Приговор

Итак, из всей этой проклятой суматохи могу подчеркнуть две вещи. Первое, тащить баронессу на заброшенный завод оказалось тяжелее, чем я думала. Второе, я наконец-то смогла подвесить ее под потолком. Довольная проделанной работой, я наблюдаю, как дамочка бултыхается в коконе из веревок, как рыбка, выброшенная на сушу, тем самым еще больше раскачивая себя над землей. На секунду меня это даже улыбнуло и монстры в голове впервые хихикали не надо мной. Однако шутки в сторону! Делаю два шага вперед и оказываюсь у самого лица баронессы. К счастью, я подвесила ее невысоко, поэтому она сможет наблюдать весь блеск ярости и гнева в моих глазах. — Помнишь меня? Женщина что-то жалобно заглядывает в мои глаза и качает головой. — Наверное тебе интересно знать, как ты оказалась на заброшенном заводе подвешенной к потолку? Дамочка что-то не связанно бубнит и я брезгливо стягиваю тряпку с ее лица. — Мои люди найдут тебя и ты пожалеешь, мерзавка! Ой. Как страшно. Уголки губ растягиваются в улыбку, больше похожую на оскал и я тихо, почти беззвучно смеюсь. — Никто тебя больше никогда не найдёт, — совсем близко наклоняюсь к баронессе, — А теперь скажи на милость, что у тебя с МОИМ Силко? Кричу слово МОИМ ей в лицо, при этом пытаясь выглядеть максимально равнодушно, но скорее всего проклятая дамочка замечает, как нервно дрогнули мои веки в этот момент. Да к черту все! К черту! К черту! Барышня не успевает ответить, я вынимаю пушку из кобуры и шмаляю пулю в пол, под баронессой. Она вскрикивает и по всему помещению разносится эхо разнообразных звуков. Я вздрагиваю, верчу головой и жду, когда оно наконец осядет, чтобы можно было продолжить пытку. Но проходит минута, затем две, три, эхо не затихает…наоборот, усиливается. Теперь кричит уже весь завод! Недопонимание мигом перерастает в страх, когда я поворачиваюсь к баронессе и с ужасом замечаю, что она давно уже не кричит. Ее мышцы рта расслаблены, губы сомкнуты, только глаза вопросительно уставились на меня, выражая неподдельный испуг. Она не слышит эти голоса, для нее мое странное поведение только доказательство того, что я сумасшедшая. Я не желала подмечать в себе это, всячески игнорируя факт того, что ещё в детстве стала сумасбродкой. Силко не позволял мне даже думать об этом, но сейчас его нет рядом. Я вижу, как из темноты выходит Майло. Он скользит плавными движениями ко мне все ближе и ближе. Черт! Стреляю в него, но пуля пролетает сквозь удивительно мягкого тела. Пытаюсь выстрелить снова, но рука не слушается, чувствую, как от страха онемели все конечности. Это все сон, это мне мерещится. Ощущаю тяжелое дыхание позади себя, оборачиваюсь и замираю от ужаса. Сзади меня стоит Клэггор с лопатой! Но лицо его вовсе не такое, каким его запомнила Джинкс. Бледная мертвецкая кожа, густые сиреневые мешки под глазами, а глаза… их нет. Вместо глаз черепные дыры, глубокие, как две погребальные ямы. Существо не замечает меня и копает яму. Копает яму подо мной! Я в ужасе шарахаюсь в сторону, ноги напряглись в последний раз и я отчаянно убегаю прочь из помещения. Трясущимися жилками замечаю, что монстры бегут за мной. По дороге пистолет выпадает из дрожащей руки и со звоном стукается о кафель. Я не ориентируюсь в каком направлении бегу и поэтому в скором времени врезаюсь в стену и по инерции падаю на копчик. Монстры были сзади. Клеггор уже копал подо мной яму, а Майло, вытянув руки, пытался схватить мою шею. Я вовремя вспоминаю про обезьяно-гранату и успеваю бросить ее прежде чем существа приблизятся. Разбитый кусок штукатурки градом обрушивается на монстров, поднимается пыль. Она режет, колется и разъедает мне глаза, оседает на волосах и проникает в легкие, от чего я задыхаюсь в глухом кашле. Крик рвётся наружу, когда целые и невредимые монстры выходят из под пелены дыма. Их силуэты выглядят более устрашающими. Майло скрипит зубами, а Клэггор крепче ухватывается за лопату. — Я их разозлила, мамочки. Я пытаюсь встать, но нога застряла под обломком, в попытках выбраться я содрала с нее верхний слой кожи и сделалось только хуже. Хуже быть уже не могло. Майло добрался до моей шеи и сдавил ее до хруста костей. Ком