Молча объединяя сердца

***

      — Слезами горю не поможешь, рыжая, — парень горько усмехнулся и неодобрительно покачал головой, вынимая из рук своей подруги маленький ножик. — А уж тем более этим, — Морок покрутил острой вещицей в руке.       — Влад-и-ик, — Алёнка закинула голову вверх, падая коленями на пол. Ещё немного, и начнётся самая настоящая истерика, чего и таить.       — Зачем так страдать из-за какого-то парня? — бывший злодей присел на корточки рядом с ней. — Тем более, из-за Абрикосова. Найдёшь себе ещё, куда лучше. Ты же… красивая, весёлая и…       — Но я люблю его, — Рыжова уронила голову в ладони и разревелась пуще прежнего, перебив пламенную, состоящую из комплиментов, речь друга.       Влад нахмурился, поднимаясь. Что-что — а успокаивание рыжей бестии в его планы не входило. Тем более, прерываемое её завываниями о факире.       Чёртов факир… Как же Абрикосов его раздражает. С самой, дьявол, первой встречи.       А всё почему…?       Морок окинул хмурым взглядом развалившуюся на полу Алёнку, захлёбывающуюся в слезах. Резко стало больно. Даже очень. Хотелось и самому пустить слезу, глядя на бьющееся в агонии вечно жизнерадостное создание. И снова всё из-за Саши. Всё из-за него.       Ему хотелось убить Абрикосова. Ударить за каждую скатившуюся по щекам Алёнки слезинку. Как он смеет заглядываться на других, когда рядом есть… она. Она, да ещё и отдавшая ему своё огромное сердце.       Ему, а не…       Влад вздрогнул, отвёл взгляд. Вот уж, чего он точно не ожидал, а если и, то меньше всего на свете. Дурак. Озабоченный. Пришибленный. Повёрнутый. Сошедший с ума.       Но неожиданно Рыжова поднялась. Отряхнула колени и вытерла тыльной стороной ладони заплаканные щёки. Посмотрела прямо в неоновые глаза. Так опустошённо, но так преданно и открыто одновременно, что Влад от её янтарных омутов взгляда оторвать не смог бы ни при каких условиях.       — Спасибо, Владик, — она широко улыбнулась. Всё также без радости. — За то, что ты всегда рядом. Спасибо. А мне ведь даже нечем тебе отплатить за это.       — Ты ничего не должна мне, если тебя так это беспокоит. Я в любом случае всегда буду рядом.       Алёнка закусила губу, не разрешая себе говорить. Этот человек сейчас не давал её сердцу выпасть из груди и разбиться на осколки. Как, впрочем, и всегда. А она снова и снова делает ему больно, ведь…       — Я вижу, — прошептала Рыжова, опустив голову. Неровно обрезанная чёлка завесила часть лица. Ярко-оранжевый шарф, подаренный месяц назад Абрикосовым, защекотал нос.       Морок показательно равнодушно хмыкнул, хотя именно в эту секунду его сердце готовилось выпрыгнуть: отбивало невероятно быструю чечётку где-то на уровне ушей. Он понял.       — Тебе кажется, рыжая.       — Если бы мне всего лишь казалось, ты бы сейчас не стоял здесь. Владик.       — Молчи, — медленно помотав головой, он отвернулся. Шумно сглотнул.       Девчонка его раскусила. Или это он сам выдал себя с потрохами?       — Так давай договоримся, — прошептала Алёнка за спиной и подошла ближе, едва ли не касаясь мужского тела. — Молчать.       Морок обернулся. Так резко, что Рыжова поначалу испугалась, вздрогнув и на шаг отступив. В это мгновение она увидела их разницу в росте. Разницу в силе. Он куда выше, куда сильнее. Давно она не ощущала себя такой беззащитной и глупой.       — Давай же, — прошептала Алёнка и слабо улыбнулась.       Её глаза.       Её губы.       Её веснушки.       Её волосы.       Вся чёртова она. Вся, мать её, Алёнка. Такая прекрасная и далёкая.       Рыжова делает шаг назад, таща за собой и Морока. Упирается спиной в деревянную стену мельницы. Она опускает ресницы, перед этим успевая увидеть, как тоскливо теплеют неоново-голубые глаза.       — Молчать, — мягко повторяет Влад, словно смакуя это слово.       Шерстяная ткань оранжевого шарфа царапает щёки и цепляется за растрёпанные волосы. Красивые длинные пальцы затягивают узел на затылке. Чуть крепче, чем надо. Теперь, когда мир пропадает, а разум заполоняет едва ощутимый запах Саши, Алёнка улавливает, как сердце в груди медленно, сонно разгоняется. Её собственное. Она кивает, и бывший злодей тоже вступает в опасную игру, не произнося больше ничего. Рыжова только чувствует сухой пока что вздох на своём виске. И вздрагивает, когда её губ касаются чужие губы. Сухие, часто плотно сжатые и бледные. Чтобы эти губы принадлежали Саше, надо сделать лишь крохотное усилие над собой. Мозоли на руках могут быть абсолютно чьими угодно. Тёплые ладони, шарящие в волосах, и сильные пальцы вполне могут принадлежать факиру. Отросшие волнистые, цвета вороньего крыла, волосы, по велению фантазии могут стать прямыми каштановыми.       