Слабый

Хёнджин смотрит на своё отражение в зеркале немигающими глазами. Слабый. Ты такой слабый. Мысли всё же проскальзывают, несмотря на то, что всё время он убеждал себя в обратном. Что пойти на подобное – проявление мужества и отваги. Что это его долг, и что это большая честь. Убеждал и верил, что это его решение будет лучшим исходом. Он опускает взгляд, цепляясь им за чернеющий на фоне белоснежной рубашки галстук. Хочется затянуть его потуже, да так, чтобы все проблемы отпали сами собой. Но он не может. Он пообещал. В дверь раздаётся стук, а затем в небольшом проёме появляется голова Сынмина. - Йеджи уже готова. Она ждёт, когда ты займёшь своё место. – он поджимает губы, уловив стеклянный взгляд Хёнджина и, коротко кивнув, прикрывает дверь. Сынмин всегда знал, когда его нужно было оставить в покое. Даже если этого покоя оставалась минута на всю его последующую жизнь. Хван тяжело вдыхает, прикрыв глаза, после чего рвано выдыхает и надевает свою лучшую из всех масок. Лучезарно улыбающуюся, поблескивающую кукольными глазами и издающую тихие смешки себе под нос. Потому что всё, что ему оставалось, только смеяться. Он поправляет галстук, который и без того лежал идеально, и направляется к выходу, за которым следуют три ступеньки вниз, ведущие к небольшому коридору. Коридор превращается в перекрёсток и, видит Бог, ему так хочется свернуть налево и выбежать из этой проклятой церкви. Вместо этого он уверенно сворачивает направо и идёт к алтарю, спокойно улыбаясь гостям. Подходит к священнику и становится по правую его руку, чувствуя затылком взгляд Сынмина. Тот был, подобно взгляду жениха, невозмутимым. Хотя, и в этом Хёнждин был уверен, шафер был спокоен на самом деле. У него, почему-то, всегда всё было под контролем. Йеджи, как всегда, выглядела потрясающе. Её длинные, выкрашенные в смоляной, волосы, так контрастировали с молочного цвета платьем, что никому и не вздумалось бы смотреть в этом зале на кого-то, кроме неё самой. Разве что на Хёнджина, который, естественно, был вторым по важности и привлекательности в помещении. Люди каждый раз охали и ахали, видя их вместе, и пророчили им неземной красоты потомство. Йеджи мило улыбалась, принимая подобные комплименты, как данное. Хёнджин мягко посмеивался, про себя желая удавиться этим смехом. Потому что знал, что они оба меньше всего хотели общих детей. Ведь брак, заключённый по договорённости, в принципе не может быть счастливым. Хёнджин на слушает. Лишь вглядывается в лицо напротив, так по-дурацки улыбающееся, и думает, насколько близка была она к тому, чтобы сбежать отсюда. Но Йеджи была сильной, и терпела каждый грозный взгляд её отца. Гордо держала голову, миловидно усмехалась и всегда говорила то, что нужно. «От неё никогда не будет проблем, Хёнджин. И от тебя тоже не должно быть». Хван едва заметно усмехается, вспоминая слова собственного отца. Их блядские родители, хоть и желали им их роду самого лучшего, никогда их не любили. - Согласны ли Вы, Хван Хёнджин, взять в жёны Хван Йеджи? - Согласен. Никаких задних мыслей. Никаких заминок и никакого дрожащего голоса. Чистое твёрдое «да». Наверно, если взглянуть на отца, полирующего своей задницей лавку в первом ряду, можно увидеть его одобрительную улыбку. Но вместо отцовского одобрения после скрепляющего их брак поцелуя Хёнджин видит лишь кривую ухмылку, от которой бед было больше, чем от всей его семьи вместе взятой. И ухмылка эта принадлежала никому иному, как чёртовому Со Чанбину, успешно исчезнувшему из его жизни около года назад. Хёнджин с трудом удерживает внимание на фотографке, подсказывающей, как лучше им стать для общего снимка. Все его мысли сейчас у блондина, расхаживающем у церковной клумбы и бросающим насмешливые взгляды в сторону новоиспечённой семьи. - Это всё? – улыбчиво спрашивает Хван, стоит только Йеджи отпустить его ладонь. - Да. – на выдохе говорит фотограф, рассматривая маленький цифровой экран. – Остальное уже в свадебном павильоне. Блондин кивает и вновь бросает взгляд к клумбам, но там уже никого нет. Хотя это, пожалуй, только кажется. - Я отойду. – бросает тот и натыкается на вопрошающий взгляд невесты. – Там мой старый друг. Не ожидал, что он приедет. - Хорошо. – Йеджи мягко улыбается, как и подобает ей в такой волшебный день. – Только не задерживайся. Хёнджин кивает и направляется к церкви, уклоняясь от поздравительных объятий и поцелуев дальних тётушек, считающих, что уж без их-то явного благословения он точно не обойдётся. Заходит за церковь, у которой лишь несколько лавок и аллея, ведущая к парковке. И никого, кроме расслаблено усмехающегося Чанбина. - Что ты здесь делаешь? – никакого приветствия, никакого «дай обниму», и вообще никакие они не друзья. - Пришёл посмотреть на твой очередной проигрыш. – Чанбин ухмыляется, и ухмылка эта до того ядовита, что в пору бы уже и удавиться. - Не кажется, что звучит как-то пафосно? – хмыкает Хван, засунув ладони в карманы брюк. - Какая разница, если я прав? Ухмылка на лице Со