Сами строки

Чайлд – выросший в любящей семье кровожадный воин, задиристый и высокомерный в общении с людьми, скрывающийся за неприятными улыбками. Он знает, что с ним происходит, и знает, как этим управлять. В особенности – как держать лицо. Тома же, напротив, кажется привык к тому, что с ним всегда всё в порядке, но в случае, если известная система сдвигается хоть на миллиметр, он растерян. Он не теряется, когда залетает от Предвестника. Не теряется, сталкиваясь с враждебностью. Не теряется, когда снова нужно сниматься с места. Но когда в глазах матери Чайлда находит бездонную любовь, когда повседневные дела из рабочих обязанностей превращаются в часть семейного быта, когда братья и сёстры Чайлда искренне интересуются, а чем Тома хотел бы заняться в Морепесок, что ему интересно – Тома плачет. Чайлд узнаёт об этом из писем матери, письма от самого Томы сухие и односложные. Сегодня клеили гербарий. Испекли торт на день рождения Тони. Продал несколько пар носков деревенским охотникам. Ребёнок уже толкается. Чайлду безумно сложно переосмыслить себя как отца. Он одновременно находит понимание к своему отцу, который, с рассказов матери, часто уходил в странствия, когда она была беременна первыми детьми, и одновременно такая участь ему тесна. Чайлд томительно хочет домой. Он списывает это на природу альф, не упускает возможности принюхаться к каждой попадающейся омеге, но они пахнут всё так же маняще. Кто-то слаще, кто-то более терпко, у одних запах плотный, у других оседает невесомым шлейфом. У них в глазах эмоции от лёгкого испуга до запаляющегося желания, но Чайлд не находит в них нужного. Они готовы быть его, особенно когда их запах становится заметнее накануне течки, но в этом есть и подвох. Течка – не клятва и не обещание. Когда разум омеги проясняется, хрустальный домик зачастую надламывается. Сам же Тома не зацепил Чайлда заинтересованными взглядами, когда встретил его на Рито и проводил в поместье. Он, конечно, приятно пах, плавно двигался и очаровательно смеялся над абсолютно несмешными репликами Аято, но Чайлд видел такое много раз, особенно в свите Педролино. Примечательным было то, как стойко он отгораживался от Чайлда, когда тот вытащил его из онсена и помог дойти до комнаты. Чайлд привык сдерживать феромоны, в конце концов, скандал посередине дипломатической миссии ему совсем ни к чему, но Тома мог начать просить. Мог умолять, требовать, соблазнять. Вместо этого он дышал через раз и внимательно следил, куда идёт. Закрыв за ним дверь, Чайлд осознал, что ему не уйти. Он так и не смог выяснить, есть ли в поместье другие альфы, но было что-то ещё, что-то сложноуловимое. Ноги не шли. Вместо этого он сел, прислонившись к деревянной колонне, и насторожился. Тома не попросил. Неожиданная стойкость для человека, который все эти дни вёл себя как огромный плюшевый пёс. А потом тихий стон обжигает Чайлду уши. Они почти всё решили с Аято. Царица готова закрыть глаза на смерть Синьоры, если сегунат не будет распространяться о производстве глаз порчи. Осталось несколько мелочей – разыскать сердце бога, в процессе не напороться на Райден. Сущие пустяки. Чайлд впадает в спасительное пустое безмыслие, которое, как полоса вакуума, отгораживает его от звуков слабой возни за стеной. Он и вправду отказался от помощи Чайлда. Но это было только на подступах к настоящей истоме, и никто сейчас не даст гарантии, что посередине ночи дверь не сдвинется в сторону, и Тома не решит пройтись по округе. То есть, сам Тома не даст такой гарантии. Чайлд, например, вполне может гарантировать, что этого не произойдёт. Он отлипает от колонны у стены и перемещается к колонне, поддерживающей край крыши, садится напротив входа в комнату. Повезло, что дверь закрывается настолько плотно, что запах не просачивается даже на сотую долю. Видимо, Тома подготовил своё жильё заранее, оборудовал, как неприступную крепость. Никто извне не догадается, что сейчас происходит внутри. Его флигель находится в отдалении от основного здания, и Чайлд надеется, что никто не станет искать его этим запоздалым вечером, но надежды не сбываются. Из-за угла появляется пожилая женщина. Невыносимо медленно приближается. – Господин Предвестник. – наконец звучит её голос, когда между ними остаётся не больше нескольких шагов. – Ваша комната готова. – Спасибо за заботу. – улыбается Чайлд. Оба не двигаются с места. – Час уже поздний. – продолжает женщина. – Поместье отходит ко сну. – Хорошо, буду иметь ввиду. – Чайлд кивает и улыбается вдвое любезно. И вновь повисает недвижное молчание. – Молодой господин. – услужливые чёрточки глаз наконец раскрываются шире, и пожилая служанка строго смотрит на Чайлда. – Уверен, если вы обсудите происходящее с госпожой Аякой, она сможет подробно ответить на все ваши вопросы. – Чайлд раздражается, но не позволяет проступить этому наружу. Пусть эта молодая девчонка-альфа разбирается, почему в нужный момент её слуга остаётся