Влюблённый волк уже не хищник

      Антон выползает из своей берлоги — из целой отдельной комнаты, которую ему любезно предоставили Паша с Лясей, несмотря на то, что многим после таких сборищ приходилось кучковаться на диванах и надувных матрасах, — непозволительно поздно, когда короткая стрелка настенных часов оказывается ближе к отметке, общепризнанной скорее как «вечер», чем как «день». К счастью, он признал в себе сову уже давно, поэтому на удивлённо поднятые брови Паши, которого он встречает на кухне, Шастун только отмахивается, уверенно продолжая свой путь к конечной цели — к чайнику и чайным пакетикам.       — Что, Шаст, поднять — подняли, а разбудить забыли? — усмехается Паша, наблюдая за вялыми движениями Антона. Тот только согласно мычит в ответ.       Он, если честно, не очень помнит, как в итоге перекинулся обратно и оказался в кровати. Или в обратном порядке — сначала оказался в комнате, потом перекинулся, а затем уже добрался и до кровати. Да, наверное, всё-таки так. Но проснулся он, как бы там ни было, заботливо укрытый одеялом.       Наверное, Арсений всё-таки разбудил его и помог дотащиться до мягкой поверхности. Надо бы поблагодарить потом.       — Ты не знаешь, Эд с Егором ещё здесь? — спрашивает Антон, наконец-то с наслаждением отхлебывая горячий чай.       Паша задумывается и даже отрывается от попыток сложить сразу несколько коробок из-под пиццы в один мусорный пакет, прикидывая, кто уже успел уехать.       — Мне кажется, видел, как они шли в сторону беседки, — он пожимает плечами и, наплевав на собственное занятие, всё же сдаётся и хватает ещё один мусорный пакет. — А что?       — Поболтать хотел, — неопределённо отвечает Шастун, пожимая одним плечом, но Паша в ответ понятливо хмыкает.       — Поболтай, Шастунец, поболтай, — он одобрительно кивает и передвигается дальше по кухне, продолжая скидывать в огромный пакет мусор. Антон благоразумно не предлагает помочь — когда-то он всё порывался протягивать руку помощи в нелёгком деле уборки, но каждый раз неизменно огребал за это. У Паши были какие-то принципы, известные ему одному, и он считал, раз дом его, то и за порядок в нём отвечает он же.       — Если что, и ко мне присылай, я всё-таки тоже болтать люблю.       Антон благодарно улыбается, споласкивает кружку — всё-таки просто стоять, пока рядом кто-то так страдает, он не может — и идёт на выход.       Им всем с Пашей повезло просто невероятно: тот был рождённым оборотнем в таком поколении, что даже представить страшно, и, судя по всему, читать учился на книгах из тайного отсека семейной библиотеки, где были одни лишь фолианты об оборотнях и магии в целом. Другими словами, Паша был самым умным и опытным в этом плане человеком из всех, кого знал Антон, и потому именно к нему многие шли за советом. Когда-то кто-то даже спросил Шастуна, не обидно ли ему, что со всякими вопросами все первым делом бегут к Паше, а не к альфе стаи, на что тот только недоуменно моргнул, изо всех сил стараясь не зевнуть — он тогда полночи переписывался с Волей, советуясь с ним по поводу какой-то проблемы.       Небольшая — для скромных семейных посиделок, а не волчьих сборищ — беседка прячется в укромном месте, удачно скрываясь за яблонями, и Антон, вышагивая по протоптанной тропинке, с наслаждением подставляет лицо солнцу. Листья на деревьях уже начинают желтеть и облетать, значит, и солнце скоро перестанет так приятно согревать, так что приходится ловить последние тёплые деньки.       Эд с Егором, очевидно, пришли к тому же выводу, потому что довольные сидят на солнечной стороне беседки, что-то тихо обсуждая. Эд ещё и жмурится, как кот — так и не скажешь, что на самом деле койот.       Выграновский замечает его присутствие почти сразу же — это понятно по тому, как на секунду напрягаются его плечи — а вот до Егора доходит далеко не так быстро, и Антон едва сдерживает смех, когда тот подпрыгивает от неожиданности и рывком оборачивается.       — Доброе утро, — всё ещё усмехаясь, Антон заходит в беседку и садится напротив.       — Да уж солнце близится к закату, дядь, — тянет Эд, подталкивая к нему вазочку с печеньями.       Вообще-то, солнце вполне ещё высоко, так что Антон откусывает печеньку крайне оскорбленно, но не спорит — с «утром» он и правда погорячился.       — Не суть, — он отмахивается от довольно скалящегося Эда и поворачивается к Егору. — Я хотел с тобой поговорить кое о чём.       