Вы ждали зверя

Вы ждали зверя, вот он — я на пороге ©

Я возвращался домой со странным чувством ярости и отчаяния. Особняк возвышался серой махиной посреди пожелтевшего и поредевшего осеннего сада, уносились вверх мраморные колонны, тоскливо смотрел каменный ангел из топорщащегося острыми ветками куста. Где-то далеко позади, в дождливой мгле, тянулись к звездам блестящие башни столицы, но здесь, в этом райском уголке для самых богатых мира сего, не было слышно ни шума автострад, ничего. Такси на магнитной подушке плавно поднялось в воздух на полметра и, вскинув в воздух горсть гравия и опавшей листвы, улетело прочь, оставляя меня в одиночестве на подъездной дорожке. Высокую тяжелую дверь отворил пожилой дворецкий. На испещренном морщинами лице вместе с дежурной улыбкой проступило неподдельное любопытство. — Добро пожаловать, юный господин, — дворецкий склонил голову, не переставая изучать меня взглядом. — Вы так повзрослели за эти месяцы. Высшее звено Академии… Я знал Фредерика много лет и привык к нему. Но почему-то не испытал теплых чувств, которые должен. Сегодня я приходил в этот дом нежеланным гостем. Помятый, пропахшей больницей, со шрамом на лице и маленьким чемоданчиком скудных пожитков я сам себе казался здесь чужим. — Спасибо, — холодно ответил я. В голове мелькнула злая мысль: скоро я стану не юным господином, а единственным хозяином этого дома. Без отца, без Сабурова, без его хитрой матери. Один. В доме суетилась прислуга. Перила лестниц украсили еловыми ветвями, тут и там стояли зеленые праздничные композиции, свечи, ленты и банты. В холле, среди сияющей белизны мрамора, меня встретила огромная пушистая елка, густо припорошенная искусственным снегом. Радостно не было. Я не ощущал здесь уюта, тепла и предвкушения семейного праздника у камина; это было холодное, трагически торжественное Рождество, словно в головокружительно высоком готическом соборе, мрачном и пугающем. Не хватало лишь библейской сценки с глиняными фигурками да заунывного хора под душераздирающий аккомпанемент органа. На Рождественский ужин были приглашены гости. Всех их я знал: жирный сенатор Питерс с женой и дочерьми и граф Брэдли с семьей, старый компаньон папаши по гольфу, покеру, шлюхам и хорошему коньяку. Впервые я наблюдал лишь Марию Сабурову. Отец сидел во главе длинного, вычурно украшенного стола, я — по правую руку, новая жена заняла место по левую. Она действительно была красива. Ухоженная, черноволосая, одним словом, интересная — я видел много жен аристократов, но среди них всех, среди первых красавиц Империи, беглянка Сабурова притягивала взгляд. Виктор спустился к столу позже всех. Он намеренно замер в высоком портале между золотых колонн, ожидая, когда на него обратят внимание. Он умел подавать себя, знал, что он такой же, как его мать, что его невозможно не заметить. Я стиснул зубы и сжал руки в кулаки под скатертью, чтобы меня не начало трясти. Ублюдок упивался минутой славы, наслаждался собой и чувствовал себя в этом доме вполне по-хозяйски. — Разрешите представить, — обратился мой отец к собравшимся. Я вдруг отметил, как он сдал за последние год-два: в темных волосах появилось больше седины, проступили морщины. Вот, почему он допустил слабость в виде Сабуровой. Он почувствовал быстротечность жизни. — Сын моей драгоценной супруги, Виктор Сабуров. Я едва заметно скривился. Гости засуетились. — Какой чудесный молодой человек… — Еще и очень успешен в учебе, правда, господин сенатор? — Само очарование. А какая удивительная судьба… Виктор легко коснулся рукой груди и чуть склонил голову, словно