мгчд: драбблы

Когда Игорь говорит «мы с Серёжей и Олегом решили попробовать ну, втроем» — Костя держит лицо ровно до тех пор, пока Игорь не уходит, но сразу, как закрывается дверь — взрывается: — Вы слышали? Это нормально вообще? — он возмущенно оттопыривает три пальца из сжатого кулака: — Втроем! Кто так делает! Этот Олег — я сразу знал, что от него будут проблемы! А Игорь тоже хорош, ему на шею сели, а он и рад! Не так я его воспитывал! Он бы еще продолжал — он только разошелся, но Лена вдруг припечатывает: — Не кричи. А Федя смотрит хмуро и говорит: — И что, ты теперь сыну счастье сломаешь, только потому что такой… союз в твою квадратную голову не укладывается? — Ничего я не собираюсь ломать, — теряется немного Костя, не понимая, в какой момент он стал плохим парнем и почему друзья его не поддерживают, если он говорит буквально прямо противоположное: о том, как бы это сыновье счастье сберечь. — Само сломается. Нельзя в чужое счастье непрошенным влезть! — А кто там непрошенный? Кто? — всплескивает руками Федя. — Сами же позвали! — Мало ли что позвали! — снова повышает голос Костя. — Мог и отказаться! — Зачем?! — Чтобы не портить… — Да что портить-то! — Семейную жизнь! — А он что, не семья? — А то вы не понимаете, что я имею в виду! — Не кричи! — теперь уже рявкают на два голоса. Играют в гляделки молча долгие тридцать секунд. Костя первым отводит взгляд. И надо бы закрыть тему, но он же не может допустить, чтобы последнее слово осталось не за ним, и поэтому выдыхает еле слышно куда-то в сторону: — Я себе такого не позволял. — ДА КТО ТЕБЕ ЗАПРЕЩАЛ, — неожиданно уже для всех взрыкивает Федя, так, что если бы Костя не сидел, то точно бы присел. — КТО ТЕБЕ ХОТЬ СЛОВО ПРОТИВ СКАЗАЛ, КТО ТЕБЯ… ТЕБЕ ЧТО, ДВЕРИ ПЕРЕД НОСОМ ЗАКРЫВАЛИ, ТЕБЯ МАЛО… МАЛО ПРИГЛАШАЛИ… — Я УМЕЮ ПОНЯТЬ, ГДЕ ГРАНИЦЫ, КОТОРЫЕ НЕЛЬЗЯ ПЕРЕХОДИТЬ! В ОТЛИЧИЕ ОТ… — ДА ЛУЧШЕ БЫ НЕ ПОНИМАЛ! НЕ ПОНИМАЛ БЫ ЛУЧШЕ, В КОГО ТЫ ТОЛЬКО УРОДИЛСЯ У НАС, ПОНИМАЮЩИЙ ТАКОЙ! — ДА ЧТО МНЕ, НУЖНО БЫЛО В ПОСТЕЛЬ К ВАМ ВЛЕЗТЬ?! — Костя чувствует в горле саднящую боль от того, насколько громко и яростно это прокричал, а Федя отвечает, кажется, еще громче: — НАДО БЫЛО! — и после этого они снова замолкают. Не понятно, когда успели на ноги подскочить, кулаки сжать, почему лица такие красные, как будто еще чуть-чуть и драка, и Косте кажется, что он пьян или болен, потому что иначе объяснить этот невозможный спор он не может. Небо синее, трава зеленая, и ты не портишь лучшему другу семейную жизнь, влезая в неё со своим «хочу». — Надо было, — повторяет Федя спокойнее, даже тихо, почти шепотом. — Что, взять вломиться к вам в спальню и сказать «Федя, Лена, потеснитесь на супружеском ложе, я с вами»? — Костя все еще пытается найти в этом логику. — Зачем вламываться. Мы не запирали никогда, — Лена звучит абсурдно разумно. Как будто это Костя ведет себя… ведет себя как… — Что вы несете, — он мотает головой и коротко надавливает на глазные яблоки основаниями ладоней, как будто это может помочь увидеть ситуацию четче. — Даже если предположить! Что в каком-то сраном мире это нормально! И за такое не бьют рожу! Вы не понимаете, что это… что такое… ну не может это работать. Если бы могло… да все бы женились вон, по пять-шесть человек за раз! — А ты проверь, — выдыхает Федя. — Вот проверь сначала, потом говори. А то ты у нас любишь прийти к единственно верному выводу, а потом подгонять под него доказательства, а? Костя смотрит на него из-под ладоней, все еще прижатых к лицу. Федя уже не красный, но усы и челка еще топорщатся, как в молодые годы, когда Федю было накрутить легко, а злился он смешно, и Костя этим пользовался. Только взгляд этот Костя тоже знает. Стальной, уверенный. С таким Федя говорил «извиняйся или ищи себе другого напарника» — и Костя слушался. Всегда слушался. Ни разу не решился заглянуть и узнать, что там, за этой чертой. — Как… проверить-то, — бормочет Костя и почти шутит нервно про машину времени, но Федя шмыгает носом, а Лена разглаживает складки домашнего платья и тоже поднимается с дивана. — Как-как. Время позднее, пойдемте спать. Утро вечера мудренее. — Что, мне… остаться? — Костя смотрит на Лену, на диван. На Федю. Федя закатывает глаза, да не глазами, а всем телом, как он