Метод замены

28 ноября, 2029, Лондон

Сталь наручника снова коснулась запястья: ожидавший возле дверного проёма, Лайт механически протянул руку Эл, когда тот закончил и позвал его, мигом выдёргивая из непростых размышлений. Всё это предельно напоминало недавнее прошлое, всё это повторялось при совершенно других обстоятельствах, всё это выглядело одновременно нелепым и почти естественным, и, пожалуй, ему оставалось лишь ждать, по крупицам выстраивая эту реальность и не попадаясь в ловушки чужой лжи. Допустим, сейчас Лайт не мог узнать, что Эл с ним сделал в том случае, если он правда признался и сдался; однако он также не мог уяснить, почему Эл нуждался в нём, даже если каким-то образом мог гарантировать собственную неуязвимость. Возможно, он понял, что без Киры на расстоянии цепи его снова охватит скука? — Ты мог меня арестовать, — повторил Лайт то, что уже было сказано, потому что всё ещё должен был это выяснить, потому что ответ на это позволил бы, пусть и немного, проникнуть в сознание Эл и понять его мотивы. Эл направился в комнату; остановился и чуть приподнял бровь: — Разумеется. — Если я на самом деле открылся тебе (во что я ни за что не поверю), ты мог в тот же миг победить. Эл улыбнулся: — Лайт говорит очевидные вещи. — Тогда объясни мне! Ты должен был устранить Киру. Ты знал, что иначе умрёшь сам, и ты больше всего не хотел проиграть. Насколько бы я ни оказался… беспомощен после признания, — Лайт чуть скривился, очевидно, презирая ту версию себя, о которой сейчас говорил, — без меня тебе было бы безопаснее, чем со мной. Ты мог бы бросить меня за решётку и следить за мной через камеру до конца моих — или твоих — дней, а мог просто предоставить суду доказательства и аргументы, достаточные для казни. Единственным способом не позволить тебе это сделать мог бы стать некий шантаж со стороны Рэм, но она всегда была зациклена на судьбе лишь одного человека, и это не я, — фыркнул Лайт, вспоминая и шинигами, и Мису, которых мог очень ясно воскресить в своей памяти и которые, может быть, навсегда стёрлись из его жизни, как и ещё сотня вещей, что он имел. Он не хотел признавать того, что сейчас чувствовал, потому что это было так странно, — но он чувствовал, что должен был говорить, говорить, говорить о том, что ещё помнил, чтобы оно не исчезло в тумане, как двадцать два года, немыслимые, нелогичные, но всё же принадлежащие лишь ему. Лайт знал, что предал свою мечту, цель и миссию, Лайт знал, что вряд ли связал с Эл жизнь по своей воле, влюбившись в него, но… но во всём остальном он уж наверняка был собой, верно? Во что-то верил, к чему-то стремился и даже по-прежнему боролся за справедливость, работая вместе с Эл и вычисляя преступников, хоть этот путь и был несравним с тем, что он мог бы делать с тетрадью. Но он потерял это всё в один миг, и кто знает, утратит ли он и другие воспоминания, знания, определяющие его личность? Неважно, чем всё это было по своей сути: играми шинигами, прогрессирующей болезнью, масштабным и точно исполненным планом Эл — что, если это случится ещё раз? И если Лайт, снова очнувшись, не вспомнит ни Киру, ни Эл, ни тетрадь смерти, ни… ничего? — Лайт в порядке? — едва слышно проговорили совсем рядом, и Лайт, наткнувшись на тёмные провалы глаз, будто стремящиеся считать каждую его мысль, встретил этот взгляд с помесью раздражения и облегчения. Эл не моргал, и, наверное, это зрелище было бы жутким для каждого, кто вдруг столкнулся бы с ним, только Лайт, разумеется, давно привык. Эл продолжил: — Он выглядит так, словно внезапно увидел призрака, но в этом доме едва ли найдётся что-нибудь потустороннее, так что, похоже, Лайт был поражён собственной мыслью. Лайт должен знать, что всегда может ею поделиться, если это поможет ему принять его жизнь, которую он забыл. Лайт только вздохнул, и теперь раздражение, переходящее в злость, охватило его целиком, подавляя любую другую эмоцию. Он абсолютно не мог понять, как вообще можно жить с этим человеком и не иметь намерения покончить с ним (и нет, эта мысль вовсе не была связана с Кирой, Эл просто был невыносим). — Рюдзаки, просто ответь на вопрос, который я тебе задал, вместо того, чтобы пытаться пробраться мне в голову, — в конце концов сказал Лайт, тщательно игнорируя тот факт, что он сам очень хотел бы — и был твёрдо намерен — совершить это же самое: пролезть в голову, чувствовать то, что он чувствует, думать, как думает он, смотреть на мир его глазами, пока не удастся переиграть. Да, этот новый мир всё усложнял, но его почти воплотившееся желание не изменилось — и никогда не могло измениться. В глазах Эл промелькнула задумчивость — словно бы он вспоминал что-то, что спустя столько лет всё ещё видел как наяву.

