Снег в августе.

11 августа 2016. Особняк на берегу озера в Каролине любил наблюдать. Он помнил 1963 год, когда он обрел лицо — помнил женские платья формы карандаш и машины конфетной расцветки, похожие на жуков, обои с цветочным узором. Пожар в 1987 году, но какое это имеет значение, в самом деле? Пожар есть пожар в любом году, он забирает и забирает и не посмотрит на твое молодое или старое лицо, дизайн твоей одежды, декор твоей спальни и какая дата стоит на твоей утренней газете. Пожар не знает ностальгии, но знает голод. Особняк помнил и более недавнее время. Например, лето 2016 года — этого года, следующее лето ему еще не пришлось увидеть. Наверняка оно пройдет также, как и каждое лето до этого — если на то пошло, то и как каждая ранняя осень и поздняя весна, как особенно теплая зима. Память в самом деле забавная вещь, как все, что стоит за четкими датами смазывается в единое серое, единое неразборчивое и одинаковое. Лето 2016 года, однако, было другим во всех незначительных и значительных значениях. Обо всем по порядку. Старый дом, как этот, берет свое время, со скрипами и шорохами и легким ветром, сдувающим пыль с черно-белых фотографий на стенах. Начиналось это лето — теплый июнь — с кучки подростков, с ехидными ухмылками перебравшимися через хлипкий забор, с купальниками под сарафанами и шортами и едой (и, они бы не признали это под страхом смерти и наказания от родителей, выпивкой из родительского запаса) в рюкзаках. Стоит упомянуть к этому моменту, что особняк после пожара был выкуплен пожилой парой, владеющей магазинчиком с антиквариатом. Пара жила в окрестностях давно и решила, что особняк стоит шанса, их денег и воплощения их давней идеи юности. Особняк был переквалифицирован в отель. Некоторый антиквариат и картины (и побрякушки, до пожара не имевшие никакой стоимости и превратившиеся в сокровища) пережил инцидент, и это, и захватывающий вид на простирающееся кристально-чистое, гладкое озеро, обрамленное вечнозеленым лесом — все помогло задрать цену за комнату до невозможных масштабов. Некоторые жаловались, что это мошенничество, другие умели ценить чужую находчивость. Территория вокруг озера вместе с небольшим скрипящим пирсом была огражденной, частной собственностью пожилой пары — после смерти их обоих, собственность их старшей дочери, унаследовавшей семейный бизнес. Возвращаясь обратно к лету 2016 года, в самом деле не было ничего особенного в том, что кучка подростков проскользнула через забор, чтобы окунуться и выпить и пообжиматься в деревьях подальше от бдительного родительского или соседского взора. Это было той традиционной местной вещью, о которой все знают, но никогда не говорят до тех пор, пока не поймают с поличным, вроде тех кладовых в старшей школе, в которые дети проскальзывают как правило парами в духе бунтарства и подталкиваемые нахлынувшими гормонами. Значит, одна их тех вещей, которые формально запрещены, но на которые закрывают глаза. Все потому, что никто из людей в здравом рассудке не связывает групповые детские вылазки с тем, что сколько-то суток спустя после этих же походов кто-то из детей — девочки, мальчики, постарше и младше, связанные друг с другом и никогда не перекинувшиеся словом — пропадал. В одну ночь вставал и не возвращался. Их кровати были смятыми, простыни хаотично разбросаны и углы подобраны с краев матраса, те кровати, в которых ты знаешь, что спали беспокойно, что не спали толком. Кроватями все и кончалось. Летом 2016 года, однако, к берегу реки прибило ветровку. Принадлежала она шестнадцатилетнему мальчишке. В начале прошлой недели он сбежал с 8 знакомыми из школы, чтобы впечатлить свою девушку и выпить и поддержать репутацию в хрупкой подростковой иерархии. Месяц спустя, 11 августа, центром похорон этого же мальчишки был закрытый — пустой — гроб, потому что его тела так и не нашли. Особняк знал, что эти дети не были единственными. Были измотанные от жизни женщины средних лет. Были стареющие разоренные бизнесмены. Были вдовы и вдовцы. Были десятки и десятки обреченных душ. Разница была в том, что об этих никто не волновался и не писал в газетах. Они приходили, они уходили, они снова приходили и в этот раз — навсегда. Особняку, однако, не нравилась компания. Он скучал по старым временам — когда шум и голоса доносились из его стен вместе с музыкой, а не из-под слоя воды, из-за плотного Занавеса. Случилось так, что эти июлем пропал мальчишка. В мае этого года, пропал другой мальчишка — студент, в самом деле, хотел стать доктором, стоматологом, но в глазах особняка — глазницах, невидящих окнах — все они были детьми. В июле и мае прошлого года пропали две девочки. Случайная последовательность, небольшая статья в газете, кратковременный шум в городе и слухи — все было неизбежно. Когда к особняку подъехала черная, угрожающе выглядящая машина, и из нее выбралось трое мужчин и рыжеволосая девушка, особняк обратил внимание только на троих из них. После всего того времени, что он простоял здесь, особняк мог узнать этот взгляд в их глазах, узнавал невидимую тяжесть на их плечах, соизмеримую только с товарным вагоном, с небольшой кометой. Без тени сомнения, особняк знал, что эти трое, однажды приехав, больше не выберутся. Даже если будут бороться, даже если будут отрицать эту тягу, гравитацию этого места. Все они оказываются здесь. Постоянными гостями, но никогда не жильцами. А пока, особняк будет наблюдать.