Ангел Портовой Мафии

Блять. Просто, коротко и ясно: блять. Пять прекрасных, идеально сложенных букв, которые столь ëмко описывают состояние Чуи прямо сейчас. Он стоит перед большим, во всю стену, зеркалом и подмечает, как крепко и напряжëнно сжаты его губы и как нервически и резко, словно секундная стрелка, дëргается правый глаз. Ну, или левый. Не суть. Суть в том, что Накахара в деталях представляет себе красочные и мучительные пытки лица, готовившего этот праздник абсурда, по совместительству - выпускной. Вот ты почти два года являешься исполнителем - одним из лучших! - Портовой Мафии, едва ли не самой грозной криминальной организации Востока. Вот ты убиваешь кого-то там без единого укола совести, потому что знаешь: это тоже преступник и убийца с целой тучей грехов за душой. Вот ты едва ли не ежедневно лицезреешь гордый профиль человека, занимающего первые места в розыскных списках всех спецслужб мира. Вот имеешь право обращаться к сей влиятельной персоне весьма по-свойски и получаешь от неë, несмотря на свой юный возраст, уважение. А вот какой-то обрюзгший медлительный идиот или ярко накрашенная поверх морщин идиотка решает вдруг, что ты наденешь на выпускной, будучи почти совершеннолетним взрослым парнем, костюм ангела с пуховыми крыльями на завязочках. Ты и возразить-то не можешь, и получается как-то так, что стоишь и смотришь в зеркало на себя любимого, считая минуты до вселенского позора под безобидным названием "выход на сцену". Чуя, как любой отчаявшийся до крайности человек, надеется на абсурдную отмену всего в самую последнюю секунду, потому что при любой мысли о том, как он будет показываться классу, сердце увеличивается и становится раскалëнным, заполняя удушливым жаром горло и не давая дышать. Дазай ведь тоже будет там сидеть, щегольски закинув ногу на ногу, и острым насмешливым взглядом пытать Накахару. Наверняка он даже оставит ради этого своë вечное идиотское и монотонное сматывание-разматывание бинтов, скрывающих сотни порезов и синяков. И представляете, бывает так, что людям по-настоящему везëт. "Номер отменяется, или в другую гримëрку, переодевайся и выходи в зал". От-ме-ня-ет-ся! Так невероятно удачно, в последнюю секунду избежать позорного появления перед всеми в идиотском костюме! Чуя не пошëл, не побежал - полетел в соседнюю комнату, легко распахнув дверь в коридор. Длинные пальцы мнут кончик белой марлевой ленты, лениво и свободно обхватившей руку где-то повыше запястья. Булавка для совершенно ненужного для школы галстука с гладким овальным камнем загадочного бирюзового цвета поблëскивает в свете, льющемся из-за двери гримëрки. Встрëпанные, в полном беспорядке волосы почти полностью закрывают лоб и один хитро прищуренный глаз, светящийся обычной непонятной насмешкой. А потом выражение резко меняется, становясь наивно, по-детски удивлëнным и восторженным. Шëпот, бархатистый и приглушëнный, всë равно в пустоте коридора звучит неловко, непозволительно громко, и Накахара ощущает, насколько вся эта сцена неудобная, странная и... вообще слишком мелодраматичная. - Я влюбился в ангела. Как данность, как привычная, рутинная мысль, только облечëнная в слова. Простая и безыскусная фраза, звучащая так, будто этот высокомерный идиот произносит еë каждый день и в ней нет никакого значения. Сердце разрывает какую-то там свою связку и летит, задевая каждый нерв, глубоко в живот, оттуда глухо стучит, в ритме драматичной классической симфонии заставляя кровь бежать к лицу. У Чуи горят, буквально полыхают скулы, и вслед за ними запускает аварийную тревогу всë тело. Ватные ноги, дрожащие колени, мучимые мелкими иголочками пальцы и гулкая пустота внутри, прерывистое дыхание - а через три длинных, как век, секунды Накахара понимает, что костюм всё ещë на нём, и бинтованный одноклассник увидел его таким смешным. И вместо колкости сказанул вот это. - Эм, - получилось тихо, хрипло и жалко, а вкупе с ярко-алым лицом, наверное, ещë и жутко смешно. - Я... Я пойду, пойду переоденусь, мне потом нужно в... в зал. "Нет" не сказано, но витает в воздухе: в том, как решительно юный самоубийца делает шаг вперëд, заправляет прядь за ухо и каким-то силовым полем увлекает Чую за собой, закрывая дверь на замок. Мягкая потасканная ткань бинта следом за пальцами Дазая нежно проходится по щеке Чуи, прижатого к картонной стене. Вторая рука скользит за спину неудавшегося актëра и отстëгивает крылья - они с тихим шорохом оседают на пол, поднимая пыль, и одно пëрышко, вдруг взлетевшее, приземляется на рыжие волосы. Его гладят, а потом отцепляют и аккуратно очерчивают пушистым кончиком губы Накахары, пребывающего в ступоре. Касания приятные и уютные, хотя и очень непривычные - чужое тëплое дыхание на лице, потом вдруг на шее, под уже расстëгнутым воротом форменной рубашки. Непроизвольный тихий стон. Вот оно как - с кем-то всë-таки может быть не противно, а волнительно и хорошо. Поцелуи, особенно когда ласкают шею, в "пикантных" видео казались мокрыми и мерзкими, но Дазай всë делает по-особенному и по-другому, нежно и смело одновременно. Руки немного бесстыдно спускаются вниз - и Чую как будто вырывает из глубокого сна. - А... Прямо здесь? - сдавленный шëпот, едва не срывающийся на писк. Накахара безуспешно пытается отвести взгляд. Бинтованный недоумëнно изгибает бровь, и с его глаз спадает лëгкая дымка. Он серьëзно и спокойно смотрит на дрожащего и смущëнного одноклассника. - Но у меня даже нет... Ничего нет. - Если тебе не хочется - не надо, - убаюкивающе отвечает Дазай и, нежно погладив кожу, застëгивает верхние пуговицы формы. - Куда спешить? В нашем распоряжении всë время мира. "Ты не обижаешься?.. " - "Конечно нет, ты чего". Безмолвный разговор двух пар глаз обрывает звук открывшихся дверей зала. Концерт кончился, а вместе с ним - и школьная жизнь для сотни учеников. Чуя решается и, приподнявшись на цыпочки, неловко целует Дазая.