Егор закономерно напрягается, отчего Эд мгновенно выпрямляется и двигается ближе к нему. Антон давит в себе умилённый вздох — для всей стаи эта сторона Выграновского открылась неожиданно, и они все ещё не очень к ней привыкли.       — Что-то случилось?       Егор хмурится и смотрит так взволнованно, что Антону на секунду становится совестно от того, как резко он начал относительно серьёзный разговор, так что он спешит разбавить обстановку.       — Нет-нет, ничего криминального, но это немного, — он мнётся, пытаясь подобрать нужные слова, — личная тема, поэтому, если хочешь, мы пошлём Эда, — нахуй, — собирать яблоки.       — Эм, — Егор поворачивается к Эду, но тот только пожимает плечами, из-за чего Булаткин пожимает плечами в ответ (Антон с новой силой принимается убивать в зародыше умилённые вздохи), — пусть остаётся.       Антон прикидывает в голове, кому из них сейчас будет более неловко, но всё же собирается с духом и спрашивает:       — Окей, помнишь мы говорили о якоре? О том, что должно тебя… заземлять? — он дожидается, пока Егор кивнёт. — Я не просто так сказал тогда, что это не должен быть один человек.       Какую-то долю секунды они все сидят в тишине, а потом Антон вдруг становится свидетелем удивительных метаморфоз: Егор начинает стремительно краснеть, пока Эд поворачивается к тому с такой скоростью, что Шастун уже готовится услышать хруст шейных позвонков. Скулы у Эда тоже подозрительно краснеют.       — Ты говорил, что нужно выбрать что-то важное, что-то, что меня успокаивает, — сбивчиво начинает объяснять Егор, всячески избегая попыток Выграновского установить с ним зрительный контакт.       — Да, — Антон согласно кивает, — но это… не совсем то, что я имел в виду. Во-первых, так ты даёшь другому человеку безграничную власть над собой. Во-вторых, что будет, если этот человек пропадёт из твоей жизни? Например, если вы поссоритесь?       Звучит, очевидно, логично, потому что Егор задумчиво кивает, но всё равно хмурится и какое-то время просто нервно барабанит пальцами по столу.       — Ну а если в моей жизни до недавних пор вообще не было ничего важного? — хмуро выдаёт Егор, и пока Антон неловко сглатывает, Эд вообще выглядит побитой собакой от такого заявления.       О том, что творилось в жизни Егора до того, как его откуда-то вытащил и притащил к ним Эд, Шаст знает не очень много, но и этого хватает, чтобы понять, что там был какой-то пиздец. Так что он заходит издалека:       — Егор, это опасно как для тебя, так и для окружающих. С любым человеком всё может пойти по пизде в любой момент, и цепляться за человека это… — пытаясь подобрать слова, он щёлкает пальцами, но в голову, как назло, не лезет ничего, кроме мемов с волками.       Присутствие Арсения он чувствует ещё до того, как Эд переводит задумчивый взгляд ему за спину, и дело даже не в чутком слухе или ветре, подувшем в нужный момент в нужную сторону. Присутствие Арсения всегда ощущается на каком-то совершенно особом уровне: стоит тому войти в любую комнату, что-то вокруг неуловимо меняется, может, сам воздух, и Антону хватает одного мгновения, чтобы найти его взглядом.       Может, у Антона в базовых настройках волчьей системы навигации Арсений прописан как его пункт назначения.       — Он пытается сказать, что для якоря нужно что-то более устойчивое.       Арсений, двумя руками держащий кружку с кофе, садится рядом с Антоном и ободряюще улыбается всё так же нахмуренному Егору. Антон облегчённо выдыхает: из них двоих у Арса всегда было лучше с тем, чтобы красиво складывать слова в предложения.       — Как стол, — продолжает Арс, и облегчённый вздох чуть не встаёт у Шастуна поперёк горла. Чего?       — Чего? — вторит его мыслям Эд. — Арс, ты че?       — Есть интересное сравнение, — как ни в чём не бывало продолжает Арсений, — его, правда, вроде для описания денежного дохода используют, но нам тоже подходит. Суть в том, что если у тебя всего одна точка опоры, то, стоит её потерять, ты рухнешь. Если же их много, как ножек у стола, то от потери всего одной ты не пострадаешь.       В голове моментально возникает образ кофейного столика на тысяче маленьких ножек, и Антон хмыкает, но молчит: скажи он сейчас это вслух, ему точно прилетит.       — Хотя, конечно, сравнение в некотором роде спорное, — вдруг, отхлебнув кофе, выдаёт Арсений. — Ведь одна хорошая и крепкая ножка всё же лучше, чем четыре хлипких и расшатанных…       Теперь они все в прямом эфире наблюдают за тем, как Арс теряется в собственной голове: взгляд становится задумчивым и отстранённым, и, кажется, взорвись рядом снаряд, он не заметит.       — Вот, — спешит вставить свои пять копеек Антон, пока Арсений не успел удариться в размышления, — то, что он сказал про стол. Ну, первое.             Егор, если это возможно, выглядит ещё более запутанным, чем до этого.       — И на какие ножки, я, по-вашему, должен опираться?       Шастун задумчиво чешет нос, пытаясь понять, как оформить всё, что крутится у него в голове, в слова. Причём оформить так, чтобы понятно было не только ему самому.       — На крепкие и устойчивые, — подаёт голос Арс, выныривая откуда-то из собственного мира. — На такие, которые будут константой в твоей жизни, понимаешь?       — Чисто теоретически — да, но как я должен применить это на практике? Типа… Я же не стол, — Егор звучит таким уставшим, и Антон его понимает, честно, но им нужно закрыть этот вопрос как можно скорее.       Хотя, конечно, говоря о том, что он Егора понимает, Антон лукавит: рождённые оборотни в этом плане никогда должным образом не поймут обращённых, потому что для них их внутренний зверь всегда был их частью. И, несмотря на большой опыт работы с недавно обращёнными, Шастун всё равно теряется, потому что каждый случай оказывается индивидуальным. Никитос, например, вообще оказался способным пацаном и схватывает всё на лету — это было его второе полнолуние в статусе оборотня, а он уже держался молодцом. У Егора, чтобы добиться подобного результата, ушло вдвое больше времени.       Размышляя об отличиях, Антон переводит взгляд на Эда, но Выграновский это вообще отдельный разговор. Во-первых, тот был койотом, которые по натуре были скорее одиночками, чем стайными существами. Во-вторых, к тому моменту, когда они встретились, Эд уже несколько лет состоял в их мохнатой братии. Антон понятия не имеет, кто, когда и при каких обстоятельствах обратил Выграновского — в конце концов, это его и не касается, — для него главное, что, почти спустя год их тесного общения, переросшего в крепкую дружбу, Эд пришёл к выводу, что он всё-таки не просто так по полнолуниям тусит с ними, и наконец-то решительно заявил, что теперь он с ними в стае. Антон тогда старательно сделал вид, что и он, и остальные этому решению были очень удивлены.       И, исходя из всего этого, Шастун понятия не имеет, как Эд когда-то смог обрести свой хваленый самоконтроль. Хотя, конечно, зная, насколько тот познал искусство похуизма, самой рабочей версией была та, в которой Выграновский, узнав о собственных изменениях, решил «похуй пляшем» и, собственно, плясал.       — Это не обязательно должно быть что-то конкретное, — собрав мысли в кучу, наконец, продолжает Шастун, — не обязательно цепляться за человека или предмет. Это может быть что угодно, что дарит тебе спокойствие: какое-то воспоминание или чувство. Главное, чтобы это было что-то, что зависит только от тебя. Другие люди от тебя не зависят, поэтому стрёмно навешивать на них такую ответственность.       Под столом Арсений пихает его коленкой в бедро, и Антон запоздало понимает, что не очень сгладил углы последним предложением, поэтому торопится продолжить:       — У меня не было такой надобности в якоре, как у тебя, — он облизывает пересохшие от долгого разговора губы, и сбоку к нему тут же придвигают кружку с остатками кофе. — Но в моменты, когда меня штормило, мне всегда помогало осознание того, что у меня есть стая.       — Это же тоже люди, — хмурится Егор.       — Бля, нет… Не отдельные люди, а чувство принадлежности к чему-то такому, понимаешь? Я знал, что, если что-то пойдёт не так, я не останусь с этим один на один, знал, что меня подхватят и мне помогут.       Он не упоминает то время, когда всё действительно шло не так — откровенно катилось по пизде, — но не может о нём не вспомнить. Арсений, очевидно, вспоминает тоже, потому что его бедро вдруг крепко прижимается к бедру Антона, и Шастун поворачивается к нему, приподнимая уголки губ в благодарной улыбке.       — У-у, — вдруг тянет Эд, — ну, думаю, Егору есть над чем подумать, да, Егор?       Он спешно поднимается и тянет Булаткина следом за собой.       — Пойдём, кис, родителям надо поговорить, — насмешливо тянет Выграновский и довольно подмигивает, когда Арсений показательно фыркает, а Антон, не стесняясь, показывает ему сразу оба средних пальца.       Антон, не обращая внимания на удаляющиеся голоса, снова поворачивается к Арсению и замирает. Тот смотрит на него с гордой улыбкой, и во взгляде его отражается что-то, от чего щемит в груди и тянет смущённо улыбаться в ответ.       — Что? — спрашивает Антон, кажется, одними губами.       Арсений качает головой, не переставая мягко улыбаться, и, допив остатки наверняка остывшего кофе, всё же отвечает:       — Ты отлично справляешься.       Антон оторопело моргает и немного зависает. Арсений всегда будто бы светится — не как собака Баскервилей, конечно, нет — каким-то внутренним и тёплым светом, неизменно притягивая взгляд. Может, дело в его колдовстве, ведуны ведь буквально черпают силу из природы вокруг (но что-то Шаст ни разу не ловил себя на залипании на Катю Позову), может — в чём-то другом, но факт остается фактом. Но когда Арсений улыбается, этого мнимого света вокруг становится так много, что иногда Антону кажется, он вот-вот ослепнет — несмотря на это, он никогда не находит в себе сил отвести взгляд.       Вот и сейчас он словно впадает в транс, не зная, куда смотреть: в искрящиеся глаза (сегодня он, к счастью, может разглядеть их цвет — где-то в Северном Ледовитом тает снег — до мельчайших крапинок) или на губы, растянутые в ласковой улыбке.       — Шутишь? — Антон застенчиво опускает растерянный взгляд. — Мне в такие вот моменты до сих пор кажется, что зря вы… Что я до сих пор тот неопытный пацан и вот-вот проебусь.       — Шаст, — голос Арсения обретает внезапную строгость, — ерунду не говори. Лучшего кандидата на роль альфы не было тогда и нет сейчас. И вряд ли будет. И, — драматичная пауза, — если всё-таки проебешься, мы подхватим.       Он повторяет недавнюю цитату Антона, и тот прочищает горло, пытаясь скрыть охватившую его неловкость.       — Спасибо… И спасибо, что помог вчера добраться до нормальной кровати.       — Сказал же, подхвачу, — Арсений подмигивает, ребячески улыбнувшись, поднимается из-за стола, чтобы уйти, и Антон не успевает даже улыбнуться в ответ, расчувствовавшись, потому что этот придурок тут же добивает: — Только если это не ЗППП.       Антон задыхается от возмущения.       — Арс, пиздун! — кричит он уже вслед уходящему и откровенно смеющемуся Арсению.       И проглатывает справедливое замечание о том, что у оборотней по определению не может быть никаких ЗППП.

*

      Антон просыпается с чувством, что что-то не так — не то чтобы лапы ломит и хвост отваливается, нет. Но что-то.       Поэтому, когда его телефон, закопанный где-то в одеяле, начинает заливаться стандартной мелодией вызова, он уже натягивает джинсы и ничуть не удивляется, когда, стоит ответить, Матвиенко без расшаркиваний гаркает:       — Шаст, это пиздец.       Вопреки старым мифам, между членами стаи нет никакой ментальной связи: они не способны читать мысли друг друга, не могут чувствовать настроение или боль другого на расстоянии, ничего такого. Хотя, когда Антон был ещё маленьким, по поводу одной могущественной семьи оборотней, в которой почти каждый достигал полного оборота, ходили слухи о том, что они действительно чувствуют друг друга — а потом почти всех Хейлов заживо сожгли охотники, и они стали всего лишь трагичной легендой.       Шастуна до сих пор бросает в дрожь от одной только мысли об этом.       Воспоминания об этой истории нисколько не прибавляют настроения, и он нервно косится на дорожные знаки, не переставая нетерпеливо тарабанить пальцами по рулю. Ему хочется послать к чёрту скоростной режим и вдавить педаль газа в пол, но здесь часто караулят гаишники, и если его сейчас тормознут, то это будет полный пиздец.       Когда он всё-таки доезжает до дома Матвиенко, то едва успевает закрыть машину. Какая-то бабушка у подъезда называет его окаянным и то ли перекрещивает, то ли наводит порчу — если второе, то у него для неё плохие новости, потому что Арс когда-то ставил на него какую-то свою защиту от подобного мракобесия. Вряд ли какая-то случайная бабулька окажется сильнее Арсения.       На третий этаж он влетает пулей, и ещё на лестничной клетке его чуть не сшибает запахом свежей крови. Антон морщится в отвращении — он, конечно, тот ещё хищнек, но еду предпочитает хорошо прожаренной — и жмёт на звонок.       Дверь ему открывает Серёжа, который выглядит откровенно так себе: гулька совсем растрепалась — локоны страсти, емаё, — глаза лихорадочно блестят в темноте подъезда, а руки почти по локоть совсем не фигурально испачканы в крови.       — Ты сильно его не ругай, — говорит он, стоит только Антону переступить порог. — И так досталось…       Антон что-то согласно мычит, всё равно представляя, что и как сейчас скажет, и снова морщится. В небольшой квартирке всё насквозь провоняло кровью, потом и смесью самых отвратных эмоций: от ужаса до гнева.       Виновник торжества находится сразу же, стоит свернуть в комнату, и Шаст даже тормозит от шока, когда видит его состояние.       Даня, и так всегда бледный, сейчас выглядит белее белоснежного дивана Матвиенко — теперь безнадёжно испорченного. Все руки и торс у него исполосованы глубокими ранами от когтей, из которых так и продолжает сочиться кровь. Сам он дышит рвано и, судя по всему, едва остаётся в сознании, и здесь непонятно, из-за чего его кроет сильнее: от потери крови или от боли.       Рядом с ним сидит Катя Позова, и выражение её лица не внушает Антону особой надежды.       — Кать? — он делает несколько шагов вперёд, оказываясь прямо рядом с диваном, и Даня, услышав его голос, распахивает глаза. Радужка у них затоплена совсем бледным волчьим янтарем, и, блять, пацан явно держится из последних сил.       Катя, не отнимая рук от неповреждённых участков тела Милохина, переводит взгляд на Антона и бессильно качает головой.       — У него не хватает сил, чтобы запустилась регенерация, а я… — она морщится, и Антона чуть не сносит кисловатым запахом чувства вины. — Я попытаюсь помочь ему продержаться до приезда Арса, но это мой максимум, Антон.       В их стае Арсений был не единственным ведуном, кроме него была ещё Катя. Но он был самым сильным — и, говоря это, Шастун имел в виду не только их стаю, но и почти всю центральную Россию.       То, что Арсений был одним из сильнейших, являлось неоспоримым фактом, который все признали ещё давно — собственно, так тот и оказался когда-то в Москве. Прежний альфа мотался по каким-то делам в Питер, решил заглянуть в театр, и там совершенно случайно разглядел юное дарование. Конечно, к несчастью Попова, разглядел он вовсе не актёрский его талант, а колдовской, хотя, судя по рассказам, и играл он в той постановке вполне сносно.       Актёрский талант Арса Антону воочию наблюдать не удалось (если, конечно, не говорить о тех случаях, когда тот включал пиздуна), а вот колдовской — довелось, и не раз, и потому он без зазрения совести считал того в принципе самым сильным колдуном. Арсений, конечно, отнекивался — собственно, как раз-таки включал пиздуна.       — Спасибо, Кать, — благодарно кивает он, надеясь хоть как-то её поддержать, и оборачивается к Серёже, который устало привалился к комоду и так и замер. — Что именно произошло?       — Бля, — он выдыхает, качает головой, пытается протереть глаза руками, но, увидев на них засохшую кровь, чертыхается. — Не знаю, что он забыл на территории Руслана, но там его радушно встретили, как видишь. Сказал, их было трое взрослых волков. Ладно хоть вспомнил, что я живу ближе всех, и смог позвонить. Я сразу Арсу позвонил, но он где-то за три пизды был, так что пришлось выдернуть Катю с работы. Потом начал звонить тебе.       Антон едва сдерживает раздосадованный рык: все и так на взводе, ещё его сольных концертов здесь не хватало.       — Я же просил не лезть, — говорит он, ни к кому особо не обращаясь, и подпрыгивает от удивления, когда слышит едва разборчивый хрип в ответ.       — А че мы… должны шкериться по углам… — Даня делает перерыв на то, чтобы отдышаться, — в собственном городе…       — Никто не шкерится по углам! — Шастун всё-таки повышает голос, резко оборачиваясь обратно и с ужасом подмечая, что Милохин за эти пару минут будто бы побледнел ещё сильнее. — Я попросил не соваться всего в один район, в один!       Даня уже открывает рот и с трудом набирает воздуха в лёгкие, чтобы ответить, но его перебивают:       — Молчи уже, идиот, — хмуро и устало говорит Женя, которую Антон, к своему стыду, замечает только сейчас.       Она тенью сидит у головы Дани, едва обхватив того за плечи. Шасту даже не нужно присматриваться, чтобы заметить, как по её венам на руках беспрерывно бегут чёрные полосы. Теперь понятно, как Милохин до сих пор остаётся в сознании: Женя, не жалея себя, всё это время забирала часть его боли себе. И, судя по её состоянию, она и сама уже на грани.       Антон закатывает рукава и, подойдя вплотную, присаживается рядом.       — Жень, иди отдохни, — говорит он тихо, впрочем, не особо надеясь на успех.       