12 дней софта.

— Да всё я успею, как штык в Питере буду завтра, — клянётся и божится Тихон по телефону вечером тридцатого числа своему агенту, пытаясь одной рукой поудобнее перехватить пакетик чая с чайного подноса в своём номере, — сто процентов. — Я тебе твой «штык» в случае чего припомню, — отзывается женщина по ту сторону трубки, и вздыхает так, что Жизневскому стыдно становится. Вот кто-кто, а Наиля умеет сделать так, что ты себя маленьким мальчиком почувствуешь, которому выговор делает. Обычно Тише это полезно, а то заиграться он ещё как может, но сегодня звучит почти обидно. — Да ладно тебе! Ладно бы это спектакль был или смена, а то всего лишь мероприятие какое-то, — бурчит он, таки цепляя злосчастный бумажный квадратик, и на радостном выкрике едва не роняет телефон. Женщина хмыкает. — Официальное мероприятие, Тиш. Всё, некогда мне, тут тридцать человек, которым напомнить нужно. — Давай, босс, беги. Как штык! — наконец разобравшись в запутанной системе собственных рук, ног и всяческой фурнитуры, за которую он хватался, смеётся Тихон, первым сбрасывая звонок. И чего только переживает, самолёт завтра чёрт знает во сколько, и у Жизневского планов в Москве ещё масса на предстоящее утро. Брата вон навестить надо успеть, а то с его графиком тоже хрен поймаешься, а ещё, может, пошляться по новогодним ярмаркам и набрать сувениров для коллег и друзей. Нести новогоднее настроение — это он может и хочет. Правда, образ снегурочки идёт ему куда больше, чем Деда Мороза, это даже интернет запомнил, вовсю распространяя то старое фото с корпоратива в Александринке как раз в это время года, но Снегурка, по его скромному мнению, никогда не была простушкой, а ещё может и похлеще деда в чудеса умела. За своими большими и не очень планами Тиша проводит остаток вечера, опустошает-таки чайный поднос, а после падает носом в подушку, едва протягивая руку, чтобы завести будильник. Перезавести, если уж быть совсем честным. На полчасика попозже. Погоды ведь они не сделают? Планы, вообще-то, имеют дурную привычку идти совсем не так, как их себе представляешь. Тихон вроде это правило знал, и неплохо справлялся с тем фактом, что многое меняется на ходу, не стрессовал и не нервничал, но… Неприятно, в общем, было каждый раз. Тридцать первого декабря вдвойне неприятно почему-то. Ты должен с подарками в обеих руках нестись по морозу, сверкая красными щеками и такими же ушами, а итоге только к полудню поднимаешь себя с кровати, просыпая все будильники. С ним такое нечасто от слова совсем происходит. Не спать по три ночи? Легко, дайте глицинчику, коктейль из витаминов, и чего-нибудь кофеиносодержащего. Встать по времени, когда нужно отрабатывать раннюю смену? Легко, ещё и за полчаса примчится. В условно выходной день всё пошло, мягко говоря, по пизде. Сначала Жизневский, конечно, увидел свою помятую рожу. И не пил вроде последние дни, а выглядел всё равно специфически. Один из его коллег, не вспомнить уже и кто, называл это состояние «дядь дай копеечку». Мол, вроде и не совсем на бомжа похож, а вроде никаких других опций для тебя и не будет, значится. Значение фразы раскрывалось для него сейчас новыми красками. После лица Тихон таки смотрит на время и тихо про себя охреневает. Матерится уже не так тихо, давая выход эмоциям, а потом, ощутив спокойствие ну прямо-таки небывалое, выдыхает. Ладно, чёрт с ним. Главное, успевает на перелёт, а остальное решаемо. Паники никакой нет, да и вообще, поспал хорошо, это где такое видано! Настроение возвращается, предпраздничное такое, как будто время уже к полуночи, на столе — тазик оливье, а по телевизору заканчивается «Иван Васильевич», потому что вот-вот начнётся новогодний концерт с примелькавшимися лицами. Созвон с Матвеем