Мрамор

Когда Кир получил от Шуры сообщение о том, что у того появились дела, наверное, стоило бы поволноваться. Он весь день сидел и смотрел в телефон, спросив только, мол, какого рода дела, и не получив на это ответа. Впору было бы и обидеться, но Кирилл знал, что у его парня часто бывают выезды по работе. Привык уже и не волновался — десять лет вместе, два кота и совместная квартира, вроде уже и волноваться не о чем, даже с работой Шуры. Ага, десять раз, конечно. Кирилла по работе вызывают на террористический акт на Невском — он едет без лишних мыслей. Как обычно, вроде, берут аппаратуру, камеры там, микрофоны, но смутное беспокойство всё-таки сидит в груди. Всегда так, когда люди умирают вокруг, а тебе приходится на их фоне стоять с каменным лицом и вещать в телевизор о том, что происходит. В этот раз — другой случай. Потому что, когда Макаров выходит из машины с оборудованием — видит ярко-синие волосы и полностью чёрную амуницию, мелькающую среди курток гражданских и террористов. На лице Шуры яркая улыбка, в руках нож, а на плече висит автомат. Кир на секунду глохнет и цепенеет. Вокруг все уже настраивают камеры на безопасном расстоянии, но Макаров тут же срывается с места к своим. Руки трясутся. — Я не смогу делать репортаж, — заполошно говорит он, трясущимися руками отдавая микрофон в руки коллеги. Кир почти порывается за Сашей, но останавливает себя мыслью о том, что ничего хорошего не натворит и не поможет ничем, но как только поворачивается на выстрел — видит уже только труп одного из террористов и никаких синих дурных голов среди них. Показалось? Отвлёкся ведь всего на минуты две, не больше. Вдох-выдох. Сделать он уже ничего не сможет, но во рту горчит от подступающей нервной тошноты, и Кир закуривает. Почему, блять, именно наёмник? Этот вопрос он уже давно крутит у себя в голове, и сейчас тоже, когда идёт до дома пешком и жмурится от снега, метущего прямо в лицо. Очевидно, конечно, почему. Любит он Шуру до беспамятства, но иногда так хочется сказать: «перестань рисковать собой, ты ведь мне дорог». Такой разговор у них, кстати, уже был, и закончился тем, что Кир ушёл на неделю. Воскресенский потом, конечно, долго извинялся, они помирились, но до сегодняшнего дня ещё ни разу не было такого, чтобы Кир, приехав делать репортаж на перестрелку, видел там Шуру. Работала, кстати, за него сегодня его коллега — Кир просто не мог смотреть. Ему правда хотелось бы, чтобы было легче и каждый раз он не думал о том, что может увидеть Шуру в сводках новостей. Зато теперь не сможет спать, потому что с заданий Воскресенский не возвращался дня два, даже если всё сделал. Но на телефон приходит оповещение: «Детка, я закончил» И следом ещё одно, когда Макаров уже заходит в подъезд: «Скоро будешь?» Кирилл решает не отвечать. Просто сил после этого всего уже нет, хочется просто увидеть Шуру, обнять и услышать его «всё хорошо, детка». Ехать на медленном лифте невыносимо, слишком медленно, он мнётся нетерпеливо и почти залетает в квартиру тут же, как поднимается на этаж. Дома холодно — это заметно сразу, и везде горит свет несмотря на то, что ещё день. Это плохо. Кир, быстро скинув обувь, входит на кухню и видит Сашу за столом, спокойно пьющего чай Шуру. Только спокойствие слегка омрачается стянутой с одного плеча рубашкой и кровавым подтёком на плече. Дыхание перехватывает как в тот раз, на Невском, и Макаров замирает. Шура тоже, потому что он не думал, что Кир вернётся так рано, и смотрит глазами оленя в свете фар. — Блять, Саш, ну почему опять не в больницу? — единственное, что может выдавить из себя Кир, чтобы на Шуру не наорать и не было скандала. Тому наверняка и так сейчас не очень, но собственные руки дрожат. Воскресенский улыбается так виновато-нежно, что мгновенно хочется ему всё простить и погладить по голове и за ушами, как кота. — В больнице бы не поняли, детка, ты же знаешь, — оправдывается он, всё также улыбаясь и поднимая здоровой рукой кружку с чаем. Кир только вздыхает тяжело и двигает ближе к Воскресенскому стул, а с верхней полки берёт аптечку. — Даже куртку не снимешь? Чего так спешил-то? Макаров не оборачивается, всё ещё пытаясь унять дрожь и делая глубокие вдохи. Успокоиться, главное успокоиться. Он медленно снимает куртку и вешает на спинку стула, садясь на него же с аптечкой. — Я видел тебя сегодня. — На кухне повисает тишина. Саша чуть аж кружку не роняет, но ставит её на стол медленно и аккуратно, не отрывая своего взгляда от Кира. Тот в глаза не смотрит и методично достаёт из аптечки хирургические иглу с нитками, перекись, бинты, вату, но продолжает говорить. — Вызвали на репортаж, сказали террористы на Невском, вижу тебя. Вновь на кухне слишком тихо — оба молчат, только перекись на руке Шуры шипит, а сам он теперь смотрит в пол. Хочется самому себе оплеуху дать за такое. А Кир ещё и сидит, его раны обрабатывает, зашивает. Больно, потому что на живую, но не так сильно, как могло бы — не в первый раз так сидят. Но в первый раз Макаров увидел Сашу на работе и действительно испугался. Не за убитого человека, конечно. А теперь у Воскресенского сердце не на месте из-за этого, и он мягко перехватывает ладонь Кира. Целует дрогнувшие пальцы, смотря исподлобья. Тот выдыхает и ладонь в руках обмякает. Шура его притягивает к себе, сжимая здоровой рукой в объятиях и утыкаясь носом в висок. Так всегда спокойнее. — Ну хочешь, я больше не буду брать заказы в Питере? Только прости меня, детка, — шепчет Саша ласково, ощущая, как его обнимают в ответ и улыбаясь пока что слабо. — Мудак ты, Саш, — отвечает Макаров и всхлипывает. Отрывается и заматывает шов бинтом, перетягивая потуже и ехидно усмехнувшись, когда Шура шипит. — Терпи. Шура улыбается уже более смело и стягивает рубашку полностью с себя, притягивая Кира ближе и коротко вжимаясь в его губы своими. — Как ты-то меня терпишь, не понимаю, — он тихо посмеивается и ойкает, когда Макаров кусает его за ухо. — Тебе бы медальку какую-нибудь за это. Кирилл облегчённо вздыхает и легко бьёт Шуру по спине, а скулы болят от того, как широко хочется улыбнуться. — Да, определённо, мне нужна за это награда, — фырчит он прямо в шею, щекоча кожу дыханием и целуя мягко. — Хочешь получить её прямо сейчас? Ухо обжигает касанием горячего языка, Воскресенский звучит хитро и возбуждённо — мгновенно заводится от малейшего касания и ведёт себя как придурок каждый раз. — А это уже после того, как всё заживёт, — мстительно отвечает Кир, отстраняясь. Отхлёбывает из кружки с чаем и смотрит довольно. Шура считает, что такой мести он всё-таки заслужил, и улыбается влюблённо.