без должной охраны. Но старуху слова ничуть не колеблят. Она опускается на колени, садится на пятки рядом с Чайлдом и складывает ладони на ногах. Молча смотрит. В Снежной чаще было принято злорадство под маской любезности, Инадзума же напирает голыми манерами. Чайлду не хочется оправдываться, но сидеть всю ночь под надзором пожилой прислужницы вместо возможности вздремнуть тоже не похоже на предпочтительный вариант. – Я не причиню вреда. Просто хочу убедиться, что всё пройдёт безопасно. – речь без объекта всегда будет хорошим выходом, но искреннее участие на лице женщины побуждает Чайлда добавить. – Он очень славный. – Прошу вас. – она коротко кивает, поднимается с места и уходит, оставляя Чайлда с немым любопытством касательно того, почему Тома, неотступно проводящий дни среди двух наследников клана Камисато, в уязвимый момент получает обеспокоенность лишь таких же слуг, как и он сам. Остаток ночи Чайлд проводит прислушиваясь к возне в застенках, а под утро ложится поперёк дверного прохода, чтобы коротко вздремнуть. Ночи в Инадзуме на удивление тёплые. – Садовницы говорят, вы уделяете особенное внимание нашему домработнику. – Аято мягко отпивает чай, пока Аяка старается удержать свои раздражённые феромоны, и конечно, по юности, не сдерживает. Утро начинается там же, где и несколько дней до этого – в приёмном зале. Ещё несколько формальных бумаг, которые будут подписаны в лучшем случае послезавтра, и долгие часы выверенно лавирующих разговоров в попытках рассказать поменьше и узнать побольше. И только сегодня Чайлд не чувствует предвкушения от надвигающейся словесной схватки. Самая импульсивная его часть шепчет бросить пустые переговоры и убраться обратно к Томе под дверь. Упрямость Томы скребёт неправильностью, а неправильность приводит к несчастьям. Поломанные вещи не красят интерьер. – Занятно, как много времени здесь уделяется помпезным церемониям, и как мало – собственным людям. Вы не так уж сильно отличаетесь от сёгуна Райден, если приглядеться. Аяка норовит встать, но Аято удерживает её взглядом. Это ничья. В конце концов, войны развязываются из-за пересекающихся интересов, а не задиристых перепалок. – А теперь, надеюсь, наши дипломаты смогут подробнее обсудить с вами детали нашего соглашения. – Чайлд поднимается с места, кивает своим людям и покидает помещение, не оборачиваясь. У выхода ему морщинисто улыбается женщина, приходившая накануне. – Вы проболтались. – с наигранным разочарованием тянет Чайлд. – Вас не смогли найти утром в вашей комнате, всё поместье переполошилось. – женщина ритмично сметает песок с дорожки. Между ними снова водворяется пауза. – А его не искали? – Госпожа в курсе. – ой какие интересные песчинки на плоских камнях. Чайлд знает эти глаза в пол. Когда его назначили Предвестником, его подчинённые первое время только так и смотрели. Подавленное недовольство. Так что Чайлд сильно не удивляется, когда находит дверь в комнату Томы не обезображенной внешним надзором. Хотя это и не страхует его от напирающего раздражения. Чёртова Инадзума. Непереносимые люди. Чайлд охотно смахнулся бы сейчас с несколькими лавачурлами, чтобы хоть как-то слить напряжение последних дней. Он растягивается на террасе, подставив лицо солнцу, и смотрит прямо на отпечатанный на небе диск пока не заболят глаза. Ярко-зелёный круг ещё горит под веками, когда он наконец зажмуривается и пробует распределить тяжесть из требующих насилия рук по всему телу. Есть что-то пронзительно одинокое в этом Томе, который готов окружить ненавязчивой заботой своих господ, но при этом не получает от них должного внимания. С другой стороны, Чайлд ведь тоже не директор приюта одиноких сердец. Незаметно для себя он проваливается в дрёму, когда же просыпается, солнце уже клонится к закату, а лицо щиплет и чешется. Чайлд глядится в ближайшее декоративное озерцо и готовится к шелушащемуся носу. Жарит здесь не хуже, чем в ЛиЮэ. Остаток вечера вплоть до самых сумерек он вслушивается в тишину закрытой комнаты и взвешивает в уме те взгляды, которые бросал на него Тома. Яркая, сочная зелень. Такой живой и тёплый. У Чайлда крутит сердце. Поток мыслей прерывает шорох отодвигаемой двери, а накрывшая следом волна запаха отключает саму способность думать. Клыки давят Чайлду на нижние зубы. – Что ты здесь делаешь? Задержка дыхания приведёт к тому, что ему придётся сделать глубокий вдох, так что Чайлд выбирает дышать поверхностно. Одни инстинкты, ничего осмысленного. Тома смотрит на удивление ясными глазами. – Тренирую выдержку. – рапортует Чайлд дрессированным армейским тоном, самым безопасным благодаря своей выученности. Тома усмехается. Паршивец. А потом Чайлд сидит у входа в онсен и натужно пытается восстановить трезвость ума прежде, чем ему захочется смять Тому вот этими вот руками, вдавить в себя и сожрать. Он ведёт носом по ветру. Хорошо было бы пообвыкнуться, если он планирует провести ещё несколько дней возле закрытой