занял минут пятнадцать, не больше. Оказалось, что в этом направлении он и не упустил ничего, тот занят был сегодня на своих мероприятиях, и, судя по голосу, уже хотел упасть под какую-нибудь ёлку, с шампанским и закуской, и чтобы не трогали ближайшие дней десять. Оправданное, в общем-то, желание, иногда и самому так хотелось. Сегодня душа просила активностей. Просит — давать надо, вот Тиша себя из одеяла и выпихивает, неторопливо собираясь на улицу. Нет, в аэропорт он даже успевает, тут планы вдруг решают встать на свои места. Всё прямо так красиво да гладко складывается прямо с момента, как он на улицу выходит. Людей конечно — тьма, последние приготовления мало кого обошли. Туда посмотришь — кто-то здоровенный мешок мусора тащит, заканчивая позднюю уборку. Сюда — с пакетами из магазина с трудом выбирается целое семейство, а мимо них мужичок протискивается с пачкой майонеза, и торопливо бежит, видимо, в сторону дома. Жизневский решает прогуляться. От его отеля до ЦУМа недалеко, а там — вся жизнь города сейчас собирается. Кроме тех, кто дома салаты строгает, конечно. Тут тебе — и огни окон, и иллюминации столько, что глаза разбегаются, и сладкий запах жаренных пончиков… С катка играют все новогодние хиты за последние пару десятилетий, а голову быстро засыпает крупными хлопьями снега. Разошёлся сегодня — только в путь, ещё вчера едва-едва землю покрывал, а сегодня ботинки потихоньку утопать начинают. Тиша всё это полной грудью вдыхает. Он, вообще-то, Москву не очень любит, много раз об этом говорил, но когда она такая вот, нарядная, можно и полюбоваться, прежде чем ехать к своей родной северной столице. На неё, красивую, любоваться и понимать — дома. Вместе с ним в Питер собралась бутылка дорогущего шампанского, — ну один-то раз в год себе позволить можно, — и ещё какие-то деликатесы, но это больше не для себя, а на общий стол, вечером сегодня выставить, а то он с самолёта только в костюм успеет дома вскочить, а там уже и в театре надо нос показать. Распихав по пакетам и сумкам всё добро, да под нос себе напевая «Last Christmas», зазвучавшую со стороны катка, Тихон выходит в переулок, тыкая пальцем на на вызов такси. Успевает, ещё как, и надышаться, и добраться. Лихо притормозившая перед ним машина с жёлтыми шашечками на дверях с номерами, указанными в приложении заставляет поверить чудеса. Он эти пробки на дорогах видел мельком, пока проходил мимо — кошмар просто. Таксист оказывается весёлым мужиком под полтинник, и всю дорогу до аэропорта байки какие-то травит про свою жизнь, пока Жизневский потихоньку охреневает и запоминает. Ему всё пригодится, с такой-то профессией. А вдруг однажды предстоит бомбилу играть? Вот там-то он весь этот жизненный опыт и вывалит, будь здоров себя покажет. А пока можно душевно попрощаться с водилой, пожелав ему счастливого Нового года, жизни, внуков красивых и умных… Да и сбежать, ведь давно пора вставать на регистрацию. Да ладно, это ведь даже не опоздание! Придраться будет не к чему. … Ровный женский голос объявляет, что ближайшие рейсы из-за погодных условий переносятся на неопределённый срок, и приносит свои извинения. Жизневский смотрит на рупор, висящий в углу зала ожидания с таким ахуем, как будто он ему лично только что на ногу наступил. Нет, вообще-то это была женщина, побежавшая выяснять ситуацию на стойке регистрации, но ощущения были именно такие. И вопросов сразу возникло — вагон да тележка маленькая. Ближайшее время — это вообще сколько? Успеет ли он перескочить на «Сапсан» ещё? С последним загнул, конечно, но мало ли вдруг. Возвращаться в отель было бы странно, — кто вообще праздники проводит в таких местах? — и Тихон решает испытать свою удачу и остаться тут. Вдруг снег решит переждать