Живи

pov Минхо

Неделю я жил спокойно. Я смог абстрагироваться и от Уджина, и от Хёнджина, хотя это было проблематично. Они постоянно мелькали в поле моего зрения, другие профессора посылали то одного, то другого на консультации, ведь "им эта работа в новинку, а ты уже семь лет в школе работаешь". Как будто помочь больше некому. Но ладно, я собрал нервы в кулак и с каменным лицом объяснил все нужные моменты. Но теперь их не устраивали мои студенты. Хотя обычно мои ребята были вполне спокойными и послушными на уроках, и ни разу за все семь лет мне не было высказано ни одной жалобы. Поэтому я стремительно шёл по коридору четвёртого этажа, дабы лично спросить Уджина, кто и чем его так обидел. Дойдя до кабинета, я сделал глубокий вдох и постучал. На самом деле, хотелось вынести эту дверь Бомбардой и обрушить на него весь сдерживаемый мною гнев. Да, с той ситуации прошло десять лет, и я давно не тот ребёнок, но в душе всё ещё сидит что-то, не дающее мне спокойно воспринимать этого человека рядом с собой. Это называется психологической травмой? Надо бы почитать об этом... Ещё моё желание ворваться в кабинет со скоростью торнадо подогревало проснувшееся отцовское чувство. Как бы я ни делал вид, что терпеть не могу детей, за своих слизеринцев я готов порвать любого. Но внешне я оставался спокойным, как статуи Моаи, смирно дожидаясь разрешения войти. Услышав громкое и нетерпеливое (даже за дверью я услышал, что Уджин, похоже, не мог дождаться моего визита) "Войдите!", я размял плечи. Последний раз я видел это кабинет с полгода назад, и тогда он был завален какими-то картами, на столе стояли древние и никому не нужные талмуды, лишь пылившиеся и заполоняющие своей пылью воздух. Сейчас же этот кабинет преобразился: в нём стало светлее, в шкафах теперь стояли новенькие учебники и пособия, сборники и атласы, все исторические карты были аккуратно сложены на верхней полке, а передние парты были чуть сдвинуты назад, освобождая пространство перед доской. - Хо? Ты что-то хотел? - с деланным удивлением спросил Ким, отрываясь от домашних работ. Внутри меня передёрнуло от такого фамильярного обращения. Так ко мне могут обращаться только мои друзья, близкие (коих было, впрочем, не так много), либо, на крайний случай, старшие коллеги, помнящие меня ещё совсем ребёнком. Уджин же, как я уже упоминал, лишился этой привилегии уже лет как десять. Но выбора нет. Я сел за парту перед ним, бесстрастно посмотрел на него и, не скрывая холод в голосе, ответил: - Не делай вид, будто не знаешь, зачем я пришёл. Ты жаловался на моих студентов, я лично пришёл узнать, что случилось и к кому конкретно претензии. Уджин, будто бы довольно, прищурил глаза и кивнул. - Да. Твой студент, Хан, кажется, сегодня заснул прямо на занятии. Я нахмурился. Хан за все семь лет не сделал ничего подобного. У него должна была быть по-настоящему важна причина. Тут память подкинула мне картину сегодняшнего утра. Я, по своему обыкновению, пошёл в Большой зал первым, чтобы первым увидеть своих студентов. Но когда я пришёл туда, оказалось, что кое-кто меня опередил. Хан уже сидел за столом с таким видом, будто ночь не спал. Я следил за ним на протяжении всего завтрака и ничего хорошего не увидел. Возможно, это и есть та самая причина? - Я поговорю с ним. Что-то ещё? - спросил я, вставая из-за стола и всем своим видом показывая: даже если что-то ещё его и интересовало, отвечать я не собирался. - Нет. Хотя, постой. Почему ты так странно себя ведёшь? Поскольку я стоял к нему спиной, то позволил себе закатить глаза. После я еле заметно выдохнул, успокаиваясь. Почему-то, когда я рядом с этим человеком, у меня постоянное желание дать ему с разворота по лицу. Надо бы поработать над своими эмоциями. Не разворачиваясь, а лишь слегка повернув голову в его сторону, я сказал: - Я веду себя обычно. Если тебе незнакомо понятие профессионального поведения, я могу лишь посочувствовать. У меня много дел, извини. И стремительным шагом, как и всегда, вышел из аудитории.