Ледогривые кони

      Серёжа думает, что зима Николаю подходит. Так, как картошечке по-деревенски подходит хрустящая корочка.       Он думает об этом, просыпаясь утром что в мае, что в августе, что в декабре. И каждый раз думает, что сейчас зима, а он, человек лежащий рядом, этой зимы полноправный и законный властелин.       Смотрит на спящего рядом расслабленного и спокойного Колю и думает, насколько же искусно сделана её носителем его, словно выточенная изо льда, маска. Та, которую видят люди в его окружении весь день, недели, месяцы и долгие годы.       И никто из них даже представить не может, насколько тяжело её бывает удерживать на лице, когда в глазах вместо равнодушия вот-вот заплещется растерянность, ошеломлённость или радость.       Никто ведь, даже АлексанПалыч, не знает, насколько Коля любит зиму.

***

      Романов бесцеремонно стащил с Серёжи одеяло и, благосклонно не замечая, как оно ползёт обратно на вмиг задрожавшее тело, одним резким движением распахнул тёмные шторы. В комнату тотчас ворвалось ослепительное-белое сияние-отблеск свежего снега.       Коля любуется им, Серёжа знает, и глаза у него загораются ясным небом Питера. Он готов бросить любые дела, когда на улице идёт снег или солнце, застывая на морозе, попадает в ловушку многогранной и уникальной снежной пыли. Романов застывает и долго смотрит на падающие вниз снежные хлопья или слушает вой метели, сидя у камина на даче.       Только это тоже тайна. Их с Серёжей маленькая тайна, которой они так не любят ни с кем делиться. — А я говорил, надо было квартиру на верхних этажах брать… — послышалось с кровати наигранно недовольное ворчание, закутавшегося в одеяло как гусеница, Серёжи, — Рано ещё, твоя милость. Поспать дай. Выходной же…       О том что главным инициатором их вчерашних посиделок до двенадцати ночи был именно Муравьёв-Апостол, Коля решил благородно умолчать. Сказать, что они плохо провели вечер субботы, он лучше бы поспал несколько лишних часов и идея вообще была не очень, означало бы открыто солгать. А лгать Романов ни себе, ни тем кто дорог, не любил. Запутаться можно… — А расскажи что-нибудь, — просит Коля, когда устраивает свою голову у тёплого Серёжи на тёплом животе и едва сдерживаясь, чтобы не оплести его всего целиком, прижимаясь так близко, насколько это возможно. Тот скалит зубы, улыбаясь, подтягивает к себе одеяло. — Сказку, чтобы прямо как в детстве… Тогда с тебя тоже история. Это утверждение. Не вопрос и никогда им не было, но Коля всё равно кивает, просто по традиции. — О чём хочешь, — отвечает он, стараясь не фыркать от того, насколько их условия рассказывания историй напоминают натуральные сделки с демонами. Серёжа смеётся тихо, словно мурлыча ласково, и легонько поглаживает Колю по голове, пропуская сквозь пальцы смоляные пряди. — Ну тогда слушай про кота. Которого, между прочим, ты обещаешь мне уже второй год, но кота я по прежнему вижу только у Юшневского, когда Паше заезжаю документы отдать.       Кстати, когда Коля впервые увидел кота, живущего у Лёши, он окончательно понял, что удивляться чему либо в его жизни уже поздно. Потому что видеть мягкий блестящий клубочек на коленях у Павла Пестеля, яро охраняющего спокойный сон рыжего животного было как минимум необычно. Если не знать, конечно, самого Пестеля и его тысячу лиц в любой ситуации и компании. А Романов видел и не такие чудеса. Да и вообще, друзья Серёжи, а после и его собственные, очень быстро доказали ему, что настоящие чудеса творят они сами. Иногда — одним своим существованием, а иной раз — не очень законными действиями.       Так что бенгальский котик, ради которого гений программирования этой компании оставался абсолютно неподвижным и говорил вполголоса, был просто очень милой картиной на длинных Пашиных ногах. — У кельтов был такой праздник, как Йоль, — спокойно, мягко, тягуче, как мёд полилась Серёжина речь, — Середина зимы. Вроде как наше Рождество, но немного по-другому. И был у них кот. Большой чёрный кот с янтарно-жёлтыми глазами. И люди звали его Йольским котом, так как приходил он только раз в год на этот праздник — поглядеть как люди жили, как новую жизнь в новом повороте колеса года встречать собирались…       Голос убаюкивал, заметал снегом в сильном буране и создавал над головой ледяную корку умиротворения. И Коля сдался, позволил