6 ноября, 2007, Токио

Они оба стояли напротив Рэм, что возвышалась над ними гигантской застывшей фигурой и продолжала немигающе смотреть прямо перед собой своим единственным глазом. Её тело, состоящее из костей и пустоты, напоминало огромное тысячелетнее дерево, мрачно скрипящее с каждым порывом ветра и несущее всем своим видом одновременно вечность и смерть. Рэм не двигалась, но её взгляд снова и снова искал что-то, чего не то никак не мог найти, не то найти и поверить в то, что теперь видел. Наверное, думал Эл, бог смерти пытался прочесть что-то, что не было облечено в слова, на лице Лайта; кажется, это ему удалось, вот только ничего не упрощало. — Ты не похож на себя, Ягами Лайт, — монотонно прогремел голос, почти порождающий эхо. — Ты действительно не… — Я действительно не хочу смерти Эл, — кивнул Лайт, говоря совершенно открыто; давая понять, что на данный момент самому Эл прекрасно известно, что он Кира, и больше нет никакого смысла скрываться. — Что изменилось? — глаз шинигами сощурился в недоверии. — Вы с ним всегда были врагами. — Ты знаешь, Рэм, что значит полюбить? — спросил Лайт почти шёпотом, и Эл знал, что в вопросе таился намёк на её собственные чувства к Аманэ Мисе. Очевидно, Рэм также не могла этого не понять, и сейчас очень отчётливо казалось, что всё спокойствие в её чертах стало лишь напускным, а на самом деле она едва не была вне себя. — Я хочу остаться с Эл. Я хочу защитить Эл. Я готов пожертвовать своей главной мечтой ради Эл. «Рэм не опасна, если только ты не тронешь Мису». Так значит, в противном случае, если бы на Мису вновь пали подозрения (что было совершенно неизбежно, продолжай Эл расследование и поиски старого-нового Киры), Рэм защитила бы её, Рэм без промедления убила бы всякого, кто представлял бы для неё угрозу. Возможно, и не ограничилась только самим Эл, пришло ему в голову: Ватари, члены следственной группы или сам Лайт, кто угодно, кто мог бы навлечь на неё неприятности. Эл, правда, не мог сказать, что мешало Рэм убить его с самого начала с той целью, чтобы двух Кир вообще никто не преследовал и не искал, — но, может быть, боги смерти придерживались каких-то правил, не позволяющих убивать ради собственной выгоды, если у них вообще существовало подобие законов и наказания… или причина крылась в чём-то ещё. Ноздри Рэм чуть расширились в ярости, и она словно распрямилась, став теперь ещё выше: — Миса любит тебя и не мыслит без тебя своей жизни. Ягами Лайт, если ты бросишь её и заставишь страдать, я убью тебя. Эл вздрогнул, поняв, что она не лгала и не пыталась запугать Лайта, а на самом деле могла совершить это очень легко. А ещё он только что получил подтверждение своим догадкам: даже если цена и была, Рэм это явно не останавливало, и врагом для Аманэ Мисы она видела отнюдь не только его. — Рэм, послушай. Она будет в безопасности, оставаясь вдали от меня, и она снова забудет о том, что была Вторым Кирой. А значит, её никто не никогда не вычислит. — Это единственный вариант, при котором ей не будет грозить арест, — подтвердил Эл, вклиниваясь в их диалог, когда речь зашла непосредственно о самом расследовании. — Лайт должен будет расстаться с ней, постаравшись не задеть её чувства, но она останется на свободе и больше не прикоснётся к той силе, что рано или поздно сделает её мишенью для полиции и меня или моих преемников. Ведь вы не думаете, что в случае моей смерти то, ради чего я отдал жизнь, никто