ужаса застрял в горле, перекрывая кислород. Клэггор копал новую яму, поглядывая в мою сторону двумя безднами. Больше не сбежать, не спрятаться, сопротивляться не было возможности. Вина за содеянное не давала покоя даже сейчас. Зачем я похитила баронессу и приволокла ее сюда? Бесспорно причина была и очень значимая, но нужно же доверять тому, кого любишь, так ведь говорят? Я уверена, что Силко никогда бы не променял Джинкс на другую женщину. Его моральные принципы были так высоки, а желания так скрыты от других, что даже Джинкс не сразу смогла проникнуть в этот потаённый мир. Силко доверился ей, растопил серьезность и холодность на своем лице, чтобы единственное создание, которым он так дорожил, смогло открыть в нем давно позабытые чувства любви и доброты. Джинкс не понимала всю значимость этого, считая, что Силко просто воспитывал ее, делая одолжение погибшему Вандеру. Одолжение может и было, но только в первые секунды знакомства, а затем оно исчезло вместе с неприступностью короля Зауна. Его отношения с Джинкс были настолько особенными и интимными, что чужие глаза не могли видеть и уж тем более опорочить их. Это были настоящие крепкие отношения, за сохранность которых ручались оба. Границы этих отношений предстояло выяснить, но мысль сломать их никогда не закрадывалась в голову Джинкс. Она боялась представить себя без Силко, без его невесомых прикосновений, без его спокойного дыхания, без взора разноцветных глаз. Разрушить этот маленький мир, значило предписать себе смертный приговор. Но не случайно Джинкс — девочка-несчастье. Своими необдуманными действиями она уже дала трещину этим отношениям. Опорочила их, предала похоти своими желаниями. Сладостные предвкушения отравили ее девственный разум, она сошла с верного пути. Пробудившиеся монстры в ее голове подтверждение этому. Они копают под ней могилу, но хоронят не тело, а чувства — легкие и трепетные, будто дуновение утреннего ветерка. Джинкс сопротивляется, кричит, умоляет простить ее. Искренние раскаяния сыпятся из потрескавшихся алых губ, она бьется головой об кафель, царапает ногтями голову и рвет синие косы, пока нежное прикосновение руки не отрезвляет ее. — Не плачь, Джинкс. Все позади. Бархатный до боли в груди родной голос доносится до ее ушей. Не сразу подняв голову, она узнаёт его из тысячи. Силко, это ее Силко. Ее герой, ее заступник, и самый драгоценный человек в ее жизни. Она забывает обо всех пережитых мучениях и бросается к нему в объятия. Только в них она чувствует себя в безопасности. Силко прижимает ее к себе, гладит растрепанные косы и невесомо целует в лоб. Джинкс, бьется в конвульсиях, рыдая навзрыд. Она не замечает того, что сидит в знакомом кабинете на диване, не замечает, что ночь давно сменилась днем, а монстры давно уже покинули ее расстроенное воображение. Все позади. В дверь врывается знакомая баронесса, следом за ней суровая Севика. Первая бросает на стол скомканный листок и не говоря ни слова выходит из кабинета. — Она сказала, что ей нахрен не сдалось ваше мерцание и она отменяет сделку,- Севика комментирует поступок женщины и Силко молча говорит ей уйти. Джинкс уже заснула, свернувшись калачиком у него на руках. Силко не знал, что пришлось ей пережить. Он нашел ее на заброшенном заводе, перепачканную в пыли без сознания. В руках она крепко сжимала лопату и постоянно твердила про какой-то приговор. Там же его подчиненные нашли связанную баронессу, которая сразу же побежала рвать документ с печатью. Силко гладил Джинкс по голове, пока та измученно сопела, восстанавливая потерянные нервы. — Прости меня,- он не сразу понял, что девушка не спит. — Ты ни в чем не виновата. Джинкс принимает сидячее положение и внимательно смотрит в глаза мужчины. — Я чуть не предписала нам приговор. Она болезненно опустила голову обратно на диван и уже заснула крепким оздоровительным сном. Силко не мог знать всю важность этих слов, но твёрдо понимал, что его девочка уже совсем взрослая. Она в состоянии оценивать свои поступки и нести ответственность за них. Она в праве выбирать кого любить и для кого жертвовать и если вышло так, что она выбрала его, не счастье ли это?