своему воображению нарисовать образ громадного пушистого котяры с длинными усами и лукавым прищуром глаз. И вот идёт и идёт Йольский кот, господин зимы к людским домам, и под ним не хрустнет примятый большой тёплой лапой свежий снежок и не скрипнет поцарапанный коготком лёд. — Вот и к нарядным, украшенным жилищам, где жили трудолюбивые семьи и послушные дети Кот подходил лёгкой походкой, мурлыкал и мяукал, богатство и радости в новом году суля, помощь и заступничество перед суровыми, но справедливыми богами обещая. А к пустым и холодным домам подбегал стремительно, выгибал дугой спину, шипел и рычал, взрывая когтями снег. И приходили к таким людям, в наказание за лень, беды и несчастья, хотя лучше бы мотивация работать, — прыснул Апостол. — А он их не ел? — чуть наивно и как-то по детски сам себе удивляясь спросил Коля. Некстати вспомнилось и то, что у них с Серёжей ещё не украшен дом и не поставлена ёлка, хотя совсем скоро уже середина декабря. — Ел, конечно. В самых крайних случаях и когда был слишком уж расстроен. А под окошками оставлял бруснику или клюкву в сахаре, в подарок детям на праздник. Взрослым по яблоку, а старшим по апельсину, чтобы успели попробовать в этой жизни всё, перед тем как отправиться на вечный покой. И тогда после полуночи выходили в цветастых нарядах танцевать в честь праздника и жечь костры, уносящие с собой остатки горестей прошлого года. Мальчишки загадывали желания, а девочки играли и бросали в огонь ленты и угощение для Йольского кота. Эта ночь была ночью радости и отдыха, ночью семьи, поэтому под ласковое мурлыканье ночной темноты и медовых лун всю ночь напролёт люди проводили с родными, — Апостол потянулся, широко зевнув, выключил бра и увалился на кровать, обнимая Романова, — А теперь спи, родной. Завтра будет снег.       Коля не видел, но мог поклясться — Серёжа улыбался. Он всегда улыбался, когда Николай приходил его будить, потому что уже не спал или просто дремал, отдавшись во власть неверных снов и образов, преследовавших его всегда, подозрительно, только утром воскресенья. — Вставай, спящий красавец. В окно выгляни и вперёд меня собираться побежишь.       Это ещё одна их тайна. Серёжа зиму тоже обожает. Как и рассказывать восторженно замершему брюнету с прозрачно-ледяными глазами сказки-легенды, которых не придумывал до него ещё ни один народ. Например, историю о яблоневых лепестках сочинил сам Муравьёв-Апостол, в чём и признался героически очарованно улыбающемуся Николаю. Ему сказок в детстве не рассказывали. Ну, кроме как: «будешь лениться — скатишься на тройки и тебя выгонят из школы». Не выгнали даже из универа, несмотря на немалую долю тягучей, как патока, лени в любом деле. « — Откуда ты знаешь всё это? — спросил, однажды не выдержав, Романов, — Все эти сказки разных народов и твои собственные? Серёжа взъерошил свои и так не особо аккуратно уложенные волосы и полушутливо ответил: — Поль любит легенды. Мы с ним когда-то спорили о зимнем солнцестоянии и о Дикой Охоте с Одином во главе. Ты ведь знаешь моего брата — он ещё в детстве очень заинтересовался историей, легендами, сказками. У нас дома одна полка была полностью его и мифологии каких только народов там не было! А потом он вырос и это плавно перетекло в настоящую любовь к истории. Я читал ему сказки каждую ночь и полюбил их рассказывать, а он очень полюбил их придумывать. Поэтому теперь Поль писатель, а я его муза и любимый критик одновременно.» — А может лучше ты ко мне ляжешь? Я тебе ещё-е одну сказку расскажу, — зажмурившись, как наевшийся хозяйской сметанки кот, протянул Серёжа, но всё же бодро спрыгнул с кровати, плавно подбираясь к Николаю и падая в его объятия, — Сколько снега выпасть успело… Заедем в пекарню по пути? Я страсть как хочу горячих, тающих во рту, пышек под снежно-белой сахарной пудрой. А ещё целовать тебя и слизывать её остатки с твоих губ… — мечтательно тянет он. Перед глазами мигом проносятся слишком соблазнительные картины сладких поцелуев и у Романова пляшут перед глазами снежинки удовольствия. — Манипулятор, — Апостол лукаво улыбается в ответ, — Заедем, — отвечает Коля и целует своё чудо в лоб, — А теперь иди завтракать. А то замёрзнешь и свалишься в сугроб, а я расстроюсь и свалюсь на тебя… И пышек не дам, — слушая тихий перезвон лучшего на свете смеха добавляет он.