актер в театре в благодарность преданным поклонникам. Потом занял место наискосок от меня, между матерью и грузной надменной дочкой Питерса. Мы впервые виделись после того, что случилось. Я задержал на Викторе долгий взгляд, и на миг он потерял самообладание; дрогнули губы, забегали глаза, словно у пойманного в ловушку зверька, не знающего, куда деться. Затем Виктор взял себя в руки, отвернулся, обратился к Эшли Питерс с лестным комментарием по поводу ее платья. Он знал, что я готов разорвать его. Знал и боялся. Гости разошлись не скоро. Допоздна дегустировали коньяки, громко обсуждали политику, обменивались подарками; у меня уже плыло перед глазами от бесконечных хрустальных ваз и сервизов в красных подарочных коробках, но приходилось учавствовать в этом театре светской жизни. Главным актером был, естественно, Виктор. Его расспрашивали о Союзе, о впечатлениях от Академии, о том, знаком ли он с творчеством имперских писателей и поэтов, и каким он находит балет «Голуби». Я вспоминал моменты, проведенные с ним. Жаркие поцелуи, секс, как мы просыпались вместе, тесно прижавшись друг к другу, и проклинали дурацкие утренние семинары — тогда он правда нравился мне. Я хотел его, хотел, чтобы он был моим. А теперь все вернулось на круги своя, и я, бессильный, сходил с ума от обиды и ярости, но ничего не мог поделать. Было уже далеко за полночь, когда отец вдруг жестом подозвал меня. Я отставил бокал на тонкой ножке на журнальный столик к очередному блюду марийской росписи и поднялся из глубокого кресла. Из большой гостиной мы снова прошли в обеденный зал. Вокруг стола бегали слуги, убирая грязные тарелки; отец бросил что-то короткое вполголоса одному из них, и все, как по волшебству, исчезли. Я ничего не спрашивал, только молча буравил взглядом спину отца, обтянутую пиджаком в модную темно-серую клетку. Он все еще пытался молодиться, старый дурак, особенно перед своей шлюхой; пожалуй, я, в темной простой классике и с отпечатком больницы на лице, выглядел сейчас хуже. Отец отодвинул стул от стола и сел. Плеснул коньяка из полупустого графина в стакан мне и себе. Я снова на миг ощутил себя маленьким испуганным мальчиком, плачущим в углу в обнимку с фотографией матери, и тяжело сглотнул, прогоняя наваждение. — Садись, — сказал он. — Пей. Я послушно сел. Снова он во главе стола и я по правую руку. По левую не хватало только Виктора, чтобы треугольник противостояния замкнулся. Я хлебнул коньяка, уже теплого. Мерзко. — Тебе нечем меня порадовать, — констатировал отец. — Профессор Томпсон прислали твои баллы, достаточно посредственные. Зато ты почти каждые выходные мотался непонятно куда. — Выбранная тобой специальность дается мне непросто, — согласился я и сделал еще один нервный глоток. Отец тоже выпил многовато, и теперь задумчиво водил пальцами по скатерти, двигая рассыпанные по ней звездочки из золотой фольги. Я видел, что он злится. Недоволен. Опять недоволен мной. — Твой новый брат, напротив, неплохо справляется. — У него такие же баллы, — заметил я, с трудом сдерживая вспышку агрессии. Я был одним из лучших студентов на потоке! Да, Дэн, например, умнее от природы, но вот Виктор не справлялся лучше меня. — Да, только он не учился до этого в лучшем заведении Империи, однако все равно не уступает тебе, — зло процедил отец, наклоняясь вперед. Я стушевался под его взглядом. — Ты мало стараешься! — Но я стараюсь! Стараюсь! — гневно закричал я, не выдержав, и стукнул кулаком по столу. — Я делаю все, что ты приказываешь! Я закончу Академию, я стану тем, кем ты захочешь! — Сидеть, — жестко приказал