Исключение Метиды

      Хосок даже не подозревал то, как сильно ему идет черный цвет — ему даже почти стыдно смотреть в зеркало; непривычно видеть себя чистым и… красивым.       Он определенно привлекателен…       Сначала почти неловко, но через несколько минут он начинает улыбаться собственному отражению, поглядывая на себя с головы до ног.       Черная шелковая рубашка, черные брюки, лакированные высокие сапожки, даже черная мантия…       Чонгук сказал, что всем королевским особам необходимо ходить в мантии: мантия — это статус, это показатель принадлежности к особой крови, это… это красиво, в конце концов; если с первыми пунктами он готов спорить, то с красотой тягаться бессмысленно: она молчалива, но безоговорочно права.       Пальчики медленно тянутся к украшению на шее: сплетённая из двух цепочек в одну подвеска из синефина приятна коже — она ощущается почти невесомо, прохладно; небольшой аффектум красиво переливается медовым янтарем в предзакатных лучах, что юрко проникают в покои новоиспеченного принца.       Он обводит гладкий камень по контуру — продолговатый овал внизу, наверху заканчивающийся почти неограненными беспорядочно торчащими кончиками, которые отличаются про цвету; он тоскливо улыбается: местные мастера изготовили его в точности таким, каким он его и просил — даже удивительно.       Негромкий стук в покои отрывает Хосока от любования самим собой — он поворачивает голову и видит там Чонгука; высокий принц с позволения заходит внутрь — он тоже во всем черном, но шея его отчего-то пуста, не имеет никаких драгоценностей: это кажется странным Хо — если можно попросить все, о чем угодно… почему же он не пользуется этим?       — Уже освоился? — мягко спрашивает парень, приближаясь: руки его учтиво находятся за спиной, голова чуть опускается, будто в знак уважения — это тоже странно для Хосока.       — Да, — кивает он головой, чуть поворачиваясь, — все это кажется… таким странным.       — Не нравится?       — Что? Нет, нет… — выставляет руки вперед, — просто мне надо привыкнуть и…       — Понимаю, — Чонгук улыбается, закутывая губу, — но… пойдем? Сейчас самая важная часть дня, — он кивает в сторону открытых дверей балкона, — никто и никогда здесь не пропускает закаты… это уже как жизненная необходимость, — смеется.       — Правда? — удивляется Хосок, следуя за Чонгуком.       Покои его и правда огромны — наверное, он никогда не привыкнет к такому обилию окон в комнате, к высоте потолков… к прохладной чистой постели, к тому, что завтрак, обед и ужин готовят вместо него… но нужно постараться: теперь он — Принц.       Солнце мягко кладет свои золотистые лучики на сады, разбитые под дворцом — ароматы зреющих фруктов и зелени опьяняют, цветы как будто начинают источать свой аромат еще больше; здесь запах почти осязаем, его почти можно потрогать пальчиками: это тоже кружит голову и выбивает из колеи… да как к этому привыкнуть?       Золотистое море перекатывается на горизонте, становится почти оранжевым, плещется в блестящих искорках лучей выше: там возвышается не одно… а целых два Солнца.       Вот к этому-то… Хосок точно никогда не привыкнет.       Его губы чуть приоткрыты, когда он замечает взгляд Чонгука на себе: тот смотрит заинтересовано, изучающе; молодой человек будто пытается проникнуть взглядом под то, что Хосок трепетно таит в себе, не выпускает… он смущенно потом отводит голову, следуя за принцем в черном, что следует к каменному ограждению балкона; он изящно разводит руки, опираясь о него, чуть прикрывая глаза, пока Хо нерешительно стоит позади.       — Прости, — говорит Чонгук спокойно, размеренно, — просто… твоя кожа, — оборачивается, — почти светится от этих лучей, — улыбается удовлетворенно, — сильнее, чем у меня…       Хосок сразу же глядит на свои отмытые от грязи и песка руки: они, и правда, почти искрятся от этих волшебных лучиков, как будто бы его кожу намазали каким-то искристым кремом с крохотными солнечными капельками в нем.       — Здесь не нужно бояться наших Солнц, — Чонгук ухмыляется, резво запрыгивая на широкое ограждение балкона, устраиваясь на нем, скрещивая ножки в сапогах — Хосок не долго думает, следует примеру принца.       — Вау… — он не может поверить в то, что видит, — так… красиво… — устраивается рядом, — прямо как в «Звездных войнах».       — Прямо как где? — удивляется Чонгук, склоняя голову: он и правда искренне удивлен.       — Это… забудь, — улыбается, — наследие предков.       — Значит, и мое наследие тоже, — энтузиазм поддевает его, — расскажешь мне?       — Обязательно, но… история длинная.       — Ты прав… — соглашается, выпрямляя спину, перемещая взгляд перед собой, — расскажешь позже… сейчас… я хочу, чтобы ты почувствовал…       — Что?       — …Закат. — оставляет улыбку Хосоку, затем отворачиваясь, закрывает глаза.       И Хосок… чувствует.       Не сразу: сначала он долго осваивается, пытается расслабиться, закрыть глаза, думать, анализировать, защищаться, в конце концов, от странного покалывания, но…       Солнечные лучи двух Солнц бьют ему в грудь, и он начинает физически ощущать то, как светится… не только его кожа, но все внутри; он видит розовое небо на горизонте, исполосованное золотыми нитями-крапинками, видит мягкие пушистые облака, отливающие золотом, видит, как горит огнём океан под светилами, но там… там, за ним…       …Он видит миллиарды систем, сотни мерцающих звезд…        Он видит еще тысячи разных закатов одновременно по всей вселенной, он вдруг чувствует то, что чувствуют миллиарды глаз, глядящих сейчас на горящие звезды, что освещают их жизни… что дают им жизнь в принципе.       Он слышит… слышит шелест зелёных листьев в джунглях далекой Андорры, слышит газовые бури Сатурна и жужжащие двигатели, слышит перекаты песка на раскалённой Земле… он слышит голоса: знакомые и нет… слышит все это одновременно, но проживает и чувствует каждый отдельный по-разному… не слышит только…       Он будто бы сразу везде, повсюду, разносится вместе с частицами света по вселенной, он слышит переплеты чужих мыслей и ощущает складки чувств, он ощущает на вкус прочерченные вселенной пути, он почти может пощупать то, что трогают сейчас совсем незнакомые ему руки в совершенно немыслимых от него расстояниях… он… он…       — Зд… Здравствуй… — это вырывается у него не специально, естественно, легко: он и сам не понимает, кому это говорит, но… но, кажется, его услышали…       Он оборачивается к парню рядом:       — Ой… нельзя было?       — Пока не желательно… но ничего страшного. Ты как?       — Все… все едино, — только и говорит он, сглатывая… только потом ощущая, что в собственных глазах стоят слезы.       — Все едино, — подтверждает Чонгук, поворачивая голову, — так я нашел тебя. Было трудно… но я нашел. И так ты сможешь найти меня, — он кладет свою руку на руку Хосока, — где бы я ни был… где бы ты ни был… Закат нас сведет, и ты услышишь мой голос.       — Так жаль, что ты должен улетать, — сереет Хосок, когда лучи солнца начинают скрываться за горизонтом, — еще столько всего, чего я не знаю, еще…       — Эй, я же вернусь, — чуть пожимает плечом, — совсем скоро… туда и обратно.       — Туда и обратно? Немыслимо! — смеется, закрывая глаза руками.        — Мы ведь теперь связаны, — перемещает руку на плечо, чуть усиляя нажатие, — ты найдешь меня в нитях Заката… и… не только меня, — указательный пальчик аккуратно устремляется к блестящему украшению на шее, — больше практикуйся и сможешь найти кого угодно.       — Кого угодно? Правда?       — Конечно, — Чонгук вдруг разворачивается, опуская ноги на пол, — это… меньшее из того, на что ты способен, Хосок. Что это такое…? Украшение на твоей шее… Очень необычная форма.       — Это… — улыбка тенью ложится на лицо парня, — у нас… на моей планете был такой фрукт. Ты когда-нибудь пробовал ананасы?