***

      За окном машины плывут сугробы, сугробы и снова сугробы. Неторопливо падают снежные хлопья, похожие на пушистых белых шмелей и пчёл, которых уже не существует в природе. Или никогда не существовало. Романов думает о том, что именно эти пчёлы приносят зиму и праздник и именно поэтому наступает Новый год. Просто их никто не видит. А они потихоньку приносят что-то новое в эту жизнь. — О чём думаешь? — спрашивает Серёжа, глядя на него и быстро чиркая что-то в скетчбуке с вставленными в него несколькими чёрными листами. — О том, что весь этот день я планирую валяться у камина на медвежьей шкуре и зацеловывать тебя до смерти. А ещё о том, что снег похож на шмелей. И пчёл. Особенно сейчас. — А ведь правда… — Апостол резко поворачивается к окну и его голос звучит несколько удивлённо. Как у человека, который не замечал маленькой вещи, а потом случайно нашёл её, — Как думаешь, каким нектаром питаются эти пчёлы? — Наверное, они пьют ветер с Финского залива. Или просто ветер.       Дорога заканчивается так же неожиданно скоро, как началась и Николай почти жалеет, что им не довелось постоять в пробке на выезде из города. Яблоневый сад застыл причудливыми статуями, за домом темнеют хвойные великаны, пряные ели. А снег падает и падает и оседает на ресницах и смоляных кудрях.       Серёжа тянет руку и легонько смахивает светлых пчёлок с волос Николая. Тот ластится к тёплой руке и улыбается. — Ты сейчас такой красивый, — выдыхают вместе, — Всегда красивый, а сейчас особенно.       Аристократично-бледная романовская кожа будто вспыхивает, а Серёжины щёки пламенеют морозным румянцем. Они будто светятся изнутри и чёрные, как вороново крыло, волосы с жемчугами снега становятся ещё ярче.       На фоне снега Коля не теряется ни капельки, выглядит гармонично. И Серёже так хочется представить рядом белогривого скакуна, под стать Николаю. Такого же обманчиво-хрупкого, умного и красивого, который будет нежно и смешно фыркать на залетающие в нос снежинки и бежать по покрытым белыми коврами полям, по-детски радуясь этому. — Пойдём в наш зимний яблоневый сад, — просит Апостол и Романов не в силах ему отказать.       Дорожки заметены пургой, деревья надёжно укрыты толщей снега, а они бегут по аллее между яблонь и смеются.       Серёжа падает в сугроб, а Романов целует его, не замечая, что снежная вода затекает за ворот зимнего чёрного пальто, и не может остановиться. Серёжа льнёт к нему и льнёт, стараясь забрать себе всего Николая без остатка. Так, будто это их последний день вместе и нужно сделать так, чтобы этот день отпечатался во всём существе и памяти.       Они кружатся в неловком вальсе, потому что снег не пускает ноги и потому что Муравьёв признался, что очень плохо танцует, но очень хотел бы научиться танцевать.       Коле кажется, что это самый лучший вальс в его жизни. Он пьян им, как всегда пьян Серёжей и горячим имбирным чаем без мёда и сахара. Разумеется, приготовленным Апостолом.