двери. Бездна его задери. На кухне они обнаруживают несколько рисовых колобков, кусок ветчины, большой кувшин холодного чая и странный десерт, похожий на маленьких крио слаймов. Тома, уже умявший несколько рисовых шариков, смотрит на них с сытым сожалением. – Ты сторожишь меня, или дожидаешься? – он отпивает чая и с любопытством глядит на Чайлда. С любопытной настороженностью. Практически с опаской. – А на что похоже? – изворачивается Чайлд. – Как они вообще допустили, чтобы Предвестник отсиживался возле комнаты течного омеги. – плюшевый Тома не скупится на жестокость в свой адрес. – А ты думаешь, они могут мне запретить? – Чайлд расплывается в самодовольной улыбке, и взгляд Томы теплеет. Он одним махом допивает чай и выходит с кухни, Чайлд – за ним. – Ты слишком хорошо о себе думаешь. Чайлд буравит взглядом розовую припухлость на маячащем перед глазами загривке и с нажимом облизывает зубы. – Или я очень хочу тебе понравиться. Тома хмыкает и втягивает голову в плечи, прихватывает себя за локти. Едва выветрившийся, запах вновь усиливается, и Чайлд набирает дистанцию. Течка снова берёт своё. Тома оборачивается через плечо уже в дверном проёме. Хочет что-то сказать, даже приоткрывает рот, но отступает внутрь, так и не встретившись с Чайлдом взглядом. Дверь закрывается. Запах течной омеги очень отличается от их обычного запаха. Отдельные ноты и флюиды, индивидуальные мелочи, присущие каждому, смазываются в единую плавящую мозги какофонию. Похоже на крепкий алкоголь, который, что бы там ни живописал регулярно надирающийся приятель отца, абсолютно одинаково обжигает горло. Если бы Чайлд за несколько лет воинской муштры не научился в том числе сдерживать свои феромоны, его запах ухудшил бы состояние Томы раз в десять. Он бы уже не мог сопротивляться. Он бы просто вылизывал Чайлда сверху донизу. Чайлд прикусывает большой палец, накладывает на дверь прозрачную водяную мантию, чтобы быть в курсе, если кто-то захочет войти или выйти, и спешным шагом идёт в онсен. Сидит под горячей водой, пока мир перед глазами не начинает качаться, а потом лежит на холодной плитке в клубах пара от разогретого тела. Становится немного легче. Как хорошо, что посередине ночи можно сидеть на скамейке в одном халате и никто тебя не потревожит. Кроме одной девицы. – Чайлд Тарталья. – Аяка, наверное, рассчитывала подловить его хотя бы на внезапности своего появления, но, как показала казарма, даже глубоко спящему Чайлду требуется всего одна секунда, чтобы проснуться, ещё одна секунда, чтобы призвать лезвие, и вот где-то ещё пол мгновения на принятие решения об убийстве. В первый день визита домой он приклеил на дверь своей комнаты записку "будить только стуком в дверь". Короче – он не впечатлён. – Камисато Аяка. – он растягивает губы в принужденной улыбке. – Как проходят переговоры? Хочешь победить – завладей территорией. Поле беседы тоже считается. – Я... Нормально. – Аяка хмурится. С видимым усилием подбирает слова. За несколько тянучих мгновений Чайлд улавливает носом её феромоны и прищуривает глаз. Раздражение, смущение. Беспокойство. – Это не мы уделяем Томе мало времени. Есть определённые правила. С ума сойти, она до сих пор об этом думает. – Да мне в целом всё равно. – Чайлд пожимает плечами. – Или есть потребность оправдаться? Он ловко огибает личное обращение, чтобы не выбирать между фамильярным "ты" и неподходящим "вы". – Кажется, в Снежной мало времени уделяют изучению культур других регионов. – Аяка поджимает губы. Она тоже не обращается к Чайлду. И это, конечно, размазывает предмет разговора до такой степени, что его можно продолжать бесконечно, а Чайлд в своём халате уже остыл и начинает мёрзнуть. Приходится выбирать. – Вы что-то хотели, мисс Аяка? – Не приближайтесь к Томе. – Из-за ваших правил? – Да. – нет. Ревнивая пигалица. – Я разберусь. – Чайлд тянет улыбку и поднимается с места, смеряет Аяку взглядом. – С этим сам. Аяка разворачивается на каблуках и убирается прочь. Надменная девчонка. Чайлд готов сделать скидку на то, что она юна, и на то, что она тоже альфа, и территориальная жадность может бить ей по мозгам. Он закусывает нижнюю губу и чувствует острые концы клыков. Разозлился. Удивительное упрямство для юной леди, которая не открывает рта на переговорах. В конце концов, Тома ни одним жестом не показал, что он напуган присутствием Чайлда, или что ему дискомфортно, или неприятно. Вполне возможно, что именно поэтому девчонка-альфа так завелась. Неужели Тома до этого проявлял больше преданности? Тогда почему он оказался готов так легко её променять? Чайлд неуверенно топчется перед дверью в комнату Томы. С одной стороны, вторая ночь подряд на досках под открытым небом не вселяет оптимизма. С другой стороны, он что, послушается Аяку? И где-то между первым и вторым затесались ещё снежнайские дипломаты, а также провалившийся куда-то Скарамуш и абсолютная пустота вместо информации о сердце бога Баал. Милостивая