Они любят тебя неправильно

Вообще-то Чимин мало похож на великого благодетеля. Он не обращает внимания на грусть других, не стремится помогать всем, кому плохо. Всегда старается находиться в компании, чтобы быть окружённым весельем и забыть тоску. Но всё ломается, когда Юнги, спокойный, тихий Юнги, который заботится обо всех и всегда, оставаясь сильным в чужих глазах, молчаливо уходит из дома, где они собрались с друзьями отдохнуть на выходные, после непонятного разговора по телефону. Видеть его разбитым, одиноким, окружённым тьмой в беседке невыносимо. Становится как-то холодно и зябко, хочется взять в руки плед и горячий чай, чтобы укутать в тепло Юнги. Он ведь такой хрупкий, такой маленький, потерянный среди раскрашенных осенью деревьев и облетевших, выглядящих мёртвыми из-за этого кустов. Сердце сжимается болезненно, стоит внимательному взгляду рассмотреть дрожь тонкой фигуры от порывов пронизывающего дыхания ветра. Чимин нервно кусает губы, не зная, что выбрать: весёлую компанию или одинокого Юнги. Он не совсем уверен в том, что сможет помочь, не совсем уверен в том, что не сделает хуже и в том, что его не прогонят. А ещё ему страшно, а от всего страшного у него давно появилась привычка сбегать… К тому же с друзьями весело. Они расслабляют и отвлекают. С ними хорошо. С ними нет никакого холода. Холода, в котором одиноко сидит полный тепла Юнги. Метания длятся недолго. Чимин не может сопротивляться потребности согреть. Когда-то ведь он сам сидел в тишине и тьме, и жизнь ему казалась непроходимым лабиринтом. И вот тогда его аккуратно взяли за руку, вытянули из мглы, ласково улыбаясь и тихо убеждая: «Ты не один, я помогу тебе, я буду рядом». Тогда забота казалась чем-то странным, бесплатным сыром в мышеловке, но кофейные глаза, нежно-розовые губы и мягкие руки ломали недоверие, приручали. И сейчас Юнги напоминает Чимину себя. Это дерёт его душу тоской и желанием отплатить той же монетой: взять за руку и вывести из ледяного лабиринта мыслей. Чимин захватывает с собой плед и, когда подходит к Юнги, накидывает ему на плечи тёплую ткань. На этом он готов закончить, но тихий сдавленный всхлип вынуждает неловко плюхнуться рядом. Чужая тоска давит невыносимо, от нее хочется скрыться, сбежать из-за страха не справиться. Юнги не помогает ничем, молчит, даже не двигается, пытается сделать вид, будто его здесь нет. Исчез. И искать не стоит. Но Чимин искать будет. Его невидимыми нитями тянет ближе. Потерять свой любимый источник тепла — ни в коем случае нельзя. И дать ему погаснуть — тоже. — Что случилось? — выходит как-то нетерпеливо, и Чимин от досады кусает губы. — Всё в порядке, нужно немного в тишине побыть и всё. — А, ну, я пошёл тогда, — Чимин поднимается с холодной скамьи, отряхивает штаны, но с места не двигается. Ждёт несколько секунд. Что-то ворчит про себя и небрежно садится рядом вновь. — Ты должен был остановить меня. — Зачем? — Чтобы попросить выслушать. Логично же. Юнги фыркает насмешливо. Чимин может уйти и веселиться, но тут же Юнги… Юнги, которому плохо. Как он уйдёт? — Хён, — тянет капризно, — что с тобой? Я хочу помочь. Юнги улыбается слабо, но так, как умеет только он. Тепло и ласково. У Чимина сердце замирает. — Скажи мне, Чимин~ни, — Юнги запинается. — Меня возможно полюбить?.. Нет, подожди, не так, забудь. На его губах играет нервная улыбка. И Чимину впервые за долгое время, возможно, за всю жизнь, не хочется веселиться. Он вцепляется в Юнги, обнимает сбоку, рассматривает профиль в свете полной луны, с удивлением и болью наблюдает за тем, как по острым скулам катятся слёзы, Чимин