Великая сила

      Герман сидел рядом с Рие, которая уже дышала сама. Врачи очень скоро заметили, что девочка как-то быстро стабилизируется рядом с мальчиком, и решили их не разлучать. Точнее, так решил доктор Грейнджер, взяв на себя эту ответственность. И теперь Герман сидел рядом с Рие, держа ее за руку. Хогвартс принес его девочке много проблем, поэтому хорошо, что его пока не будет, а дальше… Дальше посмотрим.       Рие открыла глаза, глядя на Германа немного бессмысленным взглядом. Через некоторое время ее взгляд прояснился, и она узнала мальчика. Слабо улыбнувшись, Рие проговорила:       — Уже боялась, что все… Так холодно было, но ты меня спас.       — Тебя спасли доктора, — улыбнулся Герман. — Хорошо, что мне уже седеть некуда.       — Зато мне есть куда, — раздался голос доктора Грейнджер. — Ты зачем нас так пугаешь, доченька?       — Потом меня отшлепаешь, папочка, — сказала улыбающаяся девочка.       — Никто тебя шлепать не будет, — проговорил мальчик. — Даже и не мечтай.       — Ну во-о-от, — хихикнула в маску Рие.       — Как ты, милая? — спросил Герман.       — Уже хорошо, — ответила девочка. — Ничего не болит и дышится легко.       — Тогда мы тебя сейчас будем возить и исследовать, — сказал доктор Грейнджер.       — А можно, чтобы Герми был рядом? — тихо попросила Рие.       — Можно, конечно, заодно и поучится, — улыбнулся доктор папа. — Поучишься же?       — Куда я денусь от моей любимой, — мальчик погладил девочку по голове, отчего та зажмурилась.       — Кровать у нас детская, самое тяжелое в ней — кислородный баллон, поэтому будем толкать вдвоем, чтобы не отвлекать санитаров. Тормоза вот, я толкаю сзади, ты рулишь спереди. Вопросы?       — Нет вопросов, — улыбнулся Герман. — Пошли?       — Сначала рентген, потом кардиография и МРТ, — инструктировал доктор Грейнджер. — На ночь — обоим энцефалографию. Ну и анализы, конечно. Все, пошли.       Двигая кровать, у которой, как оказалось, были колеса, мальчик одним глазом следил за девочкой. После всего пережитого ему было очень страшно за нее.       Белые стены, зеленые двери, иногда застекленные, и встречающиеся на пути люди. Люди с бейджами, с удивлением смотрящие на седого мальчишку в хирургическом костюме. Люди в обычной одежде, пропускающие кровать. Молчаливые приветствия. Больница работала в обычном режиме, но такого она давно не видела… Седые дети — мальчик, везущий кровать вместе со знакомым всем доктором, и девочка — лежащая на самой кровати в кислородной маске.       Вот, наконец, и нужные толстые двери, показывающие, что здесь имеется излучение. Достаточно быстро одетый в тяжелый защитный костюм, Герман аккуратно, как что-то очень хрупкое, перекладывает свою Рие. Секунда, две… И вот уже ее можно переложить обратно. Присвистывает рентгенолог, наблюдая на экране то, что показал новейший цифровой рентген, мрачнеет доктор папа. И вновь кровать катится вдоль стен — лаборатория, кардиография лежа и сидя, магнитно-резонансный томограф. Девочка устало засыпает, а мальчик с папой вкатывают кровать обратно в палату.       — Сердце капельное, размеры… Сам видишь, — хмурый кардиолог показывал доктору Грейнджер разлинованные снимки. — Что мы будем делать…       — Прогноз какой? — бледный доктор папа смотрел на снимки, на которых отображалось сердце дочери.       — Осторожно оптимистичный прогноз, я бы сказал, — ответил кардиолог. — Терапию меняем по вот такой схеме, упор больше на таблетки, потому что боль — это стресс, а стресс нам не нужен. Лежать! Чтобы даже мысли не было что-то делать самой, нагрузку снизишь, концентратор кислорода тебе поставят, раз такое дело. Месяца за два остановим развитие недостаточности, тогда и будем разбираться, а пока лежать.       — Понял… Кстати, что с Германом? Мы ему кардиограмму сняли просто, чтобы Гарриет не пугалась.       — Сыну твоему не сильно весело, я тебе скажу, но его можно просто посадить на вот этот препарат и контролировать. Все-таки стресс он пережил страшный. Ну и учи уходу, раз уж они так друг друга любят.       — Понял, спасибо…       Доктор Грейнджер тихо вошел в палату и улыбнулся сыну, который немного расслабился и вытер глаза. Папа рядом, значит, все будет хорошо.       — Что с Рие, папа? — спросил мальчик.       — Нехорошо с доченькой, — вздохнул доктор. — Придется ей месяца два полежать. Так что учись ухаживать, кормить, поить, давать лекарства, мыть и судно подавать. Вот так-то, сын.       — Мы справимся, — уверенно сказал Герман. — Потому что иначе не может быть.       — Да, сынок, мы справимся.       Проснувшуюся Рие кормил мальчик, он делал это играя, уговаривая, улыбаясь своей девочке, и столько было любви и нежности в каждом его движении, что доктор папа понял — все действительно будет хорошо.