становится шире, хотя куда уже там. Она сочится презрением, насмешкой и тем, чего у него самого теперь нет – свободой. Хотя, думает Хёнджин, у него её никогда и не было. - Надо же, университет закончили, а ты всё так же не упускаешь шанса подстегнуть меня. – Хван ухмыляется, подобно старшему. – Тебе, видимо, и правда нечем заняться. Настолько скучная жизнь? Он замечает довольный проблеск в глазах напротив. - Туше. – Чанбин усмехается и окидывает взглядом церковь. – И как тебе первые минуты в роли богатого мужа? – он вновь смотрит на Хёнджина, а Хёнджин чувствует, как галстук на шее словно сам затягивает петлю. Потому что кому-кому, а Чанбину он привык выплёвывать правду прямо в лицо. Неприятную, часто неугодную ни одному, ни второму. Сводящую скулы, сдавливающую горло, выбивающую весь воздух из лёгких. Да так, чтобы до злых взглядов, пропитанного отчаяньем воздуха и тихих слёз, когда никто не видит. Чувства Чанбина он не щадил так, как тот не щадил его. И от этого, наверно, хотелось рассказать выложить всё, как есть, прямо сейчас. Потому что он был единственным, кому Хван за всю жизнь почти ни разу не солгал. - Паршиво. – он едва заметно усмехается, встречаясь взглядом с блондином. – Тебя это радует? Чанбин молчит, и за этим молчанием стоит столько, что дышать уже невозможно. Хёнджин тянется пальцами к узлу на шее и малость его ослабляет. - Пойдёшь на банкет? Думаю, мы найдём для тебя местечко. - Ты серьёзно считаешь, что я приехал сюда ради банкета? – Чанбин ухмыляется. – Господи, Хван, я думал, тебе хоть сейчас хватит мозгов не поступать, как папкина подстилка. Но, очевидно, я ошибался. – ухмылка понемногу сползает, застывая едва заметной холодной усмешкой, пронзающей, подобно клинку. – Ты всё такой же слабак, идущий на поводу у общества и каких-то мнимых обязательств. Слабый. Ты такой слабый. Хёнджин сжимает челюсть, пытаясь унять накатившую злость, но тщетно. В два широких шага он пересекает расстояние между ними и, нависнув над старшим, сжимает его подбородок, заставляя смотреть в глаза. - А кто тогда ты? – говорит тихо, едва справляясь с дрожью в голосе. – У тебя, кажись, кроме призрачной смелости и известных одному Богу принципов, за душой вообще ничего. У меня-то хоть будет семья, перспективы, признание в обществе. – он крепче сжимает чужой подбородок, выдыхая почти что в губы. – У меня будет хоть что-то. Чанбин не двигается, не опускает взгляда, и вообще много чего не. Только гордо встречает напор младшего и тихо, чуть хрипловатым голосом, вопрошает: - Это твои слова или твоего отца? Хван грозно выдыхает, обдавая горячим дыханием мужчину напротив, после чего отпускает подбородок и отступает, откинув голову назад и пытаясь привести дыхание в порядок. Внутри всё заходится каким-то бешенным ритмом, за которым не поспевали ни лёгкие, ни мысли в перевёрнутой вверх тормашками голове. Почему-то, когда Чанбин был рядом, оно всегда вот так: поспешно, неправильно, необдуманно. Весь привычный уклад, всё правильное и отточенное годами рушилось в один миг. - И что ты предлагаешь? А? – он проводит языком под верхней губой и прикусывает щеку, с насмешкой глядя на Со. – Сбежать, поджав хвост? Так поступают только последние трусы. - Нет, Хёнджин. – говорит тот, впервые за очень долгое время называя его по имени. – Трус – это тот, кто боится идти против толпы. Тот, кто боится осуждения сраного общества. Тот, кто закрывает глаза на правду, выстраивая вокруг себя стены из вранья и ещё хуй пойми чего. – он улыбается так иронично и болезненно, что хочется завыть. – Тот, кем был я долгое время и тот, кем продолжаешь быть ты. Хёнджин тяжело сглатывает, потому что понимает. Прекрасно понимает, что этими словами Чанбин имеет ввиду не только лишь череду поношенных улыбчивых масок; лицемерных слов, чтобы угодить каждому встречному и широких жестов, чтобы утвердить своё имя в общине, так любящей притворятся. Он ведь тоже очень долгое время притворялся и врал самому себе о том, чего нет и что должно вместо этого быть. - Как же Йеджи? – спустя несколько минут молчания спрашивает Хёнджин. - Она мне показалась умной девочкой. К тому же. – Чанбин издаёт смешок, бросая взгляд на церковный слегка потрёпанный годами витраж. – Сдаётся мне, она тоже не в восторге от принудительного брака. Если ты уйдёшь, не сказав ни слова, она возымеет полное право злится на родителей за то, что те подобрали ей такую ненадёжную партию. Ты ведь знаешь, что это значит. – Со ухмыляется. – После этого она сможет сама найти себе достойного мужа. Хван впитывает каждое слово, словно губка, потому что любой аргумент «за» сейчас играл слишком важную роль. Не плечи и голову давило почти так же, как сжимало внутри, как стягивало шею уже распущенным галстуком. Слишком многое зависит от одного простого слова. - Ну, Хван Хёнджин? – Чанбин смотрит ему прямо в глаза, и ни на одном лице ни намёка на улыбку. – Время поджимает. Готов отказаться от папиного наследства, перспектив и драгоценного признания в обществе?