зачем-то упирается носом в щёку, трётся им, растирая влагу. — Это из-за Хосока, да? — спрашивает шёпотом. Юнги кивает, закусывая дрожащую нижнюю губу. — Он никогда не ценил тебя. Мне он сразу не понравился. — Он х-хороший, — заикается Юнги. — Что он тебе сказал? — строго спрашивает Чимин, удивляясь своему тону. Юнги молчит, но прижимается ближе, вызывая желание сжать его в объятьях. — Хён. — Что видит во мне только друга, и всё, что было между нами, всего лишь ошибка. Пустяки, в общем-то, да? Чимин давит презрительное фырканье. Ему этот Хосок ни капельки не нравился, даже если его окружало веселье и беззаботность. Смотрел он на Юнги как-то странно, как на вещь или как на что-то бесполезное, а тот не замечал ничего улыбался ярко, заботился. Чимин же старался не подавать вида, как ему всё не нравится. С Юнги ведь нужно бережно, осторожно, чтобы не дать его теплу исчезнуть. Ему уют нужно дарить, а не холод. Окружать лаской, а не равнодушием. — Да, — наконец-то отвечает на вопрос Чимин. Юнги усмехается, наклоняя голову вниз. — Тебя можно полюбить, хен, — договаривает Чимин. Юнги смотрит ему в глаза, и столько удивления в его взгляде, сколько нужно, чтобы утонуть. Тьма не позволяет увидеть всё хорошо, поэтому нежный румянец ускользает от внимания. Но Чимину достаточно трепетно дрожащих ресниц опущенных в пол глаз и приподнятых дрожащих уголков губ. Ему хочется поцеловать Юнги, коснуться его кожи осторожно, чтобы не повредить, но он сдерживает желание, вместо этого стискивает в объятьях крепче так, что Юнги начинает смеяться и забавно кряхтеть. — Не грусти, хён, а то я тоже буду, — дует губы. Юнги фыркает забавно и ерошит его волосы. Он кивает, но, когда Чимин поднимается, чтобы присоединиться ко всем, обнимает снова, обвивает руками талию и тычется лбом в плечо. Чимина тут же заполняет тепло. Он обнимает в ответ, сдерживая себя, чтобы не сжать до отчаяния сильно. — Спасибо, Чимин~и, — тихо говорит Юнги. Чимин же в ответ только плечами пожимает. Он и не сделал ничего такого, всего лишь рядом посидел и воспользовался возможностью погреться в объятьях. *** Все напиваются в хлам. Тэхён и Чонгук вырубаются на полу в коридоре, едва отойдя от гостиной, Намджун и Сокджин отправились в кладовую проверять остались ли там запасы алкоголя и в итоге там уснули. Юнги, хоть и пил наравне со всеми, выглядит трезвым. Чимина тянет к нему магнитом. Он и раньше едва сдерживал себя, а сейчас, когда алкоголь в крови бурлит, самоконтроль вообще сдал все свои полномочия, отдал пост карамельной нежности. Юнги что-то рассказывает, улыбается ярко, а Чимин не может перестать думать о его губах, о мягких щеках. Ему так хочется целовать. Он уверен: до него никто Юнги не целовал правильно. Не проникал под кожу лаской, патокой не заливал лёгкие, касаниями лёгкими не щекотал. — Я думаю, нам пора спать, — говорит Юнги, приподнимая уголки губ, и Чимин не думает, просто кивает в ответ. Ему в трезвом состоянии тяжело не расплавляться от улыбки, в пьяном же голова совсем отключается. Юнги убирает остатки еды и посуду. Он мечется от стола к холодильнику, от холодильника к раковине, от раковины к мусорному ведру и так по кругу. Звяканье чашек, шум воды и тишина во всем доме, прерываемая сопением пьяных друзей, погружают в непонятный уют, усталость смыкает веки. Она мешает наблюдать за ловкими движениями изящных рук, домывающих кружки и убирающих их на сушку. Чимин не хочет идти без него в кровать, поэтому просто рассматривает хрупкую, худую фигуру, любуется стройными ногами с тонкими щиколотками, узкими бедрами, широкими плечами и сильной шеей. Он