Обещание

      «Я так ненавижу, когда ты мне не отвечаешь…»       Риндо потягивается на кровати с шёлковыми простынями и отправляет сообщение на заученный номер, а потом листает переписку вверх. Он вчитывается в то, что скидывал раньше, скалится и скрипит зубами, когда видит язвительные ответы. Его не злят эти сообщения, скорее, наоборот — смешат и будоражат воспоминания. Однако Хайтани всё равно бросает телефон в стену с такой силой, что мобильник трескается и заставляет дёрнуться вошедшего в комнату Санзу.       — Подними, — Риндо садится, из-за чего одеяло падает, оголяя плечи. Он тянется к пачке сигарет и прикуривает, прикрывая глаза от удовольствия, когда горький никотин оседает в лёгких. Харучиё смотрит на него с открытым недовольством, цокает языком на его приказ и проводит руками по лицу. — Я недостаточно ясно выразился?       — Ой, встань с жопы и сам подними. Не помню, чтобы я записывался в твои горничные, — но Санзу всё же подбирает с пола чужой телефон, бросая взгляд на переписку, и тяжело вздыхает, прекрасно понимая, почему у Риндо так неожиданно испортилось настроение. Рана здесь нет, но он всё равно умудряется спустя столько времени портить всю малину. Блять.       Харучиё кладёт телефон на тумбу, поправляет на плечах рубашку, протягивает мужчине пепельницу, за которой ушёл на кухню, и залезает на кровать, чтобы оказаться у Хайтани за спиной. Горячий поцелуй на загривке, лёгкий укус и крепкие руки, сжимающие плечи — хоть какая-то попытка расслабить напряжённое тело. Вряд ли у него получится это сделать, но стоит отдать Санзу должное, на губах появляется некое подобие усмешки. Риндо заводит сигарету себе через плечо, приближая фильтр к чужим губам.       — Сколько времени вы не виделись? — отрицательно мотнув головой на предложение затянуться, он спускается поцелуями от шейных позвонков к плечу и легко прикусывает кожу. Будь в сигарете трава, Санзу бы не задумывался, но простой табак не вставляет и не будоражит сознание. В отличии от Риндо. Его действия, поступки, грубый тон, усмешки, слишком пафосный взгляд, скрытый линзами круглых очков, укусы и полосы, которые Харучиё оставляет на широкой спине вовремя особо бурных оргазмов — произведение искусства. Весь Риндо — это произведение искусства, что-то от Ван Гога или Гогена — Санзу так и не разобрался, оно и не важно. Хайтани Риндо — это просто чертовски красиво, до дрожи, забирающейся далеко под кожу. А Харучиё — просто безответно влюблённая в сумасшедшего игрушка.       — Месяцев семь до случившегося. Я не считал, — последняя затяжка и сигарета падает в пепельницу, после чего Риндо отклоняется назад, практически ложиться на чужие колени. Он поднимает руку наверх, касается пальцами чужой щеки, разглядывая лицо Санзу, и легко улыбается. Харучиё сейчас, как девушка по вызову, которая помогает забыться от горести и печали в чужих руках. Возможно, в этом причина того, почему почти год Риндо, столкнувшись с игнором брата, написывал именно ему. Он знал на все сто процентов, что никогда не встретится с отказом. Это Ран мог набрасывать на себя личину заумного мужика и предпочитать член какого-нибудь паренька, а не брата, хотя раньше вёл себя покорнее, чем Санзу. — Так, пересекались на заданиях и когда отчитывались Майки. Но чтобы просто поговорить — ахуеть как давно.       — А ведь когда-то все вокруг считали вас неразлучниками, — Санзу смеётся совсем тихо, зарываясь руками в крашенные в фиолетовый длинные волосы, и перебирает пряди. Риндо не злится, хотя в груди что-то с треском надламывается. Осознание, что всё пошло по пизде, оседает на плечах липкой патокой уже как пару месяцев, и отмыться от этого не получается, исправить что-то тоже не получится. К сожалению. Риндо проебался так сильно, как не проёбывался никогда за все свои тридцать с хвостиком лет. — Поднимай.       Харучиё тянется к тумбочке, достаёт небольшой пакетик, продолжая массировать кожу головы, и начинает наполнять шприц раствором, когда Риндо уже поддевает верхнюю губу мизинцем и проводит по десне языком. Санзу действует с медицинской точностью, пока набирает наркотик. Не больше кубика, чтобы Хайтани был на грани эйфории, но совсем не слетел с катушек, ему нельзя. Нужно всегда себя контролировать, потому что Манджиро может позвонить в любую минуту. Вряд ли он простит, что его люди будут в наркотическом угаре и не смогут даже из квартиры выйти.       