немного? Тут лететь-то всего час, ну ей богу. Стулья в зале ожидания — вещь не самая удобная, его мягкие полы длинного пуховика замечательно справляются с ролью подушки. Можно пониже сползти, шапку на уши натянуть, и, может даже, подремать пару минуточек… Трель телефонного звонка, конечно же, сделать ему этого не даёт. — Ну а что сделаю? — оправдывается Тихон в трубку, — не подниму же самолёт силой мысли в воздух, правильно? — Очень жаль. Хоть в курсе ситуации держи, мне знать надо, что ребятам говорить. — Слушаюсь, босс, — прикрывая глаза, вызёвывает в трубку Жизневский, прежде чем по ту сторону слышатся гудки. Чудеса какие-то, проспал вроде весь день, а здесь, не в самом уютном месте, в сон клонить начало опять. Сквозь полуприкрытые веки Тиша видит, что зал ожидания постепенно пустеет. Таких, как он, ожидающих чуда с перелётом, остаётся совсем немного, буквально человек пять на весь зал, не считая, конечно, таможенников, контролёров, снующих туда-сюда бортпроводников, которым оказалось нечего сопровождать… Да и те куда-то деваются со временем. Наверное, решили сами себе мероприятие устроить. Им-то тут как дома, Жизневский даже завидует самую малость. Время на часах безжалостно приближалось ко времени, когда он уже должен был приземлиться в Питере и ехать домой, перевоплощаться в джентльмена в костюме. Даже если от первого там только последнее, но всё же. Глаза продолжали безбожно закрываться, а рот постоянно приходилось прикрывать ладонью, скрывая зевки. Мысль взять себе капсулу и просто поспать уже не казалась такой дурацкой, хотя ему капсулы эти, с ростом-то — на один ноготок. — Уважаемые пассажиры, посетители и персонал, просьба оставаться на своих местах, работает наркоконтроль. Да его эта женщина сегодня с ума сведёт! Только задремал, вроде даже неплохо, подложив под голову набитый пуховый капюшон, а тут она со своими объявлениями. Суть доходит только через секунды. Наркоконтроль? Всё чудесатее и чудесатее этот день заворачивается, ничего не скажешь. Ментов Тише изучать приходилось, одного из них ведь играл, — и после этого как-то расхотелось их доблестную полицию направо и налево ментами называть, — однако как действует наркоконтроль не видел никогда. Наверное будут суровые мужики в брониках, с собаками, все друг другу под стать под два метра, сумки проверять, мордой в пол… Фантазия играла, конечно, дай боже. Мозг работать начинает моментально, аж на месте садится ровнее, протирая с трудом открывающиеся глаза, лишь бы не пропустить ничего. Школа актёрская учит — подмечать всё. Ожидания и реальность совпадают пятьдесят на пятьдесят. Большая часть группы и правда — мужики со скрытыми масками лицами, под два метра, как будто их штамповали, а не просто набрали в одну команду. Ведёт их только совсем не такой, выделяющийся из этой компании. Ростом тоже вполне себе вышел, хоть и не дотягивает, в окружении собак, которые встали от него ровно по правую и левую руку выглядит солидно, тёплое зимнее пальто нараспашку придаёт ему какой-то модельной небрежности. Одно всё портит. Тихон смотрит со своего места в тёмные глаза, которые обшаривают зал, и понимает — перед ним та ещё сука в человеческом обличии. Даже если не любишь вешать ярлыки, а слово это просится всё равно. Причём не обязательно в негативном ключе. Скорее играет что-то такое, когда мимо тебя проходит идеально одетый человек с улыбкой, красивый, и вот как будто всё-то у него хорошо, и ты мысленно вслед бросаешь — сука. Этот — такой. Ещё и породистый, выправка говорит. — Майор Хазин, ГУНК, — громким голосом объявляет объект Тишиного интереса, цепляя взглядом немногочисленных обитателей зала ожидания, — сумочки свои выворачиваем, содержимое показываем. — А удостоверение? — возмущается