил свои дивизии и вводил их в бой пакетами? Не лучшая идея. Если бы он ударил всем кулаком, Кутепов бы не ушел в Крым. Фрунзе печально покачал головой. - Это не моя ошибка, но моя ответственность. Я, как правило, ставлю задачу и не детализирую ее решение, оставляю его на усмотрение командиров. Я недооценил, насколько тяжело переживает Семен Михайлович потери своей конницы под Замостьем. Не разглядел его моральную усталость от неудачной польской кампании. Не понял, что в данный момент он любой ценой попытается избежать новых больших потерь, даже в ущерб делу… Металл устает, не то что люди. Ему нужна была передышка, которую я не мог дать. - Ну, значит, не было другого решения. Как и другого Буденного, свеженького и непотрепанного, - только этот, после Замостья. - Зря я вас этим мучаю? – неожиданно спросил главком. – Вам, наверное, тяжело? - Нормально. Все нормально. Я же понимаю, для чего это нужно. Фрунзе пристально взглянул на спутника и положил руку в перчатке на обшлаг рукава его шинели. - А польская кампания? – спросил он, помолчав. – Ваше мнение – был шанс ее выиграть, несмотря на поддержку Пилсудского французами? - Нечего было лезть в коронные земли, - живо ответил Хлудов, - надо было развивать успех на Украине. И соглашаться на мир в июле, с границей по Керзону. - Галицийская республика? Сомневаюсь, что ее стоило присоединять. Если уж в Малороссии так сильны сепаратистские настроения… - Правильно сомневаетесь. - Хлудовский дончак затряс головой, пытаясь отделаться от повода, и всадник его одернул – движение вышло досадливым, резким. – Я гадости говорю, потому что вполне отдаю себе отчет в той роли, которую сыграли Белая армия и я лично. Это была роль собаки, кусающей за ноги человека, который отбивается от грабителей. - Ну, что ж? Ничего. Это не последние грабители, от которых Советской России нужно отбиваться. Будут и другие, на наш с вами век хватит. Ветер крепчал, вокруг расстилался безрадостный лунный пейзаж. - Сколько людей… - тихо проговорил Фрунзе. – Сколько людей умерли в тот день - потому что я передвинул флажок на карте. - Я думал, что подобные мысли вас не посещают, - удивленно заметил Хлудов. - То, что я был на правильной стороне, не освобождает от ответственности, - возразил главком. – Посещают?.. Скорее, они меня не покидают. Это наша расплата. - Как же вы справляетесь? - Ну, я не пью горькую, если вы об этом. Я просто живу с мыслями о цене своих решений, в том числе и ошибочных, так же, как и с другими своими ранами. *** Салон-вагон в поезде Фрунзе. Карта, полевые телефоны на столе, бухарская шашка на стене. Курят и беседуют Хлудов и командарм Первой Конной Буденный, прибывший вместе с Ворошиловым на оперативное совещание. Буденный в черкеске с газырями. - А нас – Первую Конную – Северо-Кавказскому округу переподчиняют, - сказал Буденный. – Неспокойно там, врангелевские эмиссары воду мутят… Хлудов кивнул: находясь при штабе главкома, он, конечно, был в курсе ожидаемого перевода Буденного в Ростов и Котовского – на Тамбовщину. - Ты часто его сопровождаешь? - Да. Фрунзе хотел увидеть картину прошлогодних сражений в Крыму и Северной Таврии «глазами противника» в мельчайших деталях: они вдвоем разбирали отдельные операции по карте, ездили на Чонгарский перешеек и Арабатскую Стрелу, побывали в Джанкое, Юшуни, на Турецком валу… Буденный понизил голос: - Сумеешь удержать его, если что? - В каком смысле? - В прямом. Чтобы не лез туда, где ему не место. Год назад Миша собрался во главе сводного батальона коммунистов Турецкий вал брать. Мы с Ворошиловым его с двух сторон вежливенько придержали, чтоб не дурил. Он вообще-то лаяться не любит, а тут таких матюгов наслушались… Я и то два новых слова и один новый способ узнал! - А ну как пристрелил бы? Буденный не спеша затянулся дымом и ответил: - Он нужнее, чем я или Клим. Да и не так просто меня убить… Всего я и сам не знаю, а многое из того, что знаю, не имею права рассказывать, да тебе и не надо – ты солдат, не политик, какой с тебя в этом смысле спрос. Одно скажу: там, наверху, затевается большая игра, и Михаил – гвоздь, на котором слишком много всего висит. Не приведи Бог, выдернут этот гвоздь – и мы увидим небо в алмазах (видимо, одолел «Евгения Онегина» и взялся за Чехова, понял собеседник). Хлудов наклонился, чтобы прикурить от его папиросы, и сказал: - Я вообще-то убийца, а не телохранитель. - Ну, а я кто? – усмехнулся Буденный. – Под Царицыным член РВС товарищ Сталин – а он крепкий мужик! – повидал меня в бою - и сутки потом есть не мог. Только повторял: «Это же бесчеловечно!» Он стряхнул пепел и добавил: - Мы все убиваем, и многие из нас будут убиты. Такое наше ремесло. Ну и что? Лишь бы не без правды и не без славы. - Это ты хорошо сказал. - А что про Мишу думают, что он чуть ли не флегматик, - продолжал командарм, - так это видимость одна, я-то его в деле видал. Кровь у него горячая. Владеет собой отменно, а на самом деле – ух! - Да, я заметил. - Вот потому тебя и прошу. Он бывает совсем бешеный, штабные в такой момент к нему не сунутся, забоятся. А ты не из пугливых. - Понял. Вошел главком. - Семен Михалыч, Махно от тебя бегает, а ты тем временем бегаешь за девушками, - ну как же это так? - Уж донесли! – восхитился Буденный. - А ты