Харучиё наклоняется совсем близко и прокалывает чужую десну, оставляя невесомый поцелуй на лбу, чтобы отвлечь от неприятных ощущений. Но Риндо даже не шипит, хотя в первые несколько раз материл Санзу на чем свет стоит, но сейчас всё равно. Под губой минное поле из большого количества следов от инъекций, там уже просто не больно и не так действенно. Но лучше колоть туда, чтобы никто не заметил, чем обколоть себе все вены на глазах у всего Бонтена. Харучиё прощают это говно. Риндо сейчас не простят ничего.       — Я, конечно, не лучше, но тебе бы придержать коней, — Санзу легко надавливает на губу, чтобы после инъекции не осталось шишки, и убирает шприц обратно, откладывая в сторону. Его не так уж и сильно беспокоит здоровье этого человека, каждый выбирает свой образ жизни и причину смерти, но это явный перебор. Харучиё просто не привык к тому, что видит Риндо в таком состоянии каждую их встречу последние месяцы с последнего сообщения от Рана. — Ты же…       — Заткнись, — закрыв глаза и вдохнув полной грудью, Хайтани со всей силы тянет мужчину за волосы, практически сталкиваясь лицами, и остервенело целует, кусая губы до крови и не беспокоясь о том, что Санзу пытается оттолкнуться и что-то мычит в попытках вразумить. Теперь у него точно не получится. С той секунды, когда наркотик впитывается в организм и уже активно бурлит в крови, Риндо плевать на абсолютно всё, что только возможно. Плевать даже на то, что перед глазами с расширенными зрачками вновь Ран.       Тяжело дышит, когда всё же выравнивается и разрывает болезненный поцелуй, смотрит с укоризной и собирает волосы в хвост. С каких пор у его брата снова длинные волосы Риндо не понимает, да это не так уж и важно. Единственное, что беспокоит — его усмешка и скрытое только за рубашкой родное тело. Такое манящее, тёплое, мускулистое и самое нужное. Хайтани расплывается в улыбке, проводит рукой по груди, раздвигая полочки рубашки, и поднимается, вставая на колени. Сжимает щеки, покрывает мелкими, нежными поцелуями всё лицо и расплывается в такой счастливой улыбке, что должно стать не по себе. Риндо спускается поцелуями вниз, обводит языком края татуировки на шее и приближается ещё ближе, сжимая брата за талию.       Санзу глотает воздух, сдерживая триаду мата, крутящуюся на языке, и обнимает мужчину за плечи, позволяя выцеловывать знакомый узор. Каждый раз видеть Хайтани таким невыносимо, но почему-то Санзу из раза в раз сам доводит его до состояния эйфории, просто чтобы Риндо так сильно не мучился. Ему всё равно, что наркотики его убивают. Харучиё они тоже убивают, но не так сильно, как широкая улыбка напротив. Почти год он мог только надеяться на искренность. А сейчас Риндо счастлив, хоть и опьянён.       — Я выполнил обещание, Ран. Буквально неделю назад, до этого не мог себя пересилить, — лёгкий укус за кадык, и Хайтани поднимается обратно к губам, чтобы поцеловать со всей нежностью, на которую только способен. В отличии от грубых поцелуев с Санзу, Рана не получается целовать сквозь укусы. Тут совсем другое отношение. Харучиё этого не понять. Не понять, как ломает не из-за отсутствия наркотиков, а из-за отсутствия поблизости самого дорого человека. К нему невозможно прикоснуться, нельзя утянуть за собой в поцелуй, обнять так крепко, как хочется. У Риндо есть примерно часов пять, он понимает, что это наркотики и галлюцинации. Он же не придурок и не наивный ребёнок, но всё равно до последнего будет держаться за этот призрак, пока его не отпустит, что крайне маловероятно.       Хайтани легко надавливает на чужую грудь, чтобы опрокинуть брата на спину. Его губы везде: медленно спускаются по груди, чуть прикусывают кожу и продолжают рисовать парную татуировку, чётко ощущая насколько сильно она проникла в сознание. Его руки везде: плавно оглаживают рёбра, слегка сжимают соски и надавливают на живот, на котором красуется шрам от глубокого ножевого ранения. Его сердце разрывается в агонии, стучит так сильно и быстро, что становится больно, но недостаточно, чтобы остановиться.       — Рин, — тихий стон откуда-то сверху обжигает слух, забирается в черепную коробку и стучит набатом по мозгу, заставляя проскулить, как побитая жизнью собака: с надрывом, с невысказанной болью и отчаянием. Чужие руки проходятся по спине, слегка царапая кожу и вызывая неприятное ощущение, заставляя глухо прошипеть. Ран извиняется, сглатывает и проводит по пересохшим губам языком, когда Риндо целует сосок и вбирает его в рот, чуть прикусывая.       — Будь громче, пожалуйста, — младший действительно хрипит свою просьбу, плавно спуская руку к члену и сжимая его у основания, перед тем как провести по нему вверх и вниз. Он оставляет несколько поцелуев в районе сердца, прикусывая кожу там, где — как написано во всех медицинских книжках — находятся клапаны. Один за другим, чувствуя губами, как они стучат в ответ, вызывая ухмылку.       Его просьбу исполняют: стонут громче, звучнее, наполняя комнату ласкающими слух звуками, острее реагируют, когда поцелуями Риндо спускается к животу, оставляет большой засос и касается языком головки. Обычно Хайтани так себя не ведёт, не нежничает и уж тем более не отсасывает кому-то перед тем, как вдалбливать в простыни, но с Раном по-другому не хочется. Ему хочется доставлять удовольствие медленно, доводить до состояния, когда всё тело начнёт сводить от перевозбуждения, вслушиваться в его всхлипы, просьбы не тянуть и плавиться, когда он протяжно выстанывает имя брата. А ещё он никогда не беспокоится о чьём-то комфорте, предпочитая сжимать шею до удушья, кусать кожу до кровавых подтёков и вдалбливаться с такой скоростью, которая доводит партнёра до бешенства. Это не раздражает только Санзу, который терпит всё и вся, несмотря на то, что после таких встреч сидеть некомфортно ещё пару часов.       Но сейчас под ним Ран, который за всё время их своеобразных братских отношений натерпелся грубости от него. Сейчас он достоин другого и явно большего. Риндо смачивает пальцы слюной и приближает их к проходу, входя на несколько фаланг и одновременно с этим опускаясь на член почти на половину. Чтобы ощущения смешивались и выбивали из груди новую порцию стонов. Старший сгибает ноги в коленях и зарывается пальцами в волосы, чуть оттягивая и направляя так, как ему хочется. Риндо хоть и рычит, показывая своё недовольство, но всё равно подчиняется и ускоряет движения пальцами.       Стоны становятся ещё громче, ласкают слух и заставляют усмехнуться, выпуская изо рта член. За языком тянется слюна, которую Хайтани разрывает, а потом он поднимается обратно к губам, ловя каждый рваный вздох. Крепкие руки обхватывают его плечи, притягивают к себе ближе, пока Ран, не сдерживаясь, подмахивает бёдрами, чтобы насадиться ещё глубже на пальцы, и прогибается в спине, когда кончики касаются заветной точки. Он захлёбывается в стоне и притягивает к себе, чтобы накрыть сухие от наркотика губы своими, легко кусаясь. Риндо скалится, плавно заменяет пальцы членом, выбивая воздух из груди, и замирает, позволяя себе привыкнуть к ощущениям и выравниваясь.       Он двигается медленно, закидывает одну ногу на своё плечо, сжимает бедро до небольших синяков и целует область рядом с коленкой. Усмешка не сходит с лица ровно до того момента, пока Риндо не смотрит на брата, что надрачивает себе и сжимает зубами ладонь, чтобы быть всё же тише. Как на очень плохой плёнке лицо Рана рябит, и Хайтани разглядывает Санзу. Он скулит и искренне наслаждается тем, как с ним ласково и обходительно обращаются. Такое бывает не часто, только в те моменты, когда Риндо накрывает и перед его глазами проявляется брат. В остальном грубость и жёсткость, которые накрывают мгновенно.       Хайтани скалится, с силой сжимает бледную шею и наклоняется к уху, ускоряясь с каждым движением бёдрами. Риндо всё ещё не идиот и всё ещё понимает, что всё это — наркотический угар. Рана под ним не было и не будет, но сдерживать себя в период галлюцинаций не получается. А сейчас, когда его слегка отпускает и призрачная дымка сходит на нет, ничего не мешает вновь надеть на себя маску грубости и жёсткости, чем он и занимается. Хлопает по ягодице, вгрызается в мочку уха и шепчет то, как относится ко всему происходящему и Харучиё, в частности. Открыто насмехается и двигается намного жёстче, чтобы Санзу и не думал расслаблять и надеяться на изменение в отношении к нему. Он игрушка и вместо него мог быть кто угодно — парень или девушка из клуба, проститутка из лучшего борделя Японии или рандомный незнакомец с улицы. Санзу — это удобство и привычка. Удобно ему писать и требовать приехать, чтобы покрутить на члене и отпустить. Привычно ему звонить и слышать покорный голос влюблённого мальчика.       