сосед через три стула от него, и голодный, ждущий взгляд майора перемещается на его лицо, да так, что сразу понятно становится — ой зря он это начал. Даже если, на самом-то деле, прав был. — Будет вам удостоверение, гражданин, — сладким голосом произносит Хазин в ответ, в несколько больших шагов преодолевая расстояние от входа до ряда сидений. Команда, как приклеенная, движется за ним, и на один кивок поднимает мужчину под белы рученьки, пока его продолжают гипнотизировать чужие глаза. — Давайте его на досмотр, таможенники покажут, куда, — сменив тон на более деловой, заканчивает мысль уже для своих тот, и голос сменяется на деловой, суровый даже местами. Профессионал, ничего не скажешь, Тиша мысленно ему аплодирует за такое представление, да за то, как оперативно мужик вместе со всем своим багажом исчезает в других, боковых дверях. Взгляд Жизневского от майорской суки тоже не укрывается, стоит только скрыться парочке его маленьких друзей, как Хазин в его сторону поворачивается, сверкая и глазами, и белозубой улыбкой. — У вас тоже вопросы? — Никаких, товарищ майор, — разводит руками Тихон, хотя так и рвётся вписаться за справедливость. Видимо, словами-то не говорит, а на лице читается, раз следующий кивок предназначается уже для него. Приходится снова руками взмахнуть, поднимаясь и отвешивая верным собачкам, — и речь совсем не про тех, что на поводках, — по улыбке. — Ребят, давайте нормально. Я сам пойду, и вещи все покажу, — произносит он максимально дружелюбно, и даже тянется молнию расстегнуть на сумке, но Хазин останавливает его на полпути. — Сам с этим пообщаюсь. Давайте тут, остальными занимайтесь, проводников проверьте, — взгляд падает на Тишу, а рука тянется к его сумке, — давай сюда и за мной. Закончится это или очень хорошо, или очень плохо, определённо, но пока ручка спортивной сумки Тихона кочует в выставленную перед ним руку, а сам он, послушно, двигает за майором-красавчиком в сторону, видимо, ближайшей комнаты досмотра. Насколько это конец, конечно, сказать сложно, но раздетым посреди комнаты Жизневский стоит уже минут двадцать, не меньше. Условно, конечно, на нём всё ещё трусы и носки, — последние милостиво разрешили не снимать, пол всё-таки холодный, — но комфортнее от этого как-то не становилось. Майор, устроившись на диванчике в углу в самой похабной из своих поз, смотрел на него взглядом долгим, изучающим, как будто под каждую мышцу забирался, разбирая по косточкам. Со одной стороны — неуютно было, с другой — щёки огнём горели. В первую очередь, потому что Хазин этот, как ни крути, симпатичный, засранец, а стоять под этим взглядом, пожирающим, приходится в одних трусах, которые мало что скроют в случае чего. Вот ты попал конечно, Тишка. — Можно я хоть штаны-то надену, майор Хазин? — интересуется он уже раз третий, а тот головой мотает, листая странички его паспорта. — Слышал я имя твоё где-то, Тихон Игоревич, — выдаёт он вместо ответа на вопрос, и снова взглядом от фотки в паспорте — на лицо. И ниже, зараза, ниже, снова заставляя и мурашками покрываться, и щёки вспыхивать, опаляя жаром до самых кончиков волос. — Может, театры Питерские вы посещаете, а может — в кино ходили. — Может, — как будто и не ему отвечает вовсе, а себе на уме, — надевай штаны, сумку будем смотреть. Такого облегчённого выдоха со стороны Жизневского не слышал, кажется, никто и никогда раньше. Чтоб он так оперативно за своими спортивками нёсся через всю комнату, натягивая их на холодные коленки — так и подавно. Одежда своя прямо-таки жизнь облегчает. Всё-таки на сцене задницей в одних трусах светить это одно, он там играет, да и не смотрят зрители так, как будто прямо сейчас в эти трусы полезут и там жить останутся. Иногда смотрят, так и быть, но