как думал!.. Странно и нехорошо, что я должен напоминать тебе, коммунисту, что ты женат. Поэтому разводись, если все серьезно, или – если несерьезно – не морочь девчонке голову! - Это сложно, Миша. - Ну, еще бы. Легко только барышень охмурять. Котовского на днях по-хорошему просил умерить свою любовь к прекрасному… особенно - к прекрасному полу, пока не поперли из рядов. А обстановка складывается такая, что ряды, друг мой Семен, надо смыкать. - Сомкнем! – бодро согласился командарм, нимало не смущенный оглаской своей бурной личной жизни. *** Ставка главкома Украины и Крыма в Харькове. В маленьком кабинете с оперативными картами за столом сидит Хлудов и пишет докладную записку главкому о действиях врангелевской авиации в боях за Каховский плацдарм. Он полностью погружен в свое занятие. Входит Фрунзе. - Роман Валерьянович, генерал Брусилов в Харькове. Он инспектор кавалерии РККА, здесь в служебной командировке. Вы его знаете? Хлудов поднял голову. В красных от недосыпа глазах мелькнуло недоумение: кто такой этот Брусилов? а Харьков – это где?.. – он потер ладонями лицо и вернулся в действительность: - Да, он вручал мне георгиевский крест в пятнадцатом году. Мало ли молодых офицеров, которым Брусилов вручал кресты. Думаю, он меня не помнит. - У меня просьба к вам. Деликатного свойства. Старик, по-видимому, нуждается в деньгах, у него больная жена, единственный сын погиб… Словом, не могли бы вы… а, черт! - Да что вы хотите? – удивленно спросил Хлудов. - Денег ему дать, - выпалил, именно выпалил, главком, причем, к огромному изумлению собеседника, у него порозовели уши. – Я бы поручил адьютанту, но Брусилов сложный человек, с причудами, - Сергей Аркадьевич его боится. - Почему вы не можете сделать это сами? - В какой форме? «Извините, мне стыдно за мою страну, что герой вынужден считать копейки, мы бедны, но уж не настолько?» Это будет очень неловкая ситуация для нас обоих. Старик обидится и не возьмет, а деньги ему нужны. - Почему же вы думаете, что он возьмет у меня? - Вы все-таки служили под его началом. Для меня все, кого я помню по Минску, по Восточному фронту, по Туркестанскому, - свои. К тому же вы - человек его круга, ему будет проще говорить с вами, а не со мной. - И что я, по-вашему, должен ему сказать? - Скажите правду – что я его глубоко уважаю и считаю постыдной и недопустимой ситуацию, когда такой заслуженный человек не обеспечен материально. Только не говорите, что деньги мои, придумайте что-нибудь. - Бог с вами. Давайте адрес. *** Номер в гостинице, бывший «люкс», обставленный «с миру по нитке» - все, что не успели или поленились украсть. Посреди номера торчит совершенно ненужное постояльцу пианино. Бывший генерал Брусилов, сухощавый, породистый, вполне бодрый для своих лет седой красавец с ухарски подкрученными нафабренными усами, сидит на стуле, облокотившись на пианино, и беззастенчиво, скептически разглядывает Хлудова. - А, это вы. Читал, читал в газетах. Ваше возвращение наделало много шуму. Мне знакомо ваше лицо, мы встречались? - Так точно, 1915 год, Перемышль. - Ах да, георгиевский кавалер. Садитесь, молодой человек, не застите мне свет. Я вас слушаю. - У меня к вам поручение от моего начальника, главкома Украины и Крыма. - Я весь внимание. - Главком просит вас… почтительно просит принять материальную помощь от… командования РККА. В знак глубочайшего уважения к вашим заслугам. - Уважение взаимно, - миролюбиво, к немалому облегчению посетителя, ответил старый генерал. – Я далек от коммунистических идей, которыми был увлечен мой сын, но такие коммунисты, как Фрунзе, вселяют в меня надежду на то, что Россия и русская армия живы и будут жить, как бы их ни называли. - Аминь! Что доложить главкому, ваше превосходительство? - Алексей Алексеевич, - поправил Брусилов. – Доложите, что поручение исполнено и что я ему очень благодарен. - Главком будет рад это слышать. Брусилов неожиданно рассмеялся: - …и захочет узнать, не счел ли норовистый старый хрыч себя униженным и оскобленным? Послушайте, я не настолько юн душой, чтобы самозабвенно ущемляться по всякому поводу. И уж точно не почувствую себя мизераблем из-за того, что хороший человек выразил мне свое хорошее отношение так, как счел уместным и правильным. Есть люди, у которых не следует брать и папиросы, а есть такие, из рук которых не стыдно принять не только деньги, но даже жизнь. С их стороны это не одолжение, это подарок. - Так и есть, - ответил Хлудов. – Честь имею кланяться, ваше превосходительство. Возле здания штаба главком садился в машину. - Все в порядке, - сказал ему Хлудов. - Благодарю вас, садитесь, по дороге расскажете. - А куда мы едем? - Ко мне домой, - ответил Фрунзе. – Познакомлю вас с семейством, у меня матриархат: мама, жена и дочка, правда, дочке всего полтора года. Поужинаем, и сможете наконец напуститься на мою библиотеку. Хлудов, который в гостях в семейном доме не был лет шесть, с отпуска по ранению все под тем же Перемышлем, пощупал подбородок – ну так и знал, утром брился, а вечером уже щетина. Да и рубашку надо бы сменить, воротник наверняка несвежий. Но спросил только: - А ваши дамы от меня не разбегутся в панике? - Не льстите себе. Мои от самого Мадамин-бека – самого грозного семиреченского юзбаши – не разбежались!