Его ожидания подтверждаются мгновенно, когда Медведева отрывает взгляд от обескровленного лица Дани и волком — тогда уж волчицей — воззряется на него самого. Антон её, если честно, иногда побаивается: она одна из самых сильных и по совместительству одна из самых молодых волчиц в их стае, у неё просто бешеная энергетика, до ужаса твёрдый характер и, откровенно говоря, и сам Шастун, и Варнава, и Паша с Арсом уже давненько ждут, когда же у неё получится полный оборот.       Она ничего не говорит, но за неё всё прекрасно выражает её взгляд, в котором на секунду мелькает волчья желтизна. Антон хмурится и позволяет алому цвету затопить собственную радужку: не хватало ещё, чтобы она на нервах попыталась бросить ему вызов. Женя в ответ тушуется, но руки упрямо не убирает, словно без них Даня моментально перестанет дышать.       — Ты сейчас свалишься без сил, Жень, — вздыхает Антон. — Иди хотя бы попей воды, я тебя подменю.       В доказательство своих слов он прикладывает ладони к здоровым участкам кожи Милохина и тут же начинает вбирать чужую боль. Ощущения далеко не из приятных, и на секунду Антон давится воздухом, но потом приспосабливается и молча наблюдает за тем, как теперь его вены начинают чернеть.       Даня, кажется, всё-таки теряет сознание, но до тех пор, пока сидящая рядом Катя не бьёт тревогу, Антон тоже старается сохранять относительное спокойствие. Женя, конечно, никуда не уходит, только устало приваливается к плечу Шастуна. От неё волнами исходит бешеное волнение, от которого даже у него волосы на руках встают дыбом, и Антон прижимается ближе, прекрасно зная, как её волчья натура сейчас особенно нуждается в тактильном контакте.       — Так как в Сочи съездили?       Он спрашивает это в заведомо провальной попытке разрядить обстановку, но Женя неожиданно для них обоих выдавливает истеричный смешок.       — Я его ненавижу, — вдруг выдаёт она шёпотом после небольшой паузы.       — Знаю, — хмыкает Шастун и, когда Женя всё-таки вздрагивает всем телом и всхлипывает, целует её в растрёпанную макушку.       Так они сидят ещё то ли десять минут, то ли десять часов — в напряжённом молчании, разбавленном только шумом воды из ванной, где Серёжа отмывает руки, чувство времени размывается, играя с сознанием дурную шутку. И, когда входная дверь открывается ключом, ушедший в свои мысли Антон даже не успевает вздрогнуть от неожиданности, потому что Арсений влетает в комнату с элегантностью урагана — за считанные секунды меняя настрой всех собравшихся.       Антон даже не замечает, как сам расслабляется, отчего затёкшие мышцы спины начинают противно ныть, пока Женя рядом облегчённо не выдыхает.       — Как он?       Они с Женей одновременно открывают рты, чтобы сказать что-то — они, наверное, сами не знают, что именно, — но Арсений игнорирует их существование, обращаясь к Кате. Та тоже выглядит так, будто с её плеч свалился тяжеленный груз, и даже позволяет себе улыбнуться уголком губ.       — У него не хватает сил на регенерацию, — начинает пояснять она, но Арсений, кажется, не слушает уже и её. Он цепким взглядом оглядывает разодранное тело парня, подмечая каждую деталь, что-то прикидывает, высчитывает у себя в уме — Антону кажется, что он слышит, как крутятся его шестерёнки — и, наконец, кивнув самому себе, мягко отстраняет Катю, чтобы сесть на её место.       — Серёж, налей воды, пожалуйста, — просит он, не поднимая взгляда, и Антон, снова прикипевший к Арсу взглядом, только сейчас понимает, что всё это время Матвиенко стоял за его спиной. Вот вам и чуткий слух оборотня. — Можешь убирать руки, Антон.       Арсений по-прежнему не смотрит ни на кого из них, только ещё раз внимательно осматривает Даню, а потом и сам закрывает глаза, приложив руки к его торсу. Несколько секунд ничего не происходит, а потом воздух в комнате будто бы сгущается, становится тяжёлым и вязким, и лёгкие с непривычки с ним не справляются. Арсений хмурится, что-то шепчет про себя, не разрывая физического контакта, дышит рвано и будто через раз, облизывает пересохшие губы, но не прекращает своего колдовства.       Если честно, Антон очень слабо представляет себе, что именно сейчас происходит, но, когда он на секунду переводит на Катю взгляд, та стоит, застыв с таким шокированным выражением лица, что у него спина покрывается мурашками — просто на всякий случай. Потому что, судя по всему, происходит что-то из ряда вон выходящее.       У Арса, который продолжает что-то беззвучно повторять, по виску течёт капля пота, а пальцы начинают мелко дрожать. Антон, не зная, за что цепляться взглядом и куда себя деть, тяжело сглатывает.       