***

      Оказавшаяся в Румынии девочка была очарована всем: и незнакомым певучим языком, и удивительно вкусной едой, и главное — могучими драконами. А пострадавшая от злоумышленника Джинни очаровала всех сотрудников заповедника. Тем, что не плакала, вела себя тихо и скромно, а еще… Маленький ребенок с такими страшными ожогами не мог не вызывать сочувствие. Поэтому буквально в первый же день девочку отобрала у Чарли дородная женщина с очень доброй улыбкой, напутствовав братика: «ласэ копилул ын паче, еу мэ окуп де я», по крайней мере именно так услышала Джинни. Чарли улыбнулся и сказал, что эта тетя, которую он назвал Танти Мария, будет заботиться о Джинни, чем очень сильно удивил девочку. Чарли приходил по вечерам, уставший после работы, а Танти Мария стала для Джинни настоящей мамой, но это было потом.       Сначала девочка ничего не понимала, и ей выдали специальный артефакт, строго-настрого наказав его не терять. Джинни сидела тихо-тихо и даже боялась спросить, где находится туалет, что, конечно же, закончилось аварией. Увидев, что под девочкой стало мокро, Танти Мария всплеснула руками и кинулась к ребенку, отчего Джинни заплакала. Мария думала, что девочка плачет от того, что описалась, поэтому просто помыла и переодела ребенка, объясняя, что ничего страшного не случилось, но девочка плакала все сильнее. Женщина обняла малышку и прижала к себе, давая возможность проплакаться.       — Чарли, почему на ребенке следы?       — Какие следы? — удивился Чарли.       — Ее били палкой или чем-то подобным, вы там в вашей Англии ополоумели?       — Это не я… Может, Мюриэль? Джинни жила у нее некоторое время.       — Бедная девочка всего боится, ну как так можно с ребенком?       — На ее глазах убили родителей, причем человек, которому они доверяли, сама понимаешь…       — Ох, бедная моя деточка…       Мария окружила Джинни теплом и заботой, ухаживая за девочкой так, как ухаживала в детстве за своими выросшими уже сыновьями. Не все всегда было гладко, но Мария старалась не сердиться на девочку. Один лишь случай научил Марию сдерживаться и никогда не показывать Джинни свою сердитость.       В тот день все валилось из рук женщины, а Джинни тихо игралась и разбросала игрушки, забыв их собрать. Наступив на зайчика и едва удержавшись на ногах, женщина суровым голосом выговорила девочке, что игрушки надо собирать, а не разбрасывать где попало. Мария была готова даже к слезам малышки, но не к тому, что последовало. Девочка подошла к столу, легла на него животом и задрала юбку.       В этот момент женщина почувствовала, что земля ушла из-под ее ног. Она подбежала к сжавшейся Джинни, схватила на руки девочку и прижала к себе, расплакавшись. В этот момент, видя слезы Марии, слыша ее плач оттого, что сделали с девочкой, малышка назвала Марию мамой. Джинни сама испугалась того, что сказала, и даже сжалась вся, но Мария просто качала девочку и напевала какую-то песню, от которой девочке становилось легко и спокойно.       Однажды к маме Марии пришли взрослые дяди, чуть помладше, чем Чарли. Они обращались к маме с таким уважением в голосе, что у Джинни потекли слезы от избытка эмоций. Взрослые дяди спросили маму, кто это? Мария улыбнулась и сказала, что девочка — их «суриоарэ». Джинни расплакалась, у нее снова была семья. Новые братики полюбили девочку и обещали что-то придумать с ожогами, руками и ногами малышки. Чарли тоже обрадовался тому, что у Джинни теперь есть еще братики.       А мама качала девочку на руках и напевала «somnoroase păsărele, pe la cuiburi se adună…»