* * *

Труп особо принципиального и слишком честного бизнесмена в костюме неловко сидел в захламленном углу, раскрыв рот, как марионетка. Уши, не стань они недавно глухими ко всем звукам мира, могли бы слышать, как Чуя стонал, то срываясь на вскрики и прося остановиться, то исступлëнным шëпотом произнося хриплое "ещë".Чуть неестественно завалив голову назад, бизнесмен будто уставился застывшим укоризненным взглядом на происходящее перед ним. Два мëртвых глаза, мутных и немигающих, были единственными свидетелями того, с каким удовольствием Дазай выполнял вторую просьбу, как Накахара, всхлипывая, отчаянно вцеплялся пальцами в край стола и жадно хватал воздух приоткрытыми губами. Им было слишком хорошо, чтобы думать о пустяках вроде застреленного зрителя или давно прошедшем времени возвращения. Чуя едва не терял связи с реальностью, не различая в полутьме кладовки и накрывавшем его блаженстве вообще ничего. Дазай смотрел и не мог насмотреться на напарника, распалëнного и прекрасного, словно мерцавшего в окружающей мягкой черноте. Разум объяснял это просто: Накахара аристократически бледен, белая кожа и должна выделяться в полумраке. Но бинтованный говорил себе: "Так светятся ангелы". И на миг, короткую секунду, на обшарпанном дешëвом дереве стола появлялись изящные тонкие контуры белоснежных крыльев.