Простая история или: ни одной причины не...

- Эдит, я же просил не подкрадываться. Алан только уснул. - Это не Эдит, это я, сын. Сидя в качелях на заднем дворе, Дик оборачивается на меня, прижимая ребенка к плечу. - Там Рокэ к тебе приехал. Дик улыбается, не мне - в пространство, может быть, своим мыслям, может быть, уже Алве, встает, идет к воротам, потом возвращается, отдает мне Алана. Я запоздало кричу сыну вслед "обуйся", он машет мне "тише!" но не возвращается за обувью, наоборот, быстрее бежит босиком по теплым плиткам двора, как будто еще две минуты Рокэ никак не подождет. Поднявшись на второй этаж, чтобы положить спящего внука в люльку, я смотрю из окна, как Дик садится к Рокэ в машину, и машина медленно выбирается в сторону дороги через лесок. Их нет уже второй час, и я боюсь, что Алан скоро проснется, а Дик еще не вернулся, поэтому звоню Ричарду, но телефон играет наверху и я тут же сбрасываю звонок, чтобы не разбудить ребенка. Звоню Алве - тот сбрасывает мой звонок. Через пять минут к воротам подъезжает машина. Выхожу на улицу и смотрю, как они дурачатся у дороги. Дик ушел без обуви и теперь не дает Алве себя поднять, чтобы перенести через гравий, упирается в землю у машины. Они замечают меня, Алва отпускает его и Ричард разворачивается к нему спиной, идет - делает шаг по острому гравию. Сделав мне знак промолчать (я и не собирался ничего комментировать) Алва стремительно подходит к Дику сзади, подхватывает его на руки, идет по гравию и ставит на теплую плитку двора. Будь они одни, я больше чем уверен, Ричард завизжал бы счастливо, сопротивляясь и поцеловал, делая вид, что уворачивается от поцелуев. При мне он, не оборачиваясь даже, сбегает за ворота, на мгновение задержав свою руку в ладони Алвы, чтобы потом иметь повод звонить потому что "забыл" попрощаться. Мы молча курим с Алвой у ворот, потом он осторожно спрашивает свое обычное "как Алан?" я зову его зайти в дом - он отказывается - ему пора в аэропорт и уезжает. Позже, мне приходит мысль, что, наверное, он хотел бы посмотреть на сына не через объектив камеры и нужно было настоять. Хочется пойти и высказать Дику, что я не буду вечно посредником между ними объясняя одному, что нужно второму, и сколько можно кружить друг вокруг друга с этими их брачными играми павлинов. - Дик… Ты снова его мучаешь? - зайдя в комнату вслед за сыном говорю я, а потом замечаю его колени, красные пятна на которых скоро станут синяками, понимаю что у меня больше нет никаких сил осторожничать и щадить чьи-то чувства, - Ты же помнишь, что сказал врач? – мрачно спрашиваю я. - Что? - недоумевает Ричард, прослеживая мой взгляд и поняв куда я клоню, возмущенно отвечает, - Это сейчас! Когда дурачились у ворот! Папа, - он негодует вполне искренне, - Ты правда думаешь, что я стал бы «мучить его», как ты говоришь, а потом отдаваться в ближайших кустах?! - Откуда мне знать что ты стал или нет? - у меня вдруг наконец прорывается раздражением все накопившееся непонимание, - Никто от тебя вообще такого не ожидал! В гостиную шла Эдит, но у самых дверей она сворачивает в кухню. - Я сделаю чай! - Аккуратнее с чайником, - машинально говорит ей Ричард, поднимает на меня глаза и очень тихо и четко спрашивает: - Какого "такого"? Подхожу, чтобы его обнять, но он уворачивается, ощетинившись. - Ричард, я просто... Я переживаю. Знаешь, как мы все испугались за тебя, когда ты лежал в реанимации? - Вы испугались? Вы?! Ты думаешь, мне не страшно? - он мечется по комнате, а потом останавливается, смотрит на меня почти спокойно, - Если хочешь знать, мы решили что поженимся, когда он вернется! На этом он сбегает к себе, хлопнув дверью. А потом мы узнаем, что у берегов Марикьяры разбился кошкин частный самолет. - Это точно его самолет? - спрашивает меня Ричард и я отрицательно качаю головой в ответ. Никто не знает точно. Только вот почему он не позвонил, если долетел? Не знаю, изображает Ричард ледяное спокойствие или старается об этом не думать, но сын отдает мне свой телефон и просит "Скажи мне только если будет точно" и все. Если Дик заходит в комнату - выключает телевизор где, то и дело, говорят о трагедии. Дейдри с Эдит сначала возмущенно спрашивают почему, но Ричард мягко, но настойчиво уводит их к себе наверх и долго читает их любимые сказки. Мне даже немного стыдно, от мысли, что я сам давно не находил времени поиграть вместе в их любимые игры или почитать им. Когда я спрашивал у Эдит как дела у нее на тренировке и действительно слушал, то что она отвечает? Приходят Амалия с Циллой, они зовут дочек погулять, и девочки идут с подругами на улицу. Дик тихо сидит наклонившись над Аланом, улыбается ребенку, рассказывая ему что-то, ходит с ним на руках по дому и от его спокойной улыбки мне даже, пожалуй, становится не по себе, но в то же время спокойнее, от того, что он не впадает в истерику. К вечеру ему звонит Мирабелла, я отвечаю с его телефона, а Дик отказывается с ней говорить, только просит "Скажи маме, что все хорошо". Ее, предсказуемо, такой ответ не устраивает, но нам с ней все же удается не поругаться, может быть, это первый спокойный наш разговор за последние семь лет. Дик все также совершенно спокойно ходит по дому, качает Алана и поет ему то надорские колыбельные, то кэналлийские романсы. На эсператиских молитвах, накрепко выученных в детстве под напором Мирабеллы, исполняемых на мотив надорских колыбельных уже давно спящему ребенку, у меня натурально начинает дергаться глаз и я не выдерживаю. Прошу его положить Алана и подхожу обнять, готовый к его истерике. Сын прислоняется ко мне, но как будто просто ждет, когда я его отпущу. Как будто это объятие только мне и нужно. С тем же успехом можно было прислониться к спинке дивана. Язык не поворачивается сказать, что все будет нормально и я молчу, а он повернув голову в сторону кухни, вдруг спрашивает: - Пап, у нас есть молоко? Мы идем на кухню искать молоко. - Помнишь, как мы оставались у тебя, уже после того, как вы с мамой развелись, и пекли вафли? - Ты хочешь вафель? - Давай испечем, это же не долго, - предлагает он. Мы находим вафельницу, долго ее отмываем, точнее он отмывает. Оттирает ее, пока я не замечаю, что он скоро дырку в ней протрет, потом молока все-таки не оказывается и мы решаем съездить в поселок. Я жду его в машине, а когда он возвращается, не сразу понимаю: что-то не так. Он стоит у машины и я выхожу к нему. - Там телевизор работал, новости... - тихо говорит он, - Сказали, никто не погиб. Никого вообще не было на борту, а пилоту удалось спастись. Он поднимает на меня взгляд, и я спрашиваю, недоумевая. - Это же хорошо? - Да. Так... Почему он мне не звонит? - спрашивает сын, будто я должен это знать. Без дальнейших разговоров я звоню Алве со своего телефона, звоню с телефона Ричарда, который все еще ношу с собой. Дик молчит, смотрит на меня, прижимает к себе бутылку с молоком, и с каждым длинным гудком в его глазах надежда все яснее сменяется страхом. - В крайнем случае тебе позвонил бы Хуан. - наверное, в моем голосе не слишком много уверенности в том, что я говорю. - Кто мне позвонит? Кто мне позвонит, папа?! Я никто. - он неожиданно почти кричит, - По документам я ему никто! Меня, если что, даже в реанимацию не пустят! В глазах у него самое настоящее отчаянье и, хотя еще сегодня днем мне хотелось встряхнуть его за плечи и прямо спросить "почему ты такой спокойный?", я набрав в грудь воздуха, как можно более ровно говорю: - Дикон. - забираю у него из рук молоко и открываю дверь машины, - Поедем домой и сделаем вафли. Он смотрит на меня в ступоре, а потом отводит глаза, кивает и садится в машину. В тишине мы едем домой, действительно печем вафли, как и собирались, вот только никак не можем остановиться. Девочки, все четверо, рады нашей затее, толпятся на кухне шумной стайкой и вафли исчезают быстрее, чем появляются. До ночи мы сидим с Диком над чаем, разговаривая и как же давно мы с ним не разговаривали просто вот так. Телефон звонит утром. Телефон Ричарда. - Будешь говорить?... Он хмуро мотает головой, но когда я договариваю "с Рокэ" меняется в лице. Сын не отвечает мне, просто смотрит на телефон в моей руке, у него такие глаза, что я не уверен услышал ли он меня. Вместо того чтобы взять телефон, на нетвердых ногах он идет от меня к дивану, кладет ребенка, и вот только тут ноги его подгибаются, он оседает на пол и начинает плакать, закрыв лицо руками. В трубке Алва пытается добиться от меня, что происходит и все ли хорошо с Ричардом, с Аланом, и почему я ничего не могу объяснить??? Алан, оставленный на диване, недовольно что-то гулит. Одной рукой я пытаюсь обнять и поднять Дика, Алва просит не класть трубку, потому что еле дозвонился, у них там шторм и плохая связь, дать телефон Ричарду или объяснить что, кошки побери, происходит?! Дик наконец берет у меня телефон и, стараясь не плакать в трубку, идет наверх, но оседает на полдороге на ступеньках лестницы. Я вижу, как слезы все равно катятся по его лицу, пусть он и пытается не пустить их в голос. Дейдри, спускавшаяся вниз, не совсем понимая почему брат плачет, садится с Диком рядом и тоже плачет по-детски обнимая его колени. Из спальни выходит Айрис с Лорой на руках, малышка никак не может уснуть. Жена уже собиралась всех громко попросить разойтись хоть бы от двери, но оценив обстановку уводит с собой Дейдри, а я иду взять на руки Алана, который все громче недоволен, что о нем все забыли. И вот тут, пытаясь успокоить внука, которому сейчас нужен совсем не я, а только Дик, глядя на размазывающего слезы по лицу сына, я, кажется, понимаю, что спокойно теперь не будет никогда. Мифическое "дети вырастут" тает на глазах. Вырастут обязательно, но они все равно будут шуметь, ссориться, мириться, мешать друг другу спать и от счастья плакать в обнимку на лестнице. На меня будто снисходит какое-то спокойствие посреди всего этого бедлама. И, похоже, это самое прекрасное чувство посетившее меня за последние месяцы.