Алёнка выдыхает в приоткрытый рот и чуть сползает по двери, чувствуя твёрдое колено между ног и настойчивые руки, расстёгивающие пуговицы на кофте. Одна из них отвалилась и с тихим звуком упала на пол, а за ней и сам предмет одежды.       «Быстрее», хочется сказать Рыжовой, но договорённость о молчании кажется ей важнее. Она только дышит чуть чаще и прогибается под руками, держащими её сердце. Пальцы бывшего князя, жёсткие, но при этом нежные в взаимодействии с нею, пересчитывают её рёбра и дотрагиваются до талии, следуя вверх — следом падает и футболка. Губы, горячие и напряжённые, скользят по горлу, накрывают бьющуюся нитку пульса на шее.       Слишком медленно и оттого волнительно.       Алёнка вздрагивает, но руки отстраниться не дают, властно впиваясь. Напоминая, где она. Напоминая, с кем. И тут же дыхание ласково касается виска, ласкает щёку, успокаивая и отводя внимание, а шелковистые волосы щекочут лицо — совсем не такие, как у Абрикосова.       Полоска перекрученного шарфа врезается в переносицу, давая шанс вновь забыться.       Длинные пальцы подхватывают её, не давая упасть, оглаживают оголённый напряжённый живот, оттягивают линию шорт и ныряют ниже, под резинку белья. Алёнка захлёбывается то ли воздухом, то ли эмоциями. Отчаянно краснеет, — благо этого не видно, — но сама же прижимается теснее, закидывает ногу на мужскую талию и перехватывает запястье — чуть жилистее, чем у факира. Трётся, поддаваясь вперёд, и получает стон на грани вздоха, зарывшийся в волосы — точно такой, как нужно. Она уверена, что Владик тоже не открывает глаз, потягивая тонкий вкусный запах мыла от макушки. И ведь тоже необязательно Алёнки, так как такого мыла в Сказочном мире не один брусок.       Рыжовой кажется, что она слышит бешеный стук сердца — своего под лёгким спортивным топом, чужого — под дрожащими пальцами. Ставший родным запах Саши, вернее, лишь его отголоски, дразнит и першит в горле. Задыхающийся поцелуй обрывает несдержанный громкий стон.       Договор есть договор.       Её вжимает в стену так, что рёбра ломит, но что это по сравнению с распирающим изнутри колотящимся сердцем? Она дышит чужим — не Абрикосова — дыханием и жадно кусает сухую тонкую губу, откидывает голову. Ресницы вздрагивают под тканью шарфа, и горячий мокрый висок прижимается к её шее благодарно, когда внутри обжигает остро и больно. Без особых церемоний — и ровно тогда, когда терпеть становится уже невыносимо.       Имя, которое произносить по договорённости нельзя, утопает в чувственном поцелуе. Имя не Абрикосова. Его, начинающееся с буквы «В» имя, вечно с теплотой исковерканное из её уст. Горячий язык скользит по тонкой шее, и сильные бёдра толкаются, снова вдавливая её в стену.       Если обнять ногами талию, то уже всё равно, что у Саши она несколько тоньше. Алёнка не чувствует боли, запрокинув голову и ударившись затылком о дверь, не замечает, как саднит острые лопатки, ссаженные о грубое дерево, не ощущает, как сжатые пальцы тянут за волосы немного грубо, а потом аккуратно поглаживают. При этом не ощущает и того, насколько больно её неровно отстриженные ногти врезаются в напряжённое и натянутое, точно стальной трос, плечо. Она чувствует только сердце. Своё и чужое, на самом деле ставшее родным.       — Владик, — всхлипывает, забыв о договоре.       Морок нежно целует и бережно ставит на пол, придерживая. Алёнка снова плачет, только теперь и слёзы немного другого рода. Медленно, дрожащими пальцами, распутывает узел на затылке.       Ей стыдно смотреть на Влада. Стыдно признаться самой себе, что резко чувств к Саше как не бывало — улетучились. Или это произошло уже давно? Но она поднимает янтарные заплаканные омуты и смотрит. Пристально и преданно, со всей ответной нежностью. Морок тяжело дышит, в точности как она.       Он снова понял всё.