Первые разы

Алтан спокойно вышел из кабинета дедушки и почувствовал на своей спине дуновение холодного ветерка. Подходя к этой двери часом ранее, Алтан уже знал, что дедушка ему скажет. Да что там, он знал, что ему скажет дедушка ещё утром, когда за завтраком тот попросил его зайти к нему после уроков. Стоя у закрытой двери, Алтан нервно теребил низ кофты, не понимая, готов ли он к этому разговору. Совсем недавно горничная зашла в комнату Алтана и, собирая белье в стирку, случайно обнаружила в ящике мальчика вырванную из эротического журнала страничку. На страничке — обнаженный мужчина спортивного телосложения. Горничная ахнула и тут же отнесла страничку хозяину дома. Алтану ловко удавалось скрывать своё влечение к мужчинам ровно до этого момента. Он заметил, что страничка пропала, в этот же вечер, но подумал, что сам случайно ее выбросил вместе с бесполезной макулатурой. Однако, за завтраком он все понял: понял по взгляду горничной, по ее напряженным плечам, понял по тому, как вёл себя дедушка. Он даже не хмурился, но мальчик знал, что он злится. Алтан стоял за дверью дедушкиного кабинета и чуть не трясся от злости всем телом. «Позорище.» Алтан хотел его ударить. «Как ты смеешь называться Дагбаевым, занимаясь подобными извращениями?» Алтан хотел его ударить. «В нашей семье таких не было и никогда не будет.» Алтан хотел его ударить «Ты меня очень разочаровал, хотя казалось бы, куда больше?» Алтан хотел его убить. Но он ничего не сделал. Он только слушал. Холодная ненависть к его деду как будто замораживала Алтана, он не мог двинуться с места, не мог сказать ни слова. Он только слушал. Как только дверь за ним захлопнулась, Алтан почувствовал, как ледяная кровь вдруг вспыхнула, и он рванул к лестнице на второй этаж, быстро переставляя ноги, он начал подниматься в свою комнату, но вдруг остановился. Чувство неизвестного происхождения кипело в нем, как вода в кастрюле, и было готово вот-вот вылиться наружу. Он бросил робкий взгляд на дверь, ведущую в комнату Вадима. «Позорище» Потом снова поднял глаза наверх, на самую верную ступень лестницы на второй этаж. «В нашей семье таких не было и никогда не будет.» Он выдохнул, развернулся, быстро соскочил со ступеньки и ринулся к комнате Вадима. Вадик сидел, откинувшись на стуле, закинув обе ноги на стол, и рассматривал картинку в книге. Эта была картина Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Под иллюстрацией была короткая статья, которую Вадим ещё не принялся читать. Его взгляд застыл в центре кровавой сцены: на диких, растерянных глазах отца и на безжизненном теле сына. Прервал разглядывания картинки Алтан, неожиданно распахнувший дверь. Звук ручки двери, ударяющейся о стену, заставил Вадика тут же скинуть ноги со стола и захлопнуть книгу. Алтан, не замедляя шага, подлетел к Вадиму, подошёл к нему вплотную, поставил одно колено на его бедро, взял лицо Вадима в свои руки, потянулся к нему и поцеловал его в губы. Поцеловал жадно, как будто собирался тут же его съесть. Вадим даже сообразить не успел, он только широко раскрыл глаза от удивления, развел руки в стороны и сомкнул губы, не отвечая на поцелуй Алтана. Мальчишка попытался раздвинуть его губы языком, но не вышло. Вадим попробовал увернуться от поцелуя, и тогда Алтан перешёл с губ на подбородок и на щеки, отчаянно облизывая их. Алтан неожиданно опустил руки к животу Вадима и, поглаживая его, принялся задирать футболку наемника. Тут Вадим понял, что его надо остановить, собрал всю силу в руках и легонько толкнул Алтана в грудь. Он тут же отстранился, и Вадик увидел его взгляд: дикий, растерянный, похожий на тот, что он так долго рассматривал на картинке в книге. Вадик неловко улыбнулся, хотел спросить Алтана, что на него нашло, но не успел. Глаза мальчишки вдруг наполнились слезами, он резко подался вперёд и уткнулся Вадику в плечо. Наёмник услышал всхлипывания и понял, что Алтан плачет. — Я их ненавижу. — сквозь слёзы мямлил Алтан, — я их всех ненавижу. Вадим растерялся: Алтан часто бросался словом «ненавижу». Оно относилось к его урокам, к слишком яркому свету, к бардаку в комнате и даже к самому Вадиму, но тогда оно звучало слишком несерьёзно, как-то по-детски, даже смешно, как будто маленький котёнок пытался изобразить львиный рев. Сейчас он произносил его совершенно серьезно, вкладывая в него весь тот смысл, который оно должно иметь. Алтан все плакал. Он хватал Вадима за плечи, собирал в кулак ткань его футболки. Наемнику было жаль мальчишку, заплаканного, растрепанного, раскрасневшегося от стыда. Если бы он был кем-то другим, он бы знал, что ему нужно сказать, но он был собой и совершенно не знал, как поступить. Когда Алтан немного успокоился, он понял, как жалко он сейчас выглядел: забрался на колени к своему подчинённому, попытался поцеловать, а теперь, красный от стыда, с глазами, мокрыми от слез, впился ногтями в его плечо и скулит, как подбитый пёс. Он осознал это, резко поднялся, вытер рукавом сопли и, стараясь не смотреть в глаза Вадиму, слез с его колен и опустился на пол. Алтан поправил кофту, извинился и вышел, закрыв за собой дверь. Шмыгая носом, он поднялся по ступенькам в свою комнату: шаги давались трудно, казалось, он вот-вот и провалится сквозь лестницу прямо под землю. Он вошёл в свою комнату, сделал пару, кажется, особенно тяжёлых шагов до кровати и рухнул лицом в подушку. Он больше не плакал, но живот скрутило так, что казалось, будто его сейчас стошнит. Ему было стыдно. Наступил вечер: за весь день Алтан не решился выйти из комнаты. С одной стороны, его ждал разочарованный взгляд деда, с другой — презрительный взгляд Вадима, и если к первому он уже привык и сможет его выдержать, то со вторым так легко не получится.