Воспитание светлой души

Ночь в столь огромном городе, как Париж, априори не может быть абсолютно тихой. Жизнь в столице бурлит, не думая притормозить даже на секунду: бессонный народ веселится в отведённых для этого заведениях, молодые влюбленные придаются сентиментальным прогулкам, даже дворовые коты не спят, шныряя под самыми окнами. Этой ночью Лизерли впервые с момента приезда вспоминает о родной деревушке — в Мюррене тихо и безмерно спокойно в любое время суток. Какой там сладкий сон накрывает уставшее тело, даруя приятное умиротворение! А какая атмосфера окружает ночами, что за дивный свежий воздух проникает в лёгкие, пока ветерок разносит вслед за собой едва уловимый шелест листвы в саду и аромат цветущих кустарников. Розамунд, спящая на соседней кровати, мирно посапывает, изредка хмуря брови. Лизерли втайне завидует её слуху, по всей видимости не улавливающему отдаленных пьяных голосов, выкрикивающих непристойности в адрес друг друга. Девочка решает перевернуться на другой бок и прижать к уху одеяло, надеясь, что быть может в этом положении сновидения, наконец, проникнут в её голову, погружая ребенка в царство Морфея, но задумка оказывается никудышной. От отчаяния хочется расплакаться, ведь раньше такого никогда не случалось. Лизерли всегда удавалось быстро заснуть, её крайне редко мучили страшные беспокойные сны и она не страдала бессонницей, так почему же сейчас она, как самый несчастный человек из ныне живущих, пытается перекинуть всё на уличный шум, прекрасно понимая — дело не в нём. Отчего-то разум заволокли мысли, напоминающие грязные чёрные тучи, предвещающие сильную грозу. Девочка думает о многом одновременно: о родителях и близких, о скором праздновании дня рождения, о Париже, его красотах и уродствах, достоинствах и недостатках, и все эти мысли давят изнутри, будто хотят выбраться наружу, но не могут. Голова начинает болеть, по всей видимости не выдерживая давления сотни голосов. Кажется, что сейчас может спасти лишь одно — чей-то реальный голос, разговор с живым человеком. — Рози? — тихий шепот, вырвавшийся из уст как-то неосознанно, Лизерли едва слышит, настолько он выходит приглушённым. Розамунд, разумеется, тоже его не слышит. Продолжает мирно спать, крепко обнимая мягкую подушку одной рукой. Лизерли только кивает, отводя от неё взгляд — Рози маленькая, настолько маленькая, что с ней вряд ли можно болтать о тревожном предчувствии посреди тёмной ночи. Лизи и сама ещё ребенок, именно поэтому в одиночку невообразимо тяжело понять, что не так. Ей внезапно вспоминается, как отец принимал специальные лекарства, называя их снотворным. «Они помогают мне расслабиться и уснуть без дурных мыслей», — объяснил он, когда дочь с любопытством стала выпытывать, что за странные маленькие конфетки он ест, а с ней не делится. — Нужно попросить у папы одну штучку. — говорит Лизерли сама себе, потихоньку вставая с постели. — Выпью её и тоже смогу крепко-крепко спать до самого утра. На плечи натягивается вязаная кофточка, подаренная тётей Ирэн. Мягкая пряжа приятно прилегает к телу и совсем не колется, да и тепло в ней почти так же, как под плотным пуховым одеялом. Скрип половиц перекрывает топанье мягких лапок по крыше. «Как много котов гуляет у этого дома», — думает девочка, направляясь к двери. Коридор освещают несколько ламп, из комнаты дядюшки Майкрофта слышится храп, до того забавный, что Лизерли хихикает, прикрывая рот ладонью. Тут немного прохладнее, чем в детской, ветерок дует по босым ногам, призывая поёжиться. Она пытается вспомнить, в какой именно комнате поселились родители, но долго копаться в памяти ей не приходится — за приоткрытой дверью напротив детской слышится взволнованный голос папули. Аккуратно ступая по мягкому ворсу ковра, идеально нейтрализующему звуки шагов, юная следопытка приближается к спальне, и, с выражением крайнего интереса на лице, прислушивается. Ощущая себя настоящей сыщицей, она воображает, как могла бы стать героиней детективной истории, основанной на реальном событии, а не выдумке. Наступившее в миг её приближения молчание по ту сторону двери длится несколько минут и это долго, настолько, что ноги устают просто от того, что стоят на одном месте без движения. Менять позу нельзя ни в коем случае — вдруг что-то скрипнет, упадёт, привлечёт внимание. Настоящему детективу по силам отстоять хоть десять часов без возможности размять затёкшие конечности! Однажды папуля рассказывал ей о своём давнем знакомом, который был, на удивление, настоящим детективом. «Было дело — моему другу пришлось наблюдать за подозреваемым аж целые сутки. Да-да, сутки он провёл не сомкнув глаз, без еды и воды, стоя на одном месте почти без движения». Вот он — пример для подражания. «Папин друг такой молодец», — мысленно ведёт Лизерли монолог. — «Сутки... Вот я стою всего-ничего, а коленки-то уже как болят, как болят!» Тут, словно вознагражденная за собственные старания и терпение, она слышит успокаивающее «Тише», повторяющее из раза в раз с особой любовью и трепетом. Слух напрягается, от восторга даже уголки рта трогает лёгкая улыбка. «Они что-то прячут!», — возникает интересная теория. — «Возможно, это что-то большое и громоздкое, что-то, что действительно тяжело хорошо спрятать. Им нужно быть как можно тише, чтобы никого не разбудить», — странное предчувствие накрывает девочку с головой. — «Может, подарок для меня? Вот бы взглянуть одним глазком!» Лизерли прекрасно знает: подглядывать нехорошо. Она может честно признаться, что ей сейчас очень стыдно вот так стоять у чужой спальни и подслушивать, намереваясь ещё и заглянуть, но нетерпение узлами завязывается где-то в висках и давит до лёгкого головокружения. Ну уж очень интересно! Она мягко толкает дверь ладонью — не сильно — и образовавшаяся щель тут же открывает её взору доступ к небольшой части комнаты. Видно окно, открытое настежь, и кровать, на которой в лунном свете большим черным пятном выделяются два силуэта. В родительскую спальню их домика в Мюррене воспитанница захаживала частенько, особенно вечерами. Там светло и просторно, сладко пахнет белыми лилиями, а ещё там, определенно, самый красивый вид на местные красоты. Балкон, выходящий на северную часть двора, открывает взору маленький вишнёвый сад, в любое время года приковывающий к себе внимание: весной, когда каждая веточка усыпана розовыми цветами, и летом, когда красные ягоды манят сочным спелым цветом, даже осенью и зимой, хотя казалось бы — что привлекательного в голых ветвях. Всё же, в них чувствовалось нечто нежное, доброе, но в то же время крепкое. Нечто, плотно ассоциирующиеся с самими владельцами дома. Эта комната родителям не подходит. Мрачная — и дело не в отсутствии источника света — маленькая и не имеющая с ними хоть чего-то общего. — Ну же, Лиам. Это был лишь сон. — луна бросает брызги света на постель, заметными становятся медленные поглаживания ладонью по волосам и спине. — Тише. Любовь моя, я здесь, слышишь? Грудь сдавливает — Лизерли слышит, как голос отца дрожит от слёз, когда тот отвечает совсем тихим: — Шерли, это было так... Я словно вновь оказался там, чувствовал, как твоя рука держит мою собственную, не даёт упасть. Уильям хочет продолжить, но замолкает, когда его сжимают в объятьях — ещё более крепких, тесных, ласковых, долгих, чем до этого. В таких объятиях ощущаешь себя в безопасности и тепле, словно тебя с ног до головы укутали во что-то мягкое. Ладонь путается в светлых прядях, пропуская их сквозь пальцы, и это действует сродни успокоительному — он тихо шмыгает носом, как это обычно делают люди, когда их рыдания наконец подходят к концу. Лизи же кажется, что её глаза наоборот потихоньку наполняются слезами. От влаги всё вокруг мутнеет, становится размытым и нечётким. Она сама не понимает, почему тело начинает инстинктивно напрягаться, готовясь к потоку непрошеных слёз. Она раньше видела, как плачет папа, причиной тому почти всегда бессознательно являлась сама девочка. Он плакал, когда она несколько дней мучилась с высокой температурой, которая никак не спадала. Плакал, когда Лизерли сочинила для него небольшой, очень корявый, но при этом милейший стих. Плакал, когда видел, как плачет дочь. «Это само собой выходит. Вижу, как ей плохо, и мне становится в десять раз хуже» — объяснял он Шерлоку, но случайно услышавшая эту фразу Лизерли тогда совсем не поняла её смысла. Сейчас, похоже, поняла, но не то чтобы это вызывало в ней былого восторга. От неосознанного шага назад, подальше от двери, половица неприятно скрипит, привлекая внимание старших. Тактильно почувствовав резкие взгляды, направленные в свою сторону, Лизи опускает глаза в пол и начинает очень быстро хлопать ресницами. Это настолько стыдно, что хочется провалиться сквозь землю. Лиам рад, что дочь не смотрит — это даёт ему возможность смахнуть с щёк влажные следы и натянуть улыбку. — Лизерли? — голос Шерлока хрипит, будто он тоже совсем недавно проплакался. Наверное, их чаду лучше не знать, что родители сидят вот так вот, обнимая и успокаивая друг друга, уже больше часа, и она, пожалуй, застала самые спокойные несколько минут из их диалога. Они старались перешептываться тише, но стены в этом доме, по всей видимости, слишком тонкие. — Солнце, почему ты не спишь? Молчит. Тишина давит, создавая атмосферу неуютную, натянутую. Шерлок напоследок сжимает плечо супруга, наклоняясь и мягко целуя его щёку, а затем поднимается с постели, в несколько шагов оказываясь около двери. Опустившись на колени, он шутливо щелкает девочку по носу, и старается не меняться в лице, когда на его пальце остаётся капля жидкости. — Что такое, милая? Тебя что-то беспокоит? — руки ложатся на слегка дрожащие плечи. — Ты можешь мне сказать. Конечно могла бы, если бы сама понимала, что с ней. Она всегда со спокойным сердцем рассказывала свои самые сокровенные секреты именно Холмсу. Он почти никогда не ругал, наоборот — переводил любое наказание во что-то забавное, но при этом весьма поучительное; всегда поддерживал, даже если выходило совсем неуклюже. Шерлок старался как мог, и старается по сей день. Не было ничего более приятного в его жизни, чем слышать из уст этого прекрасного создания нежное «папуля». Такое доверчивое, открытое, вызывающее ком в горле от переполняющего счастья. — Мне... приснился страшный сон. — Лизерли от своего же вранья становится только хуже. — Нет, то есть... Я могу немного посидеть с вами? — пальцы мнут кромку кофты, пытаясь отвлечься и выплеснуть эмоцию через незамысловатые действия. Секунда — и Холмс без предупреждения берёт её на руки, слегка щекоча за бок. Лизерли не сдерживает смеха — она всегда, будучи очень чувствительной, жуть как боялась щекотки. — Уже смеёшься? Вот так-то лучше. Больше смейся, дорогая, и мы с твоим папой будем самыми счастливыми людьми на всей планете. Помнишь правила игры в «города»? Да? Сейчас проверим, насколько ты в ней профи. — коснувшись губами лба девочки, он ловит на лице Уильяма улыбку — на этот раз не натянутую, настоящую, и направляется обратно к постели, параллельно кружа дочь в причудливом танце, который и танцем-то назвать сложно. — Вон, посмотри, Лизи. Твоему папе тоже нравится, как ты забавно хихикаешь. Или... Солнце, а вдруг он такой довольный, потому что наивно верит, что сможет победить? Как считаешь? Она очень робко и пугливо переводит взгляд, действительно обнаруживая отца улыбающимся. «А может он и не плакал вовсе? Мне лишь показалось?». Не столь важно. Куда приятнее думать о том, что он улыбается из-за неё, и это сущая правда.