—

Они поднялись на сороковой? Или сорок пятый этаж? Хёнжин не знает, у него голова хмельная. Возможно, из-за распитой бутылки виски ещё в машине Чанбина, на которой тот уезжал, взирая с пассажирского сиденья на свою прошлую жизнь. Возможно, из-за пухлых губ, впивающихся раз за разом в его собственные. Или из-за рук, сжимающих тонкую талию так, словно хотели стать с ней единым целым. Он слышит звон, означающий прибытие лифта на нужный этаж, и с запозданием понимает, что Чанбин от него отстранился. Зацелованный, с потемневшими глазами, тот лишь хватает Хёнджина за руку, разуваясь по пути и скидывая со сбежавшего жениха пальто прямо на пол. - Пентхаус?! – Хван удивлённо таращится на огромную квартиру с панорамными стёклами, за которыми виднеются лишь верхушки небоскрёбов и рассеянные облака. – У тебя грёбанный пентхаус? – он растеряно смотрит на мягко усмехающегося Чанбина, который стягивает с собственных плеч пиджак. - Ну, я последний год тоже не хернёй страдал. – он тянет Хёнджина на себя, почти сталкиваясь с ним лбами. – У меня за душой всё же что-то, да есть. – Чанбин мажет губами по чужому уху и шепчет, прикусывая после мочку: - И я не только о деньгах. Чанбин заталкивает его в душевую, по пути стягивая оставшиеся предметы одежды и подставляясь под чужие поцелуи и руки, расстёгивающие собственную рубашку. Он перехватывает дрожащие пальцы Хёнджина и целует их, после чего сам принимается расстёгивать пуговицы, не забывая параллельно целовать-целовать-целовать. Когда вся одежда оказывается на полу, он отрывается от Хвана и окидывает его жадным взглядом. - Пиздец, ты реально похож на какого-то аполлона. - И это мне говоришь ты? – Хёнджин ошарашенно смотрит на подтянутое и в меру накаченное тело Чанбина, и, кажется, медленно сходит с ума. Он проводит ладонями по массивным плечам и переходит к груди, задевая соски и улавливая тихое шипение. – Слабое место? – ухмыляется Хван. - Заткнись. – Чанбин вновь впивается в мягкие губы блондина и тянется рукой к крану, включая его на полную мощность. Поток горячей воды ударяет по не менее разгорячённым телам, обволакивая с головы до ног, но никто особого внимания не обращает. Лишь целует, смешивая слюну с водой, и тянется к гелю для душа, с которым бы закончить побыстрее. Наскоро вытершись полотенцем, Чанбин хватает Хёнджина под бёдра и усаживает к себе на талию, целуя того куда-то в грудь и по памяти ступая к спальне. - Ахуеть, ты такой сильный. – Хёнджин обнимает блондина за шею и шепчет хрипловато куда-то в мокрые волосы. Чувствует, как искусанные губы скользят по груди и ключицам, из-за чего напряжение в нём растёт с бешенной скоростью. Чанбин сжимает худые бёдра, до чужого вскрика, и, должно быть, до будущих синяков. Видит боковым зрением зеркало, ощущает ступнями ворсистый ковёр и поворачивается. Приседает, едва удерживая Хвана на весу, и садится прямо на мягкое одеяло. - Пиздец, хён. – выстанывает тот, целуя в губы и притираясь стояком к члену Чанбина, чем окончательно сносит крышу им обоим. Со рычит и притягивает Хёнджина за шею, целует где-то за ухом и позволяет трогать себя так, как угодно Хвану. - Кто бы знал, что ты умеешь так материться. – он откидывает шею назад, подставляясь под настойчивые поцелуи младшего. - Я ещё много чего умею. Чанбин поднимает голову и смотрит прямо в глаза. Такие тёмные и такие жадные ко всему к Чанбину, что даже ноги дрожат. - Тогда покажи. – тихо отвечает блондин, переводя вожделеющий взгляд то на глаза, то на губы напротив. – Покажи всё, что умеешь. – он притягивает Хвана за подбородок так же, как тот сделал это с ним у церкви. – Выеби меня так, чтобы я забыл всё, даже своё имя. – шепчет прямо в губы, оставляя сладкий и тягучий поцелуй после. – И чтобы помнил только твоё.