не пытается помочь. В его пьяном состоянии лучше просто сидеть на месте смирно, а то всё точно окажется на полу разбитым или испорченным. Наконец Юнги заканчивает с уборкой, и сам тянет Чимина в спальню, чтобы уложить в постель, и тот следует безмолвно, думая только о том, как сдержать желание целовать. Ведь так тянет исследовать каждый сантиметр бархатной и сладкой кожи губами… Соблазн пьянит похлеще соджу, которое они пили с друзьями весь вечер и часть ночи. Чимин слепо бредёт в спальню за Юнги, позволяет себя, как ребёнка, уложить в кровать, укутать в пушистое одеяло, тая от забавного хихиканья, но он тут же приходит в себя, когда его пытаются оставить одного, уйти в другую гостевую комнату. Он притягивает в объятья хрупкую фигуру за тонкую ладонь, укладывает на свою грудь. — Я хочу тебя поцеловать, — шепчет, рассматривая губы. — Ты не хочешь целовать меня, ты просто хочешь целоваться, — Юнги улыбается грустно и старается выпутаться из цепких рук. Чимин упрямо теснее сжимает его в объятьях и переворачивается, нависая скалой над ним, приближается к губам, но Юнги поворачивает голову в бок, подставляя щёку. Ему не удается уйти таким образом от поцелуя. Бархатную кожу всё равно ласкают губами нежно-нежно. — Я всегда хочу тебя целовать, — пьяно бормочет Чимин. Юнги мотает головой из стороны в сторону в попытке уйти от мягких, пухлых губ, и Чимин бы от него отстал, но его не отталкивают, наоборот, обнимают крепко, не позволяя отстраняться. — Ты пьян, — повторяет Юнги. — Какая разница, — раздаётся невнятный ответ из-за поцелуев в шею, линию подбородка, касается щеки и носа. Юнги выгибается, подставляя для поцелуя больше места, но не давая коснуться губ. — С первого взгляда, — сорванный шёпот, — я хотел тебя целовать. — Будь здесь Тэхён, ты бы целовал его, — он упрямо уходит от поцелуя, но не отпускает, держит крепко, нервно сглатывает ком в горле, пальцами перебирает складки футболки на тонкой талии и сильной спине. Чимин отрицательно мычит, целует под челюстью, и Юнги неожиданно для самого себя же тихо стонет. — Ты даже не вспомнишь ничего завтра, — бормочет и берёт лицо Чимина в ладони, гладит невесомо щёку, улыбается легко уголками губ. — Не стоит. Ты пьян. — Какая разница. Я запомню, — целует щёку, покрывает её поцелуями. — Они тебя не ценят. Они целуют тебя неправильно. Они любят тебя неправильно. — Мин~и. — рваный выдох, в котором открывается горькое желание плакать от каждого слова, от каждого трепетного влажного поцелуя. Чимин обхватывает его лицо ладонями, смотрит в блестящие глаза с нежностью и трепетом. — Я знаю, как нужно тебя любить. Юнги сдаётся, тянется за поцелуем, обнимает крепче. Чимин бережно держит его голову одной рукой, гладит шею большим пальцем, приближается к губам и осторожно приникает к ним. Он целует неторопливо, покрывает поцелуями нижнюю губу, всасывает её, лижет. С наслаждением чувствует дрожь и мягкость хрупкого тела в руках. Внезапно его опрокидывают на спину, утыкаются всем собой в грудь. — Зачем? — спрашивают тихо. — Это же просто поцелуй, а не секс, — пожимает плечами Чимин, поглаживая узкие плечи. Юнги хмыкает и поднимается, смотрит в глаза, а Чимин не может выдержать взгляд, там горькая насмешка сливается с тоской, убивает медленно чувством вины. Ему невыносимо сильно хочется вжать в себя податливое тело, окружить своим теплом, защищая от холода мира, в котором всякие Хосоки не умеют любить правильно. Он не даёт уйти, прижимает к груди крепче, вызывая вздох, в ответ на который губы, будто сами, надуваются в капризе. — Я бы хотел тебя себе оставить, — бормочет