Царица, он вступал в ряды Предвестников как солдат, не как сыщик или бюрократ. За дверью кто-то всхлипывает и сдавленно стонет. Приятно думать, что можешь отделить свой разум от потребностей своего тела, и всё же Чайлд буквально чувствует натяжение поводка, на котором удерживает самого себя от того, чтобы ворваться внутрь. Нужно тщательнее просчитывать все переменные, чтобы не наломать дров. Он пробует гидро мантию пальцем, ожидаемо получает отклик от глаза бога у себя в кармане и уводит себя от флигеля в главное здание, где стынет его гостевая комната. Решает прочесть все записки, которые ему оставили подчинённые на журнальном столике, но отрубается едва опустившись в глубокое кресло. По крайней мере, розовые лучи рассветного солнца на противоположной стене намекают на то, что утро уже наступило. Колебания глаза бога точно разбудили бы его, а значит, эта ночь прошла спокойно. Было бы ещё совсем здорово, если бы Чайлд чувствовал себя хоть немного отдохнувшим после сна, который по ощущениям длился не больше пары секунд. Он делает зарядку, чтобы размять задубевшие мышцы, быстро пробегается по всем-всем запискам и затем сжигает все до одной. Лишние улики им совсем ни к чему. А затем Аято с максимальной любезностью даёт понять, что если господин Предвестник не присутствует на переговорах, то они считаются недействительными, и потому остаток дня Чайлд пытается развлечься игрой на нервах всех членов комиссии Яширо, то намекая на возможность военного вторжения, то гадая о возможных других побочных действиях глаз порчи, то предостерегая от укрывательства беглого Предвестника. Пусть репутационно это и не играет на руку фатуи, но, в конце концов, когда Чайлд его найдёт, уже никому в голову больше не придёт шутить с Царицей. Тонкие пальцы крио архонта мягко ощупывают весь Тейват и никогда не промахиваются мимо цели. Так что под конец дня Чайлд покидает залу с робкой надеждой, что завтра эта скушная тягомотина подойдёт к концу, и что ему удастся перекусить перед тем, как Тома решит выйти проветриться. Пока что он мог предположить, что цикл составляет сутки – по крайней мере, до сих пор мантия не тревожилась. Он собирает несколько услужливо поданных в комнату глубоких мисок со снедью, ставя их одну на другую, и перемещается на привычную террасу. Берётся за набившие оскомину палочки. Уже готовится к экзекуции, как дверь за спиной снова раскрывается. Мантия лопается тише, чем у Томы урчит живот. А затем он бледнеет, и хорошо, что Чайлд успевает сняться с места, чтобы поддержать его и мягко опустить на пол прежде, чем запах снова затмевает ему разум. Он подтягивает пиалу чая и прикладывает её к губам Томы, пристроив его голову к себе на грудь и удерживая другой рукой за плечи. Ему сложно понять, кто из них обоих доводит себя сильнее, особенно когда Тома неотрывно смотрит ему в глаза, жадно глотая чай. – Ты не пахнешь. Чайлд и не хочет пахнуть. Он хочет по-честному. Он хочет, чтобы на него так смотрели и без феромонов. – Я тренируюсь. – Чайлд, уходи. Я справлюсь и сам. И Чайлд честно поверил бы ему, если бы Тома хоть на миг оторвал от него взгляд и перестал в упор смотреть в его пустые жуткие глаза. А Чайлд знает, каково это – смотреть в них. Он возле зеркала на лишнюю секунду никогда не задержится. Бельевая прищепка на нос кажется отличной идеей, когда Тома уходит мыться, а Чайлд принимается выгребать простыни и футоны, в которые всё это время закапывался Тома. По крайней мере, лучше заткнуть нос, чем забыться и начать трахать матрас. Так что он не может надышаться свежими футонами, когда несёт их из поместной прачечной. Хлопок и мыло, трава и горный воздух. Ничего лишнего. Они с Томой возвращаются в одно время, разница только в том, что Чайлду нужно с огромной стопкой белья протиснуться в дверь, а Томе нужно всего лишь взять палочки и... Теперь оглушительно урчит уже живот Чайлда. – Эй! А ну стой! – он в несколько широких шагов пересекает комнату, швыряет футоны и прыжками возвращается обратно. – Это моё, обжора! Тома шкодливо улыбается и продолжает усиленно жевать. – Знаешь, попробовал бы ты сам... – и замирает на полуслове. Попробовал бы что? Лапшу со свининой? Или извиваться от желания несколько суток подряд? Обжёвывать все подворачивающиеся подушки и терпеть ломоту в суставах, ждущих, когда же их согнут в правильном направлении? Тома, судя по румянцу, тоже подумал в эту сторону. Обаятельно. – Я всё это время тебя слышал, знаешь ли. Тома краснеет ещё сильнее и отворачивается. – Бесстыдник. Чайлд кладёт руку совсем рядом с ним, будто ненавязчиво опёрся, но Тома считывает его верно и кладёт свою ладонь поверх. Горячая. Чайлд раздвигает пальцы, чтобы пальцы Томы провалились между ними, и сжимает попавшийся лихорадочный жар в своей прохладной кисти. Подумать только, что всего через сутки они поменяются ролями. Чайлд сам себе не верит, когда Тома просит его закрыть дверь, а затем пригвождает к футону, буквально