Ещё какое-то время всё так и продолжается — время снова то растягивается, то ускоряется, и Шаст не понимает, что происходит, — а потом Арсений резко отстраняется от Дани и на несколько секунд просто замирает, пытаясь отдышаться.       В комнате словно снова открывают доступ к кислороду.       — Арс, ты как? — Серёжа кидается к другу, протягивая тому стакан с водой, которую Арсений выпивает так, словно только что участвовал в забеге. Рука у него трясётся, но он только отмахивается и вяло улыбается, свободной рукой убирая упавшую на глаза влажную чёлку.       — Главное, что пацан жить будет, — звучит он чересчур довольно для человека, который только что находился где-то на грани обморока, — если, конечно, будет сначала думать, а потом делать.       — Будет-будет, — уверенно заявляет Женя, несколько раз кивая для наглядности, и крепко сжимает плечо Дани, на котором, кажется, всё-таки начинают затягиваться раны. Своим плечом Антон чувствует, как Медведева чуть ли не вибрирует от облегчения, и что-то он совсем не завидует участи Милохина, когда тот очнётся: есть у него некоторые подозрения, что от девушки ему достанется куда сильнее, чем от тех отморозков.       Кстати, о них.       Он только собирается завести об этом разговор, как Арсений встаёт с дивана и тут же начинает крениться в сторону. Они все дёргаются вперёд, но Шаст, так и не оторвавший от Арса взгляда, оказывается быстрее и крепко хватает валящегося с ног ведуна за плечи.       — Арс?       — Да нормально всё, просто голова… — вопреки своим словам, он явно бессознательно льнёт к Антону и прикрывает глаза, договаривая почти неслышно, — закружилась.       — Ага, попизди мне, — фыркает Шаст, и ему вторит такой же возмущённый Серёжа.       — Блин, я бы предложил тебе остаться, Арс, но, — он молча кивает в сторону бессознательного тела, которое только-только начало возвращаться к жизни, и виновато поджимает губы.       Арсений мотает головой и пытается сказать что-то, опасно похожее на «метро», но Антон даже не пытается слушать.       — Молчи, я тебя подвезу, — говорит он тоном, не терпящим возражений, и поворачивается к Кате. — Тебя подбросить?       — Не, Антош, я обратно на работу, — она улыбается, благодарно сжимая его плечо, — а это вообще в другой стороне.       — Мне было бы несложно…       Катя только отмахивается и, усмехнувшись, кивает на почти задремавшего на его плече Арса:       — Вези лучше этого страдальца домой.       Арсений что-то недовольно и оскорблённо мычит, но, стоит Антону покрепче обхватить его за спину рукой, затихает и со вздохом прижимается ещё ближе.       Взяв с Жени с Серёжей обещание докладывать им о любых — как хороших, так и плохих — изменениях в состоянии Дани, они полуобморочной процессией вываливаются из подъезда. К счастью, никаких наводящих порчу бабушек им не встречается, потому что, попадись им такая, валящийся с ног от усталости Арсений мог бы не остаться в долгу и наколдовать ей что-нибудь отвратное. Например, радикулит.       Антон про себя хихикает от мысли о порче на радикулит и помогает Арсу забраться в машину.       — Арс? Ты как?       Тот, устроившись на переднем сидении, медленно моргает и устало улыбается.       — Немного перестарался, — он давит зевок и трёт глаза в бесполезной попытке хоть немного проснуться. — Отосплюсь дома и буду в порядке, Шаст, честно.       Антон кивает, захлопывает дверь и с прытью молодой лани спешит на водительское место, перепрыгивая лужи. Арсений отключается ещё до того, как он заводит машину.       Всю жизнь Антон, прекрасно понимая, что окружающие его люди разительно отличаются от него самого физической силой, выносливостью и способностями к регенерации, старался быть с ними аккуратным и осторожным. И, стоило научиться водить машину, это правило прочно закрепилось в голове, так что он уверенно может назвать себя ответственным водителем — да, Арс, даже если я вожу одной рукой. Но сейчас, когда на соседнем сидении спит Арсений, Антон вдруг ловит себя на том, что то и дело переводит взгляд от дороги на него.       Арсения очень редко можно увидеть расслабленным и безмятежным, потому что трудно поймать момент, когда у того нажимается кнопка, отключающая его неуёмность, так что Шастун, можно сказать, ловит момент, и потому беззастенчиво залипает на каждом светофоре: рассматривает длинные трепещущие ресницы, забавный нос, родинки, будто рассыпанные то тут, то там, останавливается взглядом на бледных губах.       