отец. — Сидеть, щенок. Я, порывавшийся подняться, шлепнулся обратно на стул и тяжело задышал. Почему он не может просто любить меня? Любить, как любит эту шлюху? Почему? — Ты ведешь себя отвратительно. Ты издеваешься над однокурсниками, ты дерешься, и эта твоя выходка… Что ты хотел мне доказать? Думал столкнуть его с балкона и выйти сухим из воды? Ты не сумел обставить даже такое простенькое дельце, — продолжал издеваться отец. — Я… не хотел… — я оторопел, не веря своим ушам. Неужели Виктору хватило наглости… — Кто сказал тебе? — Администрация Академии, — ответил мужчина, на миг отвлекшись от меня, чтобы долить еще коньяка. Потом ухмыльнулся: — Виктор выгораживал тебя, надо же. Будто он первый затеял драку. Я не удивлен, что ты запугал его, только так ты и умеешь. — Это правда. Мы подрались. И я упал не один. Отец вскинул на меня заинтересованный взгляд, замерла рука со стаканом, блеснула в неярком свете тяжелая запонка с бриллиантом. — Кто еще был? — Луйя Де Лаго, — ответил я, внимательно следя за его реакцией. Я отчаянно не хотел впутывать Луйку в грязь моих семейных разборок, но это был мой козырь. Может, тогда папаша послушает меня, может, поверит. — Ах, девчонка Де Лаго, — задумчиво протянул отец. — Что у тебя с ней? Я всегда говорил тебе, что она — отличный вариант. Красивая, глупая, статус, что надо, и без табора назойливой родни. — Нет, — жестко ответил я, зло щурясь. Ненависть, глубокая и черная, начинала заполнять всю мою душу. Отец очень ошибся, сказав это. — Нет. Она мне как сестра. Ты не посмеешь отнять у меня эту дружбу. Она выйдет замуж только по любви и не за меня, я позабочусь об этом. Отец как-то глупо посмотрел на меня, моргнул и пьяно расхохотался. — Много ты знаешь, щенок. Любовь… — покачал головой он, отсмеявшись. Его плечи еще подрагивали, а по губам расплылась мерзкая улыбка, одна из таких, какие обожал Виктор. Меня едва ли не трясло. Как же я ненавидел его в этот момент. — Ты же влюбился. Влюбился в шлюху, потаскуху, шпионку, — едко заметил я, едва сдерживаясь, чтобы не вскочить и не перейти на крик. — Знаешь, что говорят у тебя за спиной? Сенатора Тейта загнала под каблук проститутка из Союза. Отец усмехнулся и кашлянул, глядя куда-то сквозь меня и явно с удовольствием вспоминая, как только что унизил меня. Кажется, его не тронули мои слова. Я качнулся, понимая, что перебрал. Меня мутило. — В проститутках ты тоже мало смыслишь, сынок. Они очень удобные. Красивые и послушные, — сказал он медленно, уже еле ворочая языком от алкоголя. — Твоя мать была одной из таких. — Моя мать… — я затрясся в неверии. — Твоя мать была эскортницей, — пояснил он. — Я подобрал ее в ресторане, в Чайке. Знаешь, где они заказывают один десерт на троих и ждут мужика, который оплатит им счет и заберет на ночь. Просто элитная шлюшка. Хорошенькая, надо сказать. — Не смей! — я швырнул стакан и вскочил. — Ненавижу, ненавижу тебя! Стекло со звоном взорвалось осколками. Я кинулся к отцу, занося руку для удара. Он, хоть и казался пьяным, ловко увернулся, влепил мне хлесткую пощечину, а потом вцепился мне в волосы и треснул меня лбом об стол. Больно. Безумно больно. Перебравший и взбешенный, я уже ничего не понимал. Ненависть и обида захлестнули меня с головой, лишая способности мыслить и превращая в животное. Отец ударил меня еще раз, и я взвыл, чувствуя, как по лицу струится кровь. Я попытался оттолкнуться от стола, и какой-то забытый слугами нож сам лег в руку. Кровь залила глаза. Коротко замахиваясь, я ударил раз, потом еще и еще. До тех пор, пока кто-то не выкрикнул мое имя и не сбил меня с ног.