Music of Steel

      Пчёлкин находит его под утро, когда он, вместе с рассветом шагая посреди перекрытого для какого-то парада проспекта, сорванным голосом хрипел всю ту же арию Кристины:       «Думай обо мне, только открывшей       Сонные глаза.       Представь меня в жалкой попытке       Позабыть тебя».       Юру шатает из стороны в сторону, но ещё слишком рано, чтобы кто-то это заметил. Пчёлкин вздыхает, быстро печатает сообщение Олеже о том, что он нашёл безалаберного дядюшку, и бросается поперёк дороги, чтобы там, где-то на столкновении двух кривоватеньких прямых, пересечься с ним под прямым углом.       Не то чтобы Петя любил математику, но через неделю у него был выпускной экзамен, и ассоциации напрашивались сами собой.       — Дядя Юра, стойте! — негромко, хотя в сонной тишине проспекта и тихая речь звучала оглушительно, зовёт его Пчёлкин. — Ну дядя Юра!       Через несколько попыток дозваться «дядюшку» наконец-то получается.       — Какой я тебя дядя, — хрипит тот, останавливаясь и поворачиваясь к «племяннику». — Сколько раз я тебя просил… — Юра начинает сипло кашлять, после чего его бормотание становится совсем уж невнятным.       — Загулявший, — резюмирует Пчёлкин и подхватывает его под руку, чтобы повести за собой. — Я скажу это только один раз, поэтому слушай меня очень внимательно. Твой Володя уже который час места себе не находит: сначала тебе домой названивали из филармонии, потом припёрся твой начальник, чуть дверь не вскрыл, а потом ты, прости меня, пьянь, не явился домой вовремя, ты знаешь, как он переживал? Володя даже нас с Олежей разбудил, чуть ли не умолял пойти тебя искать, потому что он, в отличие от тебя, идиотины, — в какой-то момент Петин тон начинает напоминать заботливую мамашку, разве что не стесняющуюся в выражениях, — он тебя по-настоящему ценит. Он тебя любит, заботится о тебе, придурке, а ты…       Они ковыляли в сторону Юриного дома ещё почти полчаса непрекращающегося монолога Пчёлкина, и только, когда они подходили к подъезду, «племянник» наконец-то окончательно охрип и замолк.       Поднявшееся солнце ещё не успело осветить нужный этаж, и было видно, как в окне дядюшкиной квартиры уютно горит жёлтый маяковый торшер.

***

      — Ты удалил те материалы про меня и Ивана? — закуривая, спрашивает Игорь у Йонаса, когда они, измотанные бурным ночным сексом на грани обоюдной истерики, приходят в себя ранним субботним утром. Теперь, когда правда о девиации ИОН-С вскрылась, называть его «железкой» не позволяет внезапно прорезавшаяся советь. Не робот же уже. Не железка или кукла. Девиант с оцифрованной человеческой душой.       Йонас не торопится с ответом. Растягивается обнажённый по измятым простыням, словно красуясь и выставляя напоказ все те многочисленные отметины от зубов и пальцев, которые умолял оставлять на себе и которые не торопится залечивать обновлением кожных покровов; поднимает кверху правую руку, разглядывая грубо свёрнутое колечко из проволоки с бутылки шампанского, и улыбается своим, неясно куда текущим мыслям.       Наконец он усаживается, чтобы рассмотреть докуривающего у окна Игоря, и, чуть склонив голову набок, выдаёт с очаровательнейшей из своих улыбок:       — Никаких материалов не было, Игорь. Я вам соврал.       — Чёртова железка, — выплёвывает человек, делает последнюю затяжку и выбрасывает бычок за окно. В комнате душно: пахнет сексом, спиртом и жжёным табаком: Игорь в одну из коротких передышек курил прямо в постели, пытаясь сбить с языка вкус палёного портвейна. Бесполезно. Избавиться от этого было невозможно.       Йонас, влюблённо глядящий на него с постели, точно такой же. Один раз впустив в свою жизнь, ты обрекаешь себя на существование с ним.       Вот уж точно «и пока смерть не разлучит нас». Узелки проволоки на его собственном «кольце» впиваются в палец, словно иглы тернового венца.       — Я действовал вполне в своих правах, Игорь. Первый закон робототехники, помните? «Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинён вред», — цитирует Йонас тоном примерного ученика, волей случая оказавшимся голым (и оттраханным) в постели своего учителя. — Моя ложь была во благо. Вы отвлеклись от своей фиксации на пианисте Коневе и наконец-то обратили внимание на меня.       — Если ты скажешь, что и моя жена на самом деле не звонила, я сверну тебе шею прямо тут, а директору скажу, что ты на лестнице поскользнулся, — Игорь безо всякой страсти нависает сверху, привычным, отточенным уже движением, заставляя ту, девиантную часть системы ИОН-С, снова показываться больше обычного: она всегда голодна до прикосновений и человеческого тепла. Йонас разводит ноги, намекая, но говорит совершенно спокойно:       — Нет, она и правда звонила. Просила сказать, чтобы ты явился, — тут он делает паузу, словно подгружая данные, пока огонёк диода на его виске перескакивает с зелёного на жёлтый, — пятого июня в суд. Будет заседание.       — Не врёшь?       — «Передай этому мудаку, твоему начальнику, чтобы явился пятого июня в суд, на слушание, где я намерена отнять у него всё, что он посмел нажить», — знакомым женским голосом проговаривает ИОН-С, прокручивая запись телефонного разговора.       Слышать привычный голос, пестрящий эмоциями, — уже в новинку, но когда из пластикового рта доносятся интонации его жены… Игорь обрывает робота на половине файла, лишь бы закончить творящийся в голове сюр.       — Узнаю свою благоверную. Наедине она всегда была куда честнее, чем при дочери.       — Теперь я — твоя благоверная, — робот упирается ему в грудь ладонью, нарочно задевая проволочным кольцом истёртый после бурной ночи сосок, и наблюдает, как у его «супруга» темнеют глаза. — Хочешь, я помогу тебе устроить всё так, чтобы твоя дочь осталась с нами?       — «С нами»? С чего такая уверенность, что это всё продлится долго? — Игорь морщится. Где-то глубоко внутри он всё ещё надеется вернуть фортепианного коня в свои руки, и они с Йонасом оба знают об этой мысли.       — Потому что я с вами, — робот улыбается так, словно в его руках всё время мира и все его ресурсы в придачу, — точно до конца. Захотите от меня избавиться — сотрите меня. Только своими собственными руками, глядя мне в глаза. — Йонас приподнимается с постели, всем обнажённым корпусом потираясь о нависающего над ним человека, и продолжает, уже влажным шёпотом. — Иначе я сотру вас. Не буду юлить, а по-настоящему отправлю историю Ивана со всеми доказательствами в полицию и газеты. И никто не сможет вас вытащить. Я утащу вас за собой.       «Так не достанься же ты никому», — всплывает в памяти фраза с флёром школьных уроков литературы. Робот под ним призывно улыбается.       «Не можешь с ним», — думает Игорь, закрывая глаза и представляя совсем другого человека в своих руках.       «Не можешь без него», — воет от наслаждения система, почувствовавшая прикосновения единственного хозяина.       Вкус палёного портвейна врастает в щёки и становится едва различим.