***

— Sans retour, — вдруг произносит зацелованный до румяных щёк Серёжа, сидя рядом с обнимающим его Романовым и глядя на огонь. Его голова лежит на остром Колином плече затянутый в тёмную ткань бадлона, — Что это значит?       Николай украдкой скашивает глаза на расслабленное лицо Серёжи и думает, что он удивительно точно умеет подбирать выражения для каждого момента их жизни. — Всегда думал, что французский — твой язык, — тянет он наконец, смакуя несколько резковатые, но приятные сочетания букв, — Без возврата. «Без возврата ты у меня, чудо моё, верхом на ледогривом коне, о котором ещё мне не рассказывал, но вскользь упоминал о чудесном животном.» — с нежностью думает он. — Хочешь, я расскажу тебе о ледогривых конях? — словно читая его мысли тихо спрашивает Муравьёв. — Хочу.       И Серёжа рассказывает. Он говорит так плавно и правильно, так красиво и нежно, легко и замечательно, что невозможно оторваться от его рассказа. — Табуны ледогривых коней бегут от зимы до зимы по году. Их гривы звенят и сверкают в солнечном и лунном свете, ловят отсветы звёзд и блики росы. Они летят по полям, но их копыта не приминают ни одного стебелька травы и не ломают цветов. Эти кони родились из рассветного солнца, полуденного блеска, вечерней нежности и ночной тишины. Их голоса очень похожи на перезвон серебряных колокольчиков.       Кони отдают новое и забирают с собой старое из года в год и потому они такие разные. Они умеют рассыпаться мелкими разноцветными искорками и собираться снова в силуэты белых и полупрозрачных лошадей. Ледогривые кони приносят с собой чудеса и исполняют желания, безвозвратно уходя на год. Зимой, перед праздником красавцы-скакуны чаще приходят к людям и дарят им радость. И люди улыбаются, и гладят совсем не холодные гривы.       И когда происходит смена года, табун рассыпается, отпуская его. Танцуют, причудливо извиваясь, голубые и белые огоньки и снова собираются во множество лошадей. Вспыхивает ярким пламенем полуночная граница года на краткую минуту и всё меняется в этот момент.       Николай слушает и ему хочется не стирать слёзы радости, тонким незаметным ручейком сбегающие из уголка глаза, от осознания, что этот замечательный человек достался ему. — А сам-то ты не ледогривый конь в обличии человека? — Нет, Коленька. Я человек. Твой человек, придумавший сказку про ледогривого коня, — мурлычет Серёжа и нагло крадёт у Романова сладкий, от любви и сахарной пудры, поцелуй. И чудеса случаются. Так легко и просто. А кони скачут и скачут, И рассыпаются блёстками. — Я хочу в это поверить. Можно? — спрашивает он потом у Серёжи, кусая пряник в глазури. — Можно, Коля. Тебе можно всё.       А за окном летит снег и скачут ледогривые кони, рассыпаясь на частички лунного света. Ведь если веришь — обязательно сбывается. Хотя бы для того, кто верит.

***

      На Новый год, почти перед самым уже традиционным семейно-дружеским сбором, на телефон Романову приходит сообщение:       «Коль, ну там вечер такой, что вообще потеряться можно в ощущениях! Небо под облаками розовое-розовое, а потом нежно голубое и горизонт…»       Это от Апостола. Коля думает, что небольшое традиционное опаздание друзья им простят.       Коля отчаянно сильно мёрзнет, когда на небе полыхают салютные искры, пламень лёд, вода и камень, а ледогривые кони согревают его вместе с Серёжей.