удушает всеми феромонами, которые у него есть. – Давай, Чайлд. Я хочу знать, как ты пахнешь. Видимо, всё, что было сказано про необходимость защищаться, он воспринял настолько буквально, что решил напасть сам. – Ну и кто теперь бесстыдник. Два загибающихся от желания поиметь друг друга парня прижимаются друг к другу в запертой комнате посередине ночи. Очевидно, что никто. Тома льнёт ближе, целуется чуть более резко, чем это делают уверенные в себе люди, и Чайлд рвёт с него халат, так, просто на проверку. Тома замирает, костенеет. Теряется в сорвавшихся движениях. – У тебя уже кто-то был? – Чайлд касается носом его уха, и Тома мотает головой вместо ответа, не показывая лица. – Уверен, что хочешь? – Ты сказал, что мне не придётся защищаться. – Тома прижимается, притирается ближе так, что у Чайлда вырывается несдержанный вздох, и он ведёт ладонями выше, к напряжённым от стояния на локтях плечам. – Не от меня. – Тогда поддайся. – Тома поднимается, до конца стягивает с себя держащийся на честном слове халат и накрывает рот Чайлда ладонью. – И сделай так, как я прошу. У Чайлда приятно кружится голова от этого приказного тона. Он кусает Тому за руку и тянет на себя за бёдра. – Заставь меня. А следом Тома направляет Чайлда в себя, и ему приходится закусить губу и задержать дыхание, чтобы не взорваться всем тем, что он копил эти несколько дней. Впрочем, когда он наконец прокусывает Томе шею, и жгучий запах превращается в невыносимый вкус, его прорывает. Вкусы искажаются, кровь отдаёт чем-то сладким, в то время как феромон обжигает нёбо, а Тома рядом жадно и мелко хватает ртом терпкий воздух, в котором наконец разливается запах Чайлда, сплетясь с его собственным ароматом. Чайлд ещё держит Тому за загривок, вгрызаясь глубже, пока его дыхание не становится свободнее, кровь не возвращает свой мерзкий вкус, а узел не прекращает увеличиваться. Он вытирает зубы простынёй, приподнимается на локтях и стирает с забвенного лица Томы налипшие пряди. – Живой? – собственный голос неожиданно сипит. Тома измождённо улыбается и тянет Чайлда ближе, обвивает ногами, целует в плечо. Гладит по голове, подкапываясь пальцами под отдельные пряди, ласково чешет за ухом. Как глупо. Чайлд целует его в щёку, в губы, и думает, что не отказался бы провести с ним весь остаток жизни, который ему отвела беззвёздная бездна. Так что последующее известие о беременности он принимает с оживлением. Ещё одна тоненькая ниточка, помимо той, что соединяет его с родителями, с братьями и сёстрами. Четыре недели, которые он ждёт ответа, тянутся целую вечность и пролетают как один миг. Хоть он уже отправил Томе все необходимые документы, ему хочется думать, что Тома предупредит его о своём решении. Ему хочется думать, что он сможет вытащить Тому с ребёнком даже из самой бездны, если это потребуется. Во что может превратиться давший Томе приют клан ему думать не хочется. Письмо от Томы приходит без обратного адреса. В нём два слова. Я уехал. И пять сухих лепестков сакуры, наклеенных на уголок письма. Чайлд сворачивает письмо и кладёт во внутренний карман поближе к сердцу. Он пишет к Царице несколько раз. Отсчитывает про себя – на третий, пятый и седьмой месяц. Просит дать отпуск с правом вернуться домой, но Царица отвечает отказами. Точнее – Педролино от лица Царицы. Сначала – сердце бога. Сначала – Скарамуш. Драный Скарамуш обнаруживается на самом краю Сумеру, и успевает несколько раз обжечь Чайлда своими молниями и распороть ему плечо до кости, прежде чем Чайлд наконец его вырубает, протаскивая потоком воды по всем близлежащим скалам и обрушив сверху массивного кита. Так что на восьмой месяц он наконец получает отпуск, и, покрепче связав Скарамуша и наконец заткнув его поганый рот кляпом, Чайлд отправляется в Заполярный дворец. Уже на границе он переодевает своё попурри из облегчённой формы и нескольких тёплых накидок и шарфов из ЛиЮэ и Сумеру на полноценный парадный наряд. Чёрный бадлон, серая косоворотка, отделанная серебром, привычная алая лента через плечо – только на этот раз глаз бога он крепит поверх знака фатуи, справа на груди, где лента берёт своё начало. И длинная чёрная дублёнка на медвежьем меху. Косматая оторочка капюшона колет Чайлду щёки. Едва встретившись с пограничником взглядом, Чайлд разом оказывается дома, будто с головой погрузился в ледяную воду. Беззаботная лёгкость в ужасе забивается в угол, когда на свет выходит Тарталья, номер одиннадцать из Предвестников фатуи. Кодовое имя – Чайлд. – Ваше Превосходительство. – пограничник вытягивается по стойке смирно, прикладывает плоскую ладонь к фуражке. – Вольно, капитан. – Чайлд обводит помещение взглядом. Среди крепких взрослых мужчин в фуражках он единственный юнец с непокрытой головой, если не считать маску. И всё же он с лёгкостью уложит всех их, скопом или по отдельности. – Мне нужна автоматическая повозка, запас горючего на три дня пути, и провизия. Выполнять. Несколько