не продолжит? — он даже позволил себе усмехнуться, полагая, что этот аргумент окажется для Рэм весомым. Ей никак не узнать личностей и имён наследников, пока те в тени, будь она шинигами сколько угодно, однако не лишним окажется дать ей понять, что ничего не закончится, если она уничтожит да хоть всю группу расследования, а Миса останется Кирой. Возможно, конечно, что Рэм будет следить за своей подопечной всю её жизнь и всю жизнь распознавать всё, что будет грозить ей, в мгновение ока… — Убив Эл и даже убив меня, — кивнул Лайт, продолжая мысль, — ты в самом деле только отсрочишь её повторное заключение и приговор, что ей вынесут, самое большее на несколько лет. И тогда ты, очевидно, уже ничем не сможешь помочь ей, — как и сама Рэм, Лайт смотрел на неё не отрываясь, они будто бы говорили без слов, и Эл ощущал что-то, что витало в воздухе и всё ещё от него ускользало. — Разбитое сердце, но безопасность и сохранившаяся возможность твоей защиты — ничто по сравнению с тем финалом, что ждёт её, когда кто-либо получит доказательства, что она Кира. — В том случае, если кто-то из нас умрёт, возможность защиты Рэм-сан Аманэ Мисы не сохранится? — задумчиво проговорил Эл, поднеся палец к губам. Лайт весело фыркнул — и пусть всё ещё не сводя с шинигами напряжённого взгляда, но сжав его руку. И, если судить по реакции Лайта и Рэм, которая будто была в бешенстве (Эл ещё не мог сказать, что в совершенстве разбирался в мимике и проявлении эмоций богов смерти), его догадка всё же оказалась правильной. Лайт не выпускал его ладонь, и то самое чувство защищённости, появившееся вчера, вновь вернулось, придавая уверенности в непростом разговоре с самой смертью, которую требовалось убедить быть на их стороне. — Вполне вероятно, когда-нибудь она полюбит вновь, — выдохнул Лайт, подбирая ещё один довод. — Если этот человек будет с ней искренен, она сможет быть счастлива с ним. Я уже говорил с тобой вчера, — он удерживал пронизывающий, всё ещё очень тяжёлый взгляд Рэм, — я уже обещал, что Мису никто не тронет, и уверяю, что так и случится; теперь нам с Эл нужно подтверждение, что ты не станешь вмешиваться, когда Миса утратит свои воспоминания, и что никому не выдашь местонахождение тетради, с которой ты связана. Эл пока спрячет её, и даже я — особенно я, Рэм, — не должен буду ничего об этом знать. — В таком случае, Ягами Лайт, если только ты не придумал никакой хитроумной лазейки, Кира просто перестанет существовать, — заключила она. — Ты собираешься вернуть тетрадь Рюку, когда Миса снова откажется от неё? — на миг в исказившихся интонациях Рэм послышалась некая едва скрываемая болезненность, острая горечь; Эл не мог точно сказать, с чем она была связана, но Лайт, кажется, всё понимал, и Эл напомнил себе спросить об этом, когда они вновь останутся наедине. — Ну уж нет, не стоит снова отдавать в распоряжение Рюка вторую тетрадь, если только мы не хотим появления новых Кир. Мы сожжём её. И… — он секунду помедлил, но, как Эл мог видеть, в этом не было ни тени сомнения; спустя миг его голос обрёл ещё большую решимость. — И я ведь сказал, что пожертвую этим. Да, Кира исчезнет. Скажи вот ещё что: согласна ли ты оставаться здесь, в человеческом мире, неопределённо долго? — похоже, что Лайт спросил так на всякий случай, зная, что в его сорок тетрадь смерти всё ещё где-то хранилась. — И, пожалуй, скучать при этом. Тетрадь никак не будет использоваться. По рассказам Лайта Эл