Сердце отчего-то сладко сжимается, но Антон не успевает задуматься над этим, потому что сзади начинают возмущённо сигналить, и, во-первых, ему приходится снова отвлечься на дорогу, во-вторых, Арсений сонно моргает, зевает, пытается потянуться, что не очень получается в машине, и всматривается в проносящиеся мимо дома (Шастун всё ещё следит за дорогой, честно, у него просто очень хорошо развито периферийное зрение).       — Можешь у магазина тормознуть, я дальше дойду, — предлагает Арсений.       — Придурок, что ли? — возмущённо пыхтит Антон, проезжая упомянутую «Пятёрочку» и заезжая во двор. — Чтобы ты уснул вон у той лужи? Нет уж, провожу до дома.       Лужа, к слову, оказывается действительно впечатляющей, поэтому Шаст наворачивает лишний круг по двору, пытаясь найти нормальное парковочное место, чтобы можно было выйти из машины, не утонув параллельно в этом местном водоёме.       Стоит только припарковаться, Арсений, проявляя чудеса самостоятельности, выходит из машины и, запнувшись о свою же ногу, чуть не летит носом в землю. Антон делает вид, что ничего не заметил, чтобы совсем уж не добивать и так уязвлённую гордость некоторых ведунов, только украдкой вздыхает и идёт на шаг сзади, чтобы, если что, подхватить.       В квартиру они заходят так же, и Арс, стянув обувь, вопросительно приподнимает брови, наблюдая за тем, как разувается Антон:       — До кровати провожать собрался?       — Ну да, — пожимает плечами Шастун, даже не поднимая взгляд от шнурков.       Арсений удивлённо моргает, пожимает плечами и, зевнув, топает в спальню. Антон верным псом тащится следом, но по пути сворачивает на кухню, чтобы налить стакан воды.       У Арсения в квартире каждая горизонтальная поверхность завалена чем-то, понятным ему одному: какие-то банки и склянки, пучки трав, булыжники и прочая ерунда. И пусть иногда Антону кажется, что половина из этого всего здесь только для антуража, а не ради какой-то практической цели, он всё-таки аккуратно отодвигает какую-то корягу, валяющуюся на тумбочке, чтобы поставить стакан с водой подальше от края.       Переодевшийся Арсений благодарно кивает и с довольным вздохом залезает под одеяло.       — Что за коряга?       — Это не коряга, — Арс обиженно хмурится. — Важная штука, между прочим, я за ней аж в Санкт-Петербург гонял.       Антон неловко застывает, услышав про Питер, и чувствует знакомую уже волну злости, которая так до конца и не отпустила его с утра, только немного отступила до лучших времён. Перед глазами всё ещё стоит разодранное тело Дани, и, стоит моргнуть, видение вдруг преобразуется, превращая татуированный торс Милохина в усыпанное родинками тело Арсения. И от одной только мысли у Шастуна всё обрывается внутри и немеют кончики пальцев.       — Арс… — он пытается подобрать нужные слова, но те упрямо не находятся, и Антон в отчаянии почти до боли сжимает пальцами переносицу.       За другую руку, безвольно висящую вдоль туловища, его вдруг слабо хватает Арсений.       — Антон, я был уверен в том, что делаю, — говорит он тихо. — Если бы я знал, что они дойдут до такого, я бы…       — Арс, давай не будем, — Шастун вздыхает, переводит взгляд на цепляющуюся за него руку, слабо сжимает пальцы в ответ и удивлённо хмурится, когда вены вновь начинают темнеть. — У тебя что-то болит?       Гордый упрямец, также известный под именем Арсений Попов, тут же убирает руку и закутывается в одеяло по самый нос.       — Ничего у меня не болит, — ворчит он оттуда приглушённо, но через несколько секунд тяжёлого молчания всё-таки сдаётся. — Ну, голова только немного.       Антон вздыхает, качает головой и садится на край кровати. Арс упорно остаётся под одеялом, поэтому Шастун только пожимает плечами и кладёт руку тому прямо на лоб. По венам моментально начинают бежать тёмные струи, и он невпечатлённо хмыкает — «немного», ну как же.       Арсений под его рукой расслабляется и прикрывает глаза.       — Что будем делать с Русланом? — спрашивает он полусонным голосом.       — Разберёмся, но потом, — шёпотом отвечает Антон, глядя на то, как стремительно Арсений проваливается в сон. — А сейчас спи.       Им действительно придётся со всем этим разобраться, и Антону уже сейчас нужно позвонить Паше и Кате, чтобы рассказать им о случившемся, но он только кончиками пальцев убирает чёлку Арсения со лба и едва заметно улыбается, наблюдая, как под его касаниями разглаживаются морщинки.