умеет. — Нет, что ты! От этого же потолок упадет и союз второй раз развалится! — Ну прости, что я позаботился о тебе и твоем семейном благополучии! — «чтоб я еще хоть раз», вертится на языке, но Костя же знает, что и еще раз, и еще десять раз, сколько надо, только бы у Феди — всё, а потом Федя губы поджимает и отвечает коротко: — Не прощу, — и Косте становится страшно, по-настоящему страшно, даже хочется просить по-детски: возьми свои слова назад, прямо сейчас, возьми, я даже думать не могу о том, что ты, меня, не. Если нужно остаться, он останется. Он сделает все как надо. Им не по двадцать и даже не по тридцать, в постели это ощущается особенно хорошо. У Прокопенко слишком мягкие подушки, Костя проваливается в них затылком, шею сразу начинает ломить. Переворачивается на спину, подкладывает под голову локоть, но теперь у него ноет поясница. Федя, как ни крути, перерос юношескую хрупкость, и втроем с ним и Леной, тоже давно не худенькой, на матрасе попросту тесно. Костя рассеянно думает, столкнулись ли с этой проблемой Игорь и его двое. Удобно ли им. У Разумовского, наверное, есть деньги на кинг-сайз, могут хоть по диагонали лечь все вместе. Потом снова кроет абсурдностью ситуации. Кому и что они сейчас пытаются доказать этой бессмысленной ночевкой? Это даже не секс (если бы слово можно было подумать шепотом, это бы выглядело именно так). — Кость, тебя тут силой никто не держит, — говорит в темноту спальни Федя. Негромко, но достаточно отчетливо, чтобы Костя слышал в его голосе неприкрытую горечь. — Ты знаешь, как раскладывается диван в гостиной. Костя знает. Костя лежит на своем краешке постели так, как солдат на посту несет караул, напряженно и с обостренными чувствами. И все равно испуганно вздрагивает, когда Федя вдруг берет его за плечо и силой разворачивает к себе. Прижиматься к чужому телу очень странно, Костя не помнит, когда последний раз засыпал с кем-то в обнимку — именно в обнимку, Федя продолжает держать его за плечо, а Костя за неимением лучшего кладет голову ему на грудь и руку на живот. Так не стало сильно удобнее, но. Дело не в удобстве. Дело вообще в чем-то другом. — Странно, да? — понимающе спрашивает Федя. Костя кивает, жмурясь до радужных кругов под глазами. — Ничего, это вопрос привычки. Сам не заметишь, как раз и не можешь без этого уснуть. Костя чувствует панику второй раз. Если он не сможет, то что будет делать, когда… — Ребят… — Кость, — вздыхает Федя. — Я все понимаю. Мы завтра об этом поговорим, ладно? Сейчас просто… ну, расслабься, что ли. — А сам-то, — фыркает Лена, и Федя возмущенно фыркает: — Кто бы говорил! Кость, это её парадно-выходная ночнушка! — и они смеются все втроем, негромко и скорее нервно, чем весело, а Костя — дольше всех, смеется и смеется и потом между приступами смеха выдавливает: — Как я это… Игорю… объясню… — и только после этого его перестает мелко трясти от беззвучного хохота, как будто кто-то нажал на кнопку «выкл». — Ты лучше думай, как ему объяснишь, почему не сделал этого двадцать лет назад, — отвечает Лена легко. Ей — легко, а у Кости желудок проваливается в пустоту и приходится снова зажмуриться, чтобы пережить и осознать, и уже хочется, чтобы утром Федя сказал, что это все была большая ошибка, затянувшая шутка, потому что иначе большой ошибкой будет что-то другое, и Костя не знает… он просто не знает. Он не может даже закончить эту мысль. — А то ты не знаешь, как, — хмыкает Федя. — Как всегда. Он хороший, все плохие. Он благородно не мешал, мы — злодейски все испортили. Он самый умный и первым все понял, мы… — Федь, — шепотом просит Костя. Не то чтобы он заслужил милосердия. Федя в полном праве добивать лежачего. Но, пожалуйста (еще одно слово, которое ему очень сложно сказать). — …все виноваты и силой его затащили… — Федя постепенно умолкает. Вздыхает. Поглаживает Костю вдоль спины, легонько надавливая на ноющую поясницу. — Силой-силой, — соглашается Лена. — Ты тоже хорош, Федь… не делай вид, что гордость поперек горла не стояла. — Ой, всё. — Лен, — зачем-то зовет Костя севшим голосом. Лена в темноте нащупывает его руку, сжимает как-то по-особенному мягко. — Лучше поздно, чем никогда, — говорит с такой уверенностью, что Костя физически чувствует, как расслабляются сведенные плечи.