то издержки профессии, а не бесплатное шоу с раздеванием для избалованной ментовской задницы. Вещи в сумке, очевидно, интересуют Хазина не так сильно. Осматривает лениво, вещи просто выкидывает на стол, ухмыляется только на бутылку шампанского и закуски, которые проще было в ручную кладь положить, места много не занимают один хрен. Тихон в это время изучает желанную мужиком в зале ожидания корочку. Майор Пётр Юрьевич Хазин. Отмечает, что тот молодой ещё совсем, а уже не дослужился, и что на фотке в документе у него ещё не такой вид оборзевший, хотя улыбка уже проклёвывается. Интересно, когда её делали-то, что жизнь его так покусала? Спроси — не скажет, хорошо если сам не укусит. Остаётся вздыхать и наблюдать, как его и до этого не слишком-то аккуратно сложенные шмотки превращаются в совершенный хаос. Ещё — на телефон мельком глянуть, где стопкой складывались пропущенные и сообщения. Ну а если часам верить — до Нового года оставалось всего десять минут. Вот и доехал, блин. А ещё, кажется, не задремал он там, а реально уснул на пару часов. Предвкушая обещанный им штык в своей заднице, Тиша со стола бутылку шампанского поднимает, и смотрит на неё задумчиво, а после протягивает в сторону Хазина, который как раз закончил ворошить его сумку, и теперь выворачивал её наизнанку — искал зашитое что-нибудь, небось. — Выпьем, майор? — без особой надежды предлагает Жизневский. Пётр на него глаза поднимает, щурится, а после в улыбке плывёт. — Выпьем. Один хуй домой сегодня не попаду. Не слишком-то профессионально звучит, но чего им терять уже? Оба застряли тут, заглянувший в этот аквариум подчинённый Хазина сказал, что им тут на досмотр ещё часа два надо, а праздник встречать хотелось, хотя бы в предложенных условиях… Короче, бери от жизни то, что она предлагает, и не ной. Пробка из бутылки вылетает, судя по дорогущим часам на руке майора Хазина, ровно в полночь, секундная стрелка только-только первую цифру пробежать успела. — Ну с Новым годом тебя, майор. — С Новым годом, актёр. Шампанское стоит каждой потраченной на него копейки. Губы Пети, как оказалось, стоят всех пропущенных рейсов и звонков. Как они до этого докатились? Да чёрт его знает, на самом деле, никто теперь уже и не скажет. Выпивка шла хорошо. Закуска к ней полетела следом тоже, как родная, а там — языками зацепились. Сначала, конечно, не буквально. Тиша после второго бокала вывалил, как он вообще в аэропорту оказался, Петя — что звонок поступил анонимный, и им, как самым везучим пришлось этот сраный звонок принимать, хотя всей командой планировали поехать потусить в новогоднюю ночь. Слово за слово, история за историей, часы уже к третьему часу поехали, а стая Хазинская отчиталась, что осталось только документы заполнить, и всё пошло по тому пути, по которому они и продолжили, сталкиваясь зубами. Ладонь на колене, случайно, конечно, долгий взгляд… Пластиковая упаковка из-под сырной тарелки на пол полетела, пока Тихон усаживал Петю на стол, зацеловывая влажные от гигиенички губы, а его пальцы цеплялись за верёвки на толстовке, как будто пытаясь или в себя совсем вжать, или придушить. — Мы хуйню творим, — в попытке отдышаться, полушёпотом говорит Тихон, едва справляясь с туманом в голове, который хотел там жить, а ещё — Хазина хотел. — Пока нет. Но можем и натворить. Ему дают шанс остановиться, закончить это сейчас и не вспоминать никогда, понимает Тиша. Останавливается он и правда, но только чтобы Петьке руку протянуть, помогая спуститься со стола. — Новые циферки — новые знакомства, а? Рука, обернувшаяся вокруг его, попахивает не только знакомством на одну ночь. Уверенности пока нет, вера в чудо одна. Чудо на него карими глазами блестит, облизывая губы. — Поехали творить, майор Хазин.