Хайтани входит в последний раз, рыча похвалу, и выходит, чтобы кончить на чужой живот. Он не беспокоится о том, что Харучиё будет делать дальше: они оба достигли оргазма, остальное не важно. Так что, накинув на плечи плед, проводит языком под губой, чувствуя небольшую новую ранку, берёт пачку сигарет и разбитый телефон, направляясь на кухню. Риндо открывает окно настежь, позволяя прохладному ночному ветру ласкать разгорячённую после произошедшего кожу, и закуривает. Тупо смотрит перед собой, пока свободная рука вертит телефон.       — Ты сказал, что выполнил обещание, — Санзу кутается в собственную рубашку, вздрагивает и подходит вплотную, укладывая подбородок на чужое плечо. В идеале стоило либо уйти, либо остаться в кровати и заснуть, чтобы не выводить накачанного наркотиком Риндо из себя, но не захотелось. В его голове лучшим решением оказывается прийти к нему и попытаться поговорить, в очередной раз испытывая удачу и проверяя себя на прочность. — Я думал, ты сделал это в честь памяти. А тут сакральная тайна.       Харучиё приближается к чужому уху, оставляя за ним поцелуй, когда осознает, что Хайтани не посылает его к чертям, а продолжает смотреть на улицу и заполнять лёгкие дымом, будто не услышал. На самом деле, Риндо не пропускает мимо ушей чужие слова, просто думает, как правильно посвятить в это Санзу. Это личное, и какого-то хрена ему хочется рассказать. Возможно, в его глазах Санзу не просто вещь.       — Мы пообещали друг другу добить татуировки до конца, когда кто-то из нас умрёт, — он усмехается и сбрасывает с плеч одеяло, чувствуя, как чужая рука начинает оглаживать края не так давно сделанной татуировки. Риндо укладывает ладонь на чужую макушку и оставляет ласковый поцелуй на чужом виске.       Санзу еле тихо усмехается, ныряет под чужой рукой, чтобы сесть на подоконник и притянуть Хайтани к себе, и приближается к его губам, жарко выдыхая. Ран умер несколько месяцев назад, получив ножевое ранение в живот, пока Риндо бегал с пушкой наперевес по всему зданию, защищая основу Бонтена. Он смог вытащить всех, но брат всё же погиб на его руках, оставляя за собой кровавый след от ладони на щеке. Это заставило младшего слететь с катушек, начать употреблять и написывать каждый день сообщения на родной номер в надежде, что кто-то ему ответит. Но никто больше не ответит.       Оставив лёгкий поцелуй в уголке губ, Санзу забирает телефон, открывая переписку, в которой так много непрочитанных сообщений, нажимает кнопку вызова и приближает к уху, чтобы Хайтани оставил голосовое сообщение, после того, как робот скажет заученную фразу о том, что абонент не отвечает. Риндо скалится, но всё же вслушивается в гудки и проводит рукой с сигаретой по голым ногам, заставляя Санзу покрыться мурашками и еле заметно вздрогнуть. Этот звонок не должен помочь, Харучиё это прекрасно понимает, но, возможно, что-то в чужой голове переключится.       — Мы скоро будем и привезём саке, не скучай, — когда Хайтани только приоткрывает рот, чтобы высказать автоответчику все свои мысли и домыслы, Санзу встревает в разговор и слезает с подоконника, уходя в сторону комнаты и останавливаясь перед тем, как зайти. — Сейчас я переоденусь и поедем на кладбище, можешь пока передать ему пару слов на тот свет.       Хайтани оборачивается, вслушиваясь в тишину на проводе, и с усмешкой выкидывает сигарету в окно. Всё же Санзу — это не удобство и привычка, Санзу — это не вещь. Санзу — это не игрушка. Санзу — это произведение искусства, что-то от Миро или Дали — Риндо так и не разобрался, оно и не важно. Санзу Харучиё — это просто чертовски красиво, до дрожи, забирающейся далеко под кожу. А Риндо — просто сошедший с ума, безответно влюблённый в прошлое мальчишка.