Чимин, зарываясь кончиком носа в волосы. — Ты пьян, — ещё один вздох. — Какая разница? — Трезвым ты такое не скажешь. — Потому что трус, — Чимин целует в макушку, обнимает крепко. — Постоянно боюсь всё испортить, смотрю со стороны на то, как кто-то любит тебя не так, как надо. Не так, как могу любить я. Не так, как люблю тебя я. Без трепета и нежности. Юнги фыркает, но ничего не отвечает. Он хочет уйти от липкого одиночества, но каждые отношения не давали нужного, только напоминали о том, что ему не быть счастливым. Каждый раз его отвергали после нескольких недель, потому что он хороший друг, но парень не очень. Слишком заботливый. Слишком ласковый. Слишком жадный до внимания. Быстро надоедает. А тут Чимин с красивыми словами, нежными поцелуями и пьяный. И говорить такое он мог кому-угодно, если бы кто-то другой был на месте Юнги. — Ты плачешь? — Чимин удивлённо смотрит на Юнги, но тот отодвигается в сторону, сворачивается в клубок, пытаясь слёзы скрыть. Он давит позорный скулёж, винит алкоголь внутри, который делает его таким чувствительным, но жмётся ближе, когда Чимин сгребает в объятья. — Почему меня никто не любит? — скулит. — Маленький мой, — нежно воркует Чимин, — они тебя недостойны. Он продолжает шептать несвязный, ласковый бред, обнимать крепко, целовать в макушку, задерживая губы. Юнги постепенно успокаивается. — Оставь меня себе, — просит, доверчиво прижимаясь. — Оставлю, Юн~и. Засыпают быстро, едва тишина устанавливается в комнате. Утром Чимин просыпается первым. Он помнит всё, каждое своё слово и жест. И от воспоминания о данном им обещании тепло разливается в груди. Юнги мерно посапывает ему куда-то в рёбра. Он обнимает крепко за талию, доверчиво жмётся к нему во сне. Чимин самодовольно улыбается. Забрал маленький источник тепла. Даже гордость за себя пьяного пробирает. Осталось только в трезвом виде об этом сказать. Заявить, что он оставляет его себе. Чимин гладит шею кончиками пальцев, обводит плечи и ключицу, до которой может достать, нежно путает пряди волос. Всё в нём клокочет от радости, в голове «моё» горит красным пламенем. Он ненамеренно будит ласковыми касаниями, на что тихо стонут и стараются уйти от рук. Из груди непроизвольно вырывается тихое хихиканье, а руки будто сами стискивают в объятьях крепче. — Чимин~а? — зовут сонно, стараясь выбраться из рук, но это получается плохо, поэтому вошканье прерывается, раздаётся тихий, облегчённый вздох. — Да, маленький хён? — Чимин ласково играется прядями волос, улыбается так по-идиотски влюблённо. Юнги не отвечает, замирает, немного сжавшись. — Я всё помню… забираю тебя себе. — Поцелуй меня, — просьба тихая, едва слышная, но её послушно выполняют. Чимин поднимает подбородок подушечкой пальца, касается трепетно губами сначала щеки, потом переносицы, кончика носа и только потом дарит полноценный поцелуй, полный нежности. Он давит улыбку, вызванную очаровательным поведением Юнги, который цепляется за его футболку пальцами, жмётся ближе, прикрывает глаза, тихо постанывая в ответ на несильный укус за нижнюю губу. Чимин отстраняется, но объятий не разрывает, прижимает к себе податливое тело за талию, смотрит в глаза. Маленькую идиллию рушит Намджун, то ли вылезший, то ли выпавший из кладовки. И если Чимину как-то всё равно на него, он дорвался до своего источника тепла и отстраняться от него не планирует, то Юнги неловко отодвигается, говорит, что им нужно выходить. Чимин в ответ капризно стонет, но повинуется. Противостоять лисьим глазам слишком трудно, поэтому остаётся лишь привыкать к своей подневольной и приторно-сладкой от этого доле.