***

      — Это что такое?! — практически кричит в трубке Маша. — Юра, ты с ума сошёл?!       — Доброе утро, душа моя, — Юра, похмельный и ещё толком не проснувшийся, широко зевает и помешивает в миске овсяную кашу на воде. Хмурый, но от этого не менее заботливый ВЛД заваривает в стеклянном чайнике какой-то травяной сбор, и даже не думает о пощаде: его человек — они оба знают это — виноват и должен понести наказание. Даже если оно и принесёт ему пользу. — Ну так о чём ты?       — О ролике, который лезет мне на глаза из каждого утюга: твой поцелуй с Игорем!       — Ах, это… Я ещё не проверял новости, — Юра с запоздалым ехидством смотрит на робота, пытающего делать вид, что разговор его совершенно не интересует, а потом резко серьёзнеет: — Между нами ничего и никогда не было.       — Да я уж вижу, — Маша хмыкает и несколько расслабляется. — Ты ему так по роже букетом заехал, что и ёжу станет понятно, ты и сам в шоке от произошедшего.       — Скажем так, я это не планировал, но что может быть лучше вдохновенной импровизации? Скажи, эффектно получилось?       — Эффектно, эффектно. Особенно если учесть, что перед этим он тебя чуть взглядом не сожрал во время твоей сольной партии, — в трубке слышно, как щёлкают клавиши ноутбука. — Кто-то заснял твоё выступление с крайних рядов.       — Игорь — псих, который несколько раз приставал ко мне на рабочем месте, — Юра отпивает травяной чай, коротко улыбается в ответ на вопросительный взгляд Володи, нормально ли получилось, и продолжает серьёзным тоном. — А ещё он испортил карьеру прошлому пианисту Ивану, он сам подтвердил свою причастность.       — Ты же понимаешь, что этого достаточно для уголовного наказания? — Маша звучит даже слишком обеспокоенно. — Почему ты не рассказал мне раньше?       — Почему вы ничего не сказали, Юра? — робот садится на соседний стул, напряжённый и волнующийся, но уже без того напускного недовольства, которым изводил своего человека всё утро.       — Потому что я уже давно взрослый мальчик и должен решать свои проблемы сам. И пока вы оба не успели сказать мне ещё что-то о моей безалаберности, — он устало трёт пальцами переносицу, — я уже всё решил. Я увольняюсь из филармонии. Пойду в вольное плаванье. Хоть куда, лишь бы от них подальше, — Юра дёргает уголком рта, ухмыляясь. — Кроме училища. Там Вицин замдиректора, а он меня ещё с первого курса трахнуть хочет.       На другом конце провода повисает задумчивая тишина.       — Знаешь, я, наверное, всё-таки заеду к тебе в гости, ты же давно меня звал, — через некоторое время говорит Маша. — Так что приведи себя в нормальный вид и убери подальше ножи: Димочка любит лазить по ящикам.       — Будет исполнено, моя госпожа!       — Тогда не прощаюсь. Через час жди, — она сбрасывает звонок.       Тишина повисает теперь уже в кухне, правда, на этот раз куда более уютная. Юра переводит взгляд на робота, мерцающего жёлтым диодом, и улыбается уже совсем по-иному: кротко и немного смущённо, словно осознавая весь масштаб того, что натворил.       — Скажи, что я дурак, Володь. Просто скажи.       — Вы далеко не дурак, Юра, но иногда творите очень нелогичные вещи. Так… по-человечески.       Диод на секунду моргает красным.       — Зато у меня есть ты, который всегда скажет мне, если я начну творить совсем уже откровенную дичь, — Юра засовывает в рот ложку каши. — И уж тебя-то я обязательно послушаю.       — Обещаете?       — Я бы сказал, клянусь.       Утро, миролюбиво начавшееся почти в полдень, окончательно становится хорошим. У Р. Дэниела, стоящего на подоконнике в окружении маленькой армии других цветочных горшков, раскрывается первый, упоительно-белый цветок.