мужчин снимаются со своих постов и выходят из помещения. Чайлд выходит следом. Хорошо, что на границе ему попадается несколько подчинённых, и он может спокойно отпустить дипломатическую миссию. Конечно, им всё равно по пути, но дипломаты, кажется, за долгие месяцы настолько устали объяснять руководствам Инадзумы, Натлана и Сумеру, что это не угорелый предвестник сошёл с ума и бесконтрольно скачет по их землям – это международный розыск сбежавшего из рядов фатуи преступника, что под конец поездки уже смотреть не могли на Чайлда. И Чайлд из-за границы спокойно мог позволить такое к себе отношение. Но Чайлд из Снежной не может такого допустить. Ещё и поэтому он торопится отпустить дипломатов. Он командует затащить связанного Скарамуша в кузов, пока повозка разогревается, выуживает бутылку с водой из предоставленной сумки и делает несколько глубоких холодных глотков. – Полковник. – отдающий честь юноша напротив едва ли старше самого Чайлда, но сомнением в его глазах даже не веет. Прекрасная субординация. – Груз погружен, транспорт заправлен. Ещё будут указания? – Возвращайтесь к своей основной миссии, лейтенант. – Чайлд усилием воли подавляет в себе желание похвалить подчинённого. Он не был дома больше двух лет, и вот наконец вернулся, но какой? Он раскис. Чайлд плюхается за руль, тянет за несколько ручек и давит на газ. Скарамуш неуютно возится в задних рядах повозки. Он старается не останавливаться и не тормозить по пути, так что всего спустя полтора дня, ранним розовым утром наконец оказывается на пороге Заполярного дворца. Въезжает в широкий внутренний двор, вместо пропуска предъявив своё хмурое лицо, и, подозвав охранников, перекладывает на них обязанность выволочь Скарамуша из повозки и оттащить во дворец. Встретивший их личный секретарь Педролино, хлыщеватый пожилой человек, отправляет Чайлда к первому предвестнику, сам же вместе с охранниками буксирует Скарамуша куда-то в недра дворца. Чайлд поднимается на третий этаж, через несколько роскошно обставленных коридоров наконец находит кабинет Педролино, и, когда без стука раскрывает тяжёлые двери, то встречается с таким же тяжёлым взглядом. Педролино отпивает кофе из маленькой чашечки. Итак. – Любопытно, что же, спустя полтора года, стало так отчаянно требовать, чтобы ты взял отпуск. – Педролино наверняка уже знает всё, что ему нужно, касательно Скарамуша и его поимки, так что экономно пропускает эту часть разговора. Чайлд делает несколько шагов к его столу, и Педролино вытягивает руку раскрытой ладонью вверх. – Никак соскучился по дому, Тарталья. Чайлд вкладывает мерцающую фиолетовым светом фигурку в сухую ладонь. – И по вылавливанию крыс в наших рядах. Педролино ухмыляется и убирает сердце бога во внутренний карман пиджака. – Сколько планируешь наслаждаться родными пенатами? – Месяц. Может быть два. Первый предвестник, его Высочество, одними губами касается кофе в своей чашке и снова ставит её на блюдце. – Царице нужны крепкие воины, такие как ты, Чайлд. Ей не нужны раскисшие сопляки. – Прошу прощения? – Чайлд приподнимает бровь. – Тот беременный омега, который поселился в доме твоей семьи полгода назад. Он, кажется, вот-вот должен родить. У Чайлда, конечно, не уходит земля из-под ног, но ему очень сильно хочется сесть. Чего он, разумеется, ни за что не станет делать. – Ты имеешь к этому какое-то отношение? – Педролино смотрит на него над очками, как старый ворон, и его крио глаз бога на лацкане пиджака слабо переливается голубым. Со стороны, без сомнения, могло показаться, что Педролино загнал его в угол, но они оба знают – Чайлду нечего делать в предвестниках, если его можно обставить такими безобидными приёмами, как слежка за его семьёй или еженощные покушения на убийство от товарищей по казарме. Педролино же сам его вышколил. – Да. Он мой. И ребёнок тоже мой. Педролино теплеет глазами, но рот его остаётся недвижен. – Хвалю за честность. Но ты понимаешь, я надеюсь, что у тебя должно быть на первом месте. – Само собой, генерал. – Не подведи меня. – Педролино поднимается с места и подаёт Чайлду руку. Рукопожатие выходит крепким, тёплым. Если отец научил Чайлда жить, а Скирк научила его выживать, то Педролино помог ему сложить два этих навыка вместе и перемешать. Жить среди монстров. Выживать среди людей. Помог ему преодолеть путь от деревенского подростка с неодолимой жаждой сражений к молодому человеку, который достойно держится в водовороте дворцовых интриг. На обратном пути он ловит своё отражение в одном из огромных зеркал, с удовольствием отмечает, как на нём сидит зимний парадный наряд, но спешит отвернуться, едва натыкается на мёртвый взгляд. Натягивает маску на лицо и всматривается снова. Царица как в воду глядела, выдавая ему маску с узкими прорезями для глаз, через которые и глаз не видно. И всё же. Тома глядел в них, не отрываясь. Так не мог ни один подчинённый Чайлда, ни один его противник, так не мог даже Рекс Ляпис. Матушка