Шрамы

Костяшки правой руки горели огнем. Левый кулак саднил, но меньше — видно там повязки изначально лежали плотнее. Гудела голова. Ныла челюсть. Опасно шатался левый верхний клык. Вай вздохнула и тут же болезненно скривилась. Задрав майку, она ощупала бок — там наливался роскошный кровоподтек, который рисковал превратиться в огромное и болезненное пятно, способное чернотой перекрыть даже татуировку. Но рёбра, пожалуй, всё-таки были целы. Что, учитывая события последних двух суток, было поистине чудом. — Не помешаю? Вай торопливо одёрнула майку и буркнула через плечо: — Это ж твоя комната. Чего спрашиваешь? Кейтлин закрыла дверь и подошла к банкетке, на которой сидела гостья из нижнего города. В этой роскошной комнате, располагающейся в не менее роскошном доме, Вай чувствовала себя совершенно не к месту. Абсолютно чужеродно. Как плевок на начищенном до блеске ботинке. — Болит? Вай напрягла плечи и сдержалась, чтобы не ляпнуть какую-нибудь грубость. В тюрьме, где ей пришлось провести долгих шесть лет, за такими словами обычно следовал новый удар. И, если тебе были дороги собственные зубы и почки, нужно было просто молча бить в ответ. Впрочем, Вай разучилась жаловаться задолго до того, как тот ублюдок-миротворец упёк её в «Тихий омут». Всё это было очень, очень давно. — Не парься, кексик, — Вай встала и потянулась, пряча за кривой ухмылкой гримасу боли. — На мне как на собаке — всё заживёт, не успеешь и плюнуть. Она отвернулась с деланной беззаботностью, чтобы забрать куртку. Как оказалось, поворачиваться спиной к Кейтлин не стоило. Вай сделала всего два шага прежде чем получила подсечку и неловко рухнула на кровать. — Снимай. — Чё? — Майку, говорю, — Кейтлин наградила её выразительным взглядом, — снимай. — Кексик, я, конечно, польщена и всё такое. Но не слишком ли мы рано… — Живо. Или, когда вернусь, я срежу её с тебя. Вай на мгновение опешила, поэтому огрызнулась с опозданием — Кейтлин уже скрылась в ванной. — Это вы тут в Пилтовере зажрались! А в Зауне не принято разбрасываться шмотками! В ответ донеслись стук и бренчание, которые показались Вай достаточно красноречивыми, чтобы всё-таки выполнить требование. — Повязки тоже снимай, — донеслось из-за стены. Вай выругалась и подчинилась. Она поёжилась от прохлады. Лёгкий ночной ветер шевелил занавески, и воздух, проникающий в комнату, казался таким чистым, что у Вай, вдыхавшей его полной грудью, слегка кружилась голова. На миг ей показалось невероятным, что совсем рядом, за рекой, в темноте и неоновых огнях затаился совсем другой город. Тот, который дышит миазмами и по чьим улицам, как по венам, течёт ядовитое мерцание. Город, бывший ей родным, но предавший Вандера и отвергший её. Город, забравший Паудер… — Не бойся, я аккуратно. Вай вздрогнула, почувствов на спине тёплое прикосновение. Она глянула через плечо — Кейтлин слегка хмурилась и осторожно протирала кожу влажным полотенцем. Она заметила, что на белой ткани оставались бурые следы. — Дьявол! Вай не сдержалась, когда Кейтлин прошлась по больному боку. — Извини, — Кейтлин сжала её плечо, словно опасаясь, что Вай вырвется и убежит. — Пока больно, но я обработаю рану и всё будет в порядке. Даже шрама не останется. Вай чуть не расхохоталась: шрамы — последнее, что её волновало. Их у неё было достаточно. Например, рубец на голове, скрытый под волосами — это ещё в детстве ей разбили голову в драке. Рассечённые бровь и губа ознаменовали её первый месяц в «Тихом омуте», когда пришлось потом и кровью — в основном кровью, конечно, — зарабатывать себе авторитет и безопасность. Позже были вывихнутый локоть и сломанные ребра, заработанные во время первого избиения охраной. Глубокий шрам от удара заточкой напоминал о кратком, но масштабном бунте заключённых, в ходе которого они воспользовались случаем свести счета друг с другом. И ещё, и ещё… Много за эти шесть лет было такого, что хотелось стереть из памяти и с кожи. Именно поэтому Вай начала делать татуировки. Они не только скрывали шрамы, но и служили невидимой защитой, знаком таящейся опасности. Как яркие пятна на хищных и ядовитых тварях. Она одичала, огрубела за это время. Заставила себя всё выдержать и не сломаться. Только затем, чтобы вернуться и отыскать Паудер. Чтобы встретить сестру и попытаться вылечить те раны, которые она нанесла ей в тот роковой день. В последний день их детства. Вай так погрузилась в свои мысли, убаюканная непривычной заботой, что тихий голос Кейтлин опять заставил её вздрогнуть. — Знаешь, — тёплое дыхание коснулось её затылка, — мама всегда говорила мне, что самые глубокие шрамы остаются не на коже. «Что ты знаешь о шрамах, — хотела сказать Вай, — девочка, родившаяся с золотой ложкой во рту». Но промолчала. Тело ломило. В горле клокотала горечь от невысказанный слов. Вай закрыла глаза и тяжело ссутулилась, позволяя обнять себя за шею и прижаться к спине. Глубоко под кожей шрамы продолжали болеть.