уже знал, что, конечно же, шинигами Рюк на её месте тотчас потребовал бы зрелищ и развлечений — вроде тех, что предоставлял ему Кира, — но Рюк был совсем другим. — Непреодолимая скука и однообразие — часть нашей сущности, — ответила она, помедлив. — Оставаясь в этом мире, я смогу присматривать за Мисой и улечу с твоей смертью, Лайт, или когда тетрадь будет уничтожена. В этом нет никакой проблемы. Они оба переглянулись, безмолвно сойдясь на том, что это можно считать её согласием. Эл почувствовал волну облегчения и уже сам мягко сжал руку Лайта, стремясь это выразить. Разговоры с потусторонними существами никогда не могли быть совершенно спокойными и способствующими полному душевному равновесию. Немногим позже по предложению Лайта они вдвоём поднялись на крышу — с неё открывался потрясающий вид на окрестности огромного города, залитого рассветным сиянием. Они говорили с Рэм совсем рано, когда никто не смог бы им помешать. Лайт со спины обнял Эл за плечи, сохраняя установившуюся тишину, ничего сейчас не говоря. Эл прислушался: больше не раздавалось ни отголоска прежнего звона-пророчества; взамен этому внутри формировалось что-то, чему он не мог дать определения, что-то, что побуждало прижаться к Лайту ещё сильнее, хотя Эл ещё с самого детства не переносил, когда кто-то касался его самовольно. Эл знал, что в этом желании вовсе не руководствовался только логикой и рациональностью, но доверял человеку, с которым смотрел на огонь восходящего солнца, почти беспредельно. Тот знал его имя — но сердце Эл билось до странности учащённо, а не застывало в последней секунде его жизни, как он не раз представлял, предвидя почти неизбежный исход их противостояния. Тот сам подсказал ему способ отвести неустранимую угрозу со стороны Рэм и был искренен в каждом своём слове — Эл мог это видеть и чувствовать с той самой ясностью, как мог отчётливо чувствовать безупречную игру Киры и его ложь, подчас так похожую на саму истину. Солнце касалось их соединённых рук и рассеивало отступающий холод. — Идём вниз, — позвал Эл спустя время: сколько бы перемен ни случилось, их новый рабочий день должен был вот-вот начаться. Теперь Лайту следовало встретиться с Мисой (и Эл предвидел, что разговор с ней окажется едва ли не более сложным, чем с Рэм), а ему самому — каким-то образом подобрать объяснение, почему правило тринадцати дней истинно, а его главные подозреваемые невиновны вопреки его прошлым сомнениям и догадкам. Если одна тетрадь и один шинигами условно были в распоряжении следственной группы, то вторые ещё оставались ненайденными — это значило, связанный с ними Кира продолжал свою деятельность и должен был исчезнуть таким образом, чтобы нельзя было предположить, что он просто затих, на какое-то время залёг на дно. Впрочем, Эл было не привыкать подтасовывать и искажать факты, если он в этом нуждался, и он едва ли испытывал по этому поводу что-то, что могло бы остановить его. Единственным кроме него, кто точно знал, что Лайт был Кирой, оставался Ватари, и Эл должен был убедить его в эффективности своей линии поведения и в своём решении; это представлялось куда более трудной задачей, чем обман группы расследования во главе со старшим Ягами, но, несомненно, не невыполнимой — в конце концов, их с Лайтом будущее было счастливым и вообще сбывшимся, значит, он точно нашёл способ. Лайт коснулся губами его виска, прежде чем отпустить. Оба знали, что всё подходило к концу.

______________

28 ноября, 2029, Лондон

— Я действительно должен был устранить Киру, и я это выполнил, — Эл прошёл в их… их спальню, расположившись на той же самой стороне широкой двуспальной кровати, какую он занимал вечность назад — только несколько дней назад — в их общей комнате в штабе расследования. Лайт не знал, было ли это случайностью, или сознательным выбором, или просто привычкой. Цепь скользнула за Эл, Лайт невольно проследовал за ней взглядом, а затем замер, как будто наткнулся на что-то совсем уж немыслимое. — Если здесь только одно одеяло, — он в самом деле убедился в этом, как только поднял рукой лёгкую ткань, — тогда я забираю его себе. Меня нисколько не интересует, в каких… отношениях мы с тобой состояли, Рюдзаки. К тому же длина цепи легко позволит нам спать не так близко. — Что было верно и двадцать два года назад, и тем не менее наша кровать была общей, Лайт. — Это говорит лишь о том, что у тебя уже тогда были сомнительные… наклонности, — Лайт скорее недовольно ворчал, чем действительно требовал других условий, потому что был совершенно измотан за этот день, только что завершившийся, а начавшийся совсем не здесь и не сейчас; Лайт, конечно, не сомневался, что уже не проснётся в реальности, растаявшей, ускользнувшей сквозь пальцы, как пепел, но в это так необъяснимо хотелось поверить. К тому же он давно привык спать рядом с Эл — что, однако, не делало это привычку хоть сколько-нибудь нормальной. — Итак, Лайт хочет, чтобы я продолжал отвечать на его вопрос или вступил с ним в дискуссию касательно своих, как он о них сказал, наклонностей и количества одеял и кроватей? Эл, кажется, почти смеялся; Лайт только мгновение продолжал смотреть на него так, словно был готов — и способен — убить одним взглядом, а затем бросил: — Первое, — и сам полез за вторым одеялом, мстительно натягивая цепь или дёргая за неё куда сильнее, чем требовалось, и вновь убеждаясь, насколько сейчас был бессилен, раз его гнева и ярости хватало только на это. — Я устранил Киру, вернее, всех Кир, — продолжил Эл. — Аманэ Миса лишилась воспоминаний, а ты перестал им быть по своей воле, насколько бы этот факт ни казался тебе невозможным сейчас. Несомненно, Лайт прав в том, что я больше всего не хотел проиграть, но, когда ты пришёл ко мне, сдавшись, открывшись, вверяя мне свою судьбу и жизнь, я победил, и на этом игра была кончена. — Будь уверен, что в конце концов я узнаю всю правду, что бы ты ни скрывал, — зло прошептал Лайт и наконец повернулся. Эл встретил его взгляд легко и спокойно, и в его глазах больше нельзя было увидеть былого соперничества, азарта, огня, ничего, что говорило бы о той смертельной игре, которую они увлечённо друг с другом вели. — Я победил, Лайт, и в этом был смысл всей игры, только вне её я действительно не хотел, чтобы ты был казнён или другим образом осуждён. Если следовать той твоей логике, то безопаснее всего для меня было бы не раскрывать никаких дел, но ты должен знать, что иногда безопасность — совсем не то, что волнует меня в первую очередь. Я хотел видеть тебя рядом даже с тем одним процентом риска, что что-то случится, если я с тобой останусь. А что-то и правда случилось: ты снова стал Кирой в своём сознании, но я всё ещё остаюсь с тобой, Лайт. — Да ты просто не намерен выпускать меня из виду, о чём ты мне прямо сказал, — Лайт бросил в Эл одеялом. — Это нисколько не исключает и не уменьшает моих чувств. Ватари, поверь, очень часто пытался меня убедить, что решение работать с тобой вместе и быть с тобой вместе фактически безрассудно (в чём я с ним согласен), но это был тот исключительный случай, когда я не руководствовался лишь разумом. Я думаю, Ниа и Мелло одновременно поправили бы, что скорее я совсем им не руководствовался, а затем долго спорили бы о том, кто сказал это первым, будь они здесь, — усмехнулся Эл, а Лайт — снова — почти разозлился на то, какого чёрта тот говорил о тех, кого Лайт даже не знал, и какого чёрта словно бы втягивал за собой в ту жизнь, которой Лайт никогда не хотел. — Достаточно. Я собираюсь спать, — уведомил Лайт, садясь на свою половину. — Я тоже, — сказал Эл с интонацией, похожей на удивление. — Как же твоя бесконечная ночная работа, которая не отличалась от дневной ничем, кроме того, что ты сидел не за компьютером, а в кресле или кровати? — Лайт не удержался от этого вопроса, хотя правда хотел всё закончить. — Тогда я видел тебя спящим самое большее пару раз, и то подозреваю, что ты просто притворялся. — Конечно, притворялся, — не стал Эл скрывать. — Я не верил, что ты можешь попытаться убить меня, пока я сплю, и уж тем более — что ты в этом преуспеешь, но мне было любопытно вот так незаметно понаблюдать за тобой лично, а не через камеры. Но сейчас мне не нужно работать в таком объёме, а чтобы за тобой проследить, одних камер более чем достаточно. А ещё Лайт сам настоял на том, чтобы привести наш с ним общий режим хотя бы в подобие нормальности, а я ценю его заботу, — закончил Эл так, что у Лайта вновь едва нашлись слова. — Ты поставил камеры в собственном доме? — возмущённо спросил он только спустя минуту. — Так вот как ты безоговорочно доверяешь, и, я знаешь, и не рассчитывал, что будет как-нибудь по-другому. — Разве Лайт не знает, что камеры в доме — полезная вещь просто на всякий случай? И я не следил за ним, но пришло время начать, — Эл склонил голову набок. Лайт предпочёл отвернуться, тем самым прерывая бессмысленный спор. Ему требовалось немного времени, чтобы обдумать план своего освобождения и поиска тетради и Рэм (Лайт надеялся, она ещё была здесь и могла помочь ему — если не ради Мисы, то хотя бы во имя памяти о ней; стоило заранее подобрать правильные слова и выстраивать разговор осторожно, словно ступая по очень тонкому льду). Лайт не знал, стоило ли ему разыгрывать своё примирение с реальностью или в большей степени быть собой — ведь Эл легко мог ощущать его обман; может быть, правильным будет удерживать некий баланс и дождаться, пока тот в конце концов снимет наручники. Нужно будет не прямо, но в ходе какого-нибудь разговора узнать у отца (к счастью, он был жив, пусть и на пенсии), что случилось, когда расследование начало подходить к концу, и как Эл объяснил, почему окончательно отказался от подозрений, которые прежде расценивал только как истину (и пускай на самом деле так оно и было). Эл спал — или лишь делал вид, что спал, Лайт не хотел сейчас этого выяснять, — почти трогательно свернувшись в клубок и придвинувшись ближе — вот этого делать не следовало, так что Лайт сам передвинулся от него к краю. Луна, проникающая сквозь стекло, освещала его копну чёрных волос, в которой Лайт с каким-то странно неприятным удивлением обнаружил немного седых волос, ещё когда впервые увидел. И, видимо, те очки тоже принадлежали ему, потому что зрение самого Лайта было по-прежнему идеальным. Во многом Эл всё ещё оставался самим собой, но, отбрасывая болезненно тлеющее в груди желание убить его, Лайт, пожалуй, хотел бы узнать, как лучший детектив в мире провёл эти двадцать два года: возможно, раскрыл ещё несколько громких запутанных дел, или завёл нового помощника, потому что Ватари был слишком стар, или… В полутьме ночи на пальце Эл слабо блеснуло кольцо, и Лайт, кое-как подавив порыв сорвать собственное и зашвырнуть куда подальше, отвернулся вновь, прекращая его разглядывать и понимая, что и сам не заметил, как начал. Цепь между ними тихо зазвенела, и вскоре его настиг сон.