фокусировала взгляд на щеках Чайлда, отец смотрел немного в сторону. Педролино бросал острые, но короткие взгляды. Первой, кто выдержал вид его глаз, стала Царица. Стоило только ему опуститься на одно колено перед высоким троном, как Её стальные глаза пригвоздили Чайлда к изножью этого самого трона, одновременно сделав невозможным оторвать от неё взгляд. Чайлд ещё никогда не видел женщины прекраснее. Пронзительный холод, курсирующий по залу, будто законсервировал её скуластое лицо и впалые щёки. Большие глаза под сильной линией бровей казались ещё больше. Чайлд различал блеск камней в её мощной короне, но не мог присмотреться внимательнее – она захватила его. "Дитя." – раздался её зычный, низкий голос. Спустя несколько лет буйный мальчик станет буйным юношей, получит воинский чин при дворе, должность предвестника и кодовое имя Чайлд. Тарталья. Чайлд сдвигает маску на висок и идёт прочь из дворца. По итогу Педролино отпустил его на три недели с оговоркой, что это не последний раз, когда ему дают отпуск. Но Чайлд, как бы голодно он ни хотел на это надеяться, не верит его словам. Не на этой должности, не в этой обстановке, не в это время. Если прямо сейчас с неба опустится огромная ладонь Селестии, он, конечно, успеет отхватить ей пару пальцев, но от гибели это его не спасёт. – Чёрта с два. – шепчет он сам себе, покидая дворец. Караул вытягивается, руки по швам. Отдаёт честь. У Чайлда нет настроения отпускать их командой "вольно", так что он просто набрасывает дублёнку на плечи и выходит на мороз. Швы на левом плече горят и ноют, и Чайлд засовывает руку в карман парадных брюк, чтобы хоть так облегчить натяжение нитей. За время его отсутствия рассвет из розового превратился в бледно-золотой и заиграл на густо осыпанных снегом деревьях и кустах. Снегири, склёвывая столь любимую придворными барышнями рябину, стали сбрасывать снежные шапки с ветвей, и те в лучах утреннего солнца осыпаются дождём блёсток. Воздух, свежий и стоячий, прохладно касается лица. Чайлд подходит к повозке и через лобовое стекло сверяется с градусником. Минус пятнадцать. Совсем детская погода. Видно, у Царицы сегодня хорошее настроение. Чайлд привёз ей хороший подарок. Он широко зевает. Спать хочется. И есть. Чайлд вытаскивает из повозки завёрнутый в паргамент расстегай, бутылку ещё не успевшей замёрзнуть воды, и несолидно забирается на капот. Технически он мог бы попросить обед на дворцовой кухне, или поесть уже в пути, но... Да в жопу это. Чайлд упирается ногой в передний бампер и откусывает большой кусок. Любуется на снегирей. Высокие пики скал в ЛиЮэ, синие и розовые рощи Инадзумы, песчаные барханы Сумеру и огненная земля Натлана – а родная стужа всё ж милее их всех. Чайлд готов завернуться в родные метели, как в одеяло. Затеряться в белоснежных ледяных полях и уснуть в каком-нибудь крупном сугробе. Сколько бы раз добрая половина сограждан ни возмущалась по поводу любования лежащим большую часть года снегом, другая половина всё равно задержится у окна на несколько минут, задумчиво перебирая взглядом заснеженный пейзаж. – Полковник Тарталья. – А? – Чайлд с усилием отрывается от своих сонных мыслей и дожёвывает забытый во рту кусок. Перед ним два новобранца, судя по погонам – из его части. У одного в руках термос, у другого – кружка. – Кофе? – спрашивает тот, что с кружкой. Оба, стараясь подавить одышку, дышат чуть глубже необходимого. – Капитано совсем вас избаловал своими фамильярностями. – то есть, неформальностями. Боже, он не для того так долго заучивал всякие канцеляризмы, чтобы всего за пару лет командировки они все от него разбежались. Чайлда не было так долго, что в его полк уже успели набрать людей, которые видели его самого только с фотографий. – Но, если честно, то не откажусь. – он протягивает руку, и ему спешно наливают кофе, вкладывают кружку в руку. Чайлд оглядывается – караул натужно делает вид, что ничего необычного не происходит. Юноши перед ним видимо заминаются. – Представьтесь, господа. – Первый разведывательный полк Авангарда Царицы, медицинская рота. – рапортуют они в унисон. – Лейтенант Алексей. – говорит тот, что повыше. – Младший лейтенант Иван. – говорит тот, что с термосом. – Прибыли в Заполярный дворец по особому поручению Первого Предвестника. – Налить мне кофе? – усмехается Чайлд и отпивает из кружки. Тепло. Лейтенанты переглядываются. – Её Императорское Величество нуждается в наших медицинских навыках. Вряд ли. У Царицы для этого есть Пульчинелла, да и Чайлд ни разу не слышал, чтобы у неё были проблемы со здоровьем. К тому же, на лице Педролино он не заметил ни единой тени беспокойства. Только мрачное удовлетворение. – Когда вы прибыли? – Вчера. Ожидали вас. – отвечает Иван, и Алексей бросает на него короткий взгляд. Ну конечно. Коль скоро ни на Чайлде, ни на Скарамуше нет серьёзных повреждений, они в любой момент могут появиться, особенно если одного из них туго связанным оттаскивают на личный приём к той, которую он рискнул предать. Лечение может пригодиться разве что затем, чтобы подольше сохранять его живым. Чайлд против воли растягивает широкую улыбку и проводит языком по нижней губе. – Точно! Я же тут неделю назад сильно плечо рассёк. Не подсобите? – Чайлд поддёргивает травмированную руку. Алексей облегчённо расслабляет брови, снимает с руки перчатку. В толстый кожаный браслет на его запястье надёжно вмонтирован глаз бога пиро. – Только одежду мне не прожги. – Чайлд пристально смотрит парнишке в глаза, когда тот приближается и кладёт ему руку на плечо. Алексей спешно отводит взгляд. На капоте самоходной повозки у порога Заполярного дворца двое подчинённых лечат своего командира, которого видят впервые. Чайлд жалеет, что на нём обычная дублёнка, а не парадный китель с мантией, лентой и орденами за верную службу. Иначе всё это недостаточно комично выглядит. По плечу прокатывается волна печного жара, глаз бога вспыхивает, и ноющая все эти дни рана щиплется, зудит под слоями одежды. Чайлд морщит переносицу и тщетно скоблит дублёнку, пытаясь почесать зажившее плечо. Алексей убирает руку. – Какое дискомфортное заживление. – Чайлд усмехается. – Лучше, чем совсем никакого. – Алексей отступает на шаг назад и прячет глаз бога под длинный рукав форменной дублёнки. Чайлд прослеживает его взглядом и затормаживает на несколько секунд. Выдыхает носом. Одним махом допивает кофе. Спрыгивает с капота. – Благодарю вас, товарищи. – Чайлд всуживает пустую кружку в руки младшего. Демонстративно разминает зажившее плечо, поправляет маску на виске. – Возвращайтесь к вашему поручению. Лейтенанты щёлкают каблуками, отдают честь, Чайлд отвечает им тем же. Забирается в повозку и широко зевает. Нужно ехать. Он надеется, что долгая дорога поможет ему собраться с мыслями, но всё время пути сюда он только следил за дорогой и напряжённо ожидал, отодвигая сон, голод и естественные потребности на второй план. Он не посылал письма домой, так что там его не ждут. Чайлд заводит повозку и медленно выруливает из двора. Лавирует по столице, и выезжает из неё когда солнце уже уверенно стоит над горизонтом. Погода ясная, дорога чистая и пустая, и мысли начинают лезть Чайлду в голову. Тома всегда был краток в письмах к Чайлду, несмотря на то, что матушка описывала его как живого и чувствительного человека. Чего стоит одна его восприимчивость к родительской ласке. Судя по письмам от мамы, от Тони, Тома вписался в их семью как нельзя лучше, хоть и норовил всплакнуть в самых неожиданных местах. И всё же Тома никогда не писал об этом сам. Но почему. С одной стороны, он мог быть обижен или рассержен. А с другой стороны, возвращаясь в те дни, за которые Чайлд успел беспросветно в него влюбиться, Тома был сильным. Сдерживающимся. Не выдающим слабости и не признающим помощь ласковым мальчиком. Как камень в конфетной обёртке. Он умолчал о том, что такого произошло в Мондштадте, что ему пришлось сняться с места. Он не колебался и не жаловался, когда забеременел. И не разменивался по мелочам, когда Чайлд предложил ему уехать. Чайлд безусловно рад, что есть хоть небольшой клочок жизни, который у него получается контролировать. Но показная покладистость грозит рано или поздно взорваться. Он это крепко усвоил ещё с ЧжунЛи. Три недели – не слишком долго, чтобы успеть всё выяснить. Но хочется надеяться, что достаточно, чтобы хотя бы приблизиться к пониманию. Чайлд не привык хотеть отдыха. Он откидывается в кресле, стягивает маску с головы и отбрасывает её на соседнее сиденье. Ему проще измотаться до обморока, а как очнётся, снова подскочить и побежать. Учиться, сражаться, хитрить, выведывать, управлять, догадываться. С того самого дня, как он оступился в лесу на какой-то коряге и провалился в страшные глубины этого мира, ему отсекло ощущение прошлого. Как и будущего. Остался только сегодняшний день, и тот слишком скучен, если не броситься головой в гущу сражения. Царица была мудра, когда отправила его за границу на разведку. Человек без будущего не ценит себя, потому что не видит собственного продления на годы вперёд. Интересно, ребёнок будет больше похож на Тому или на Чайлда. Вот бы это была девочка. Чайлд вздыхает и крепче стискивает руль. Совместное будущее появляется внезапно, такое отчаянно желаемое и заранее недоступное. Ему бы хотелось отодвинуть это прочь, чтобы, не пробуя, потом не томиться по несвершённому, но хоть один клочок нормальной жизни... Он самонадеянно хочет оторвать его. Если так подумать, они с Томой даже похожи. Только Чайлд применяет свою боль и отчуждённость в дело, а Тома, кажется, откладывает её в долгий ящик, чтобы облицеваться ей, как скорлупой, а сверху надеть личность угодливого мальчика. А ведь переспать с Предвестником – тоже своего рода мятеж. Чайлд фыркает. Ну надо же. Полдня дороги за вереницей этих размышлений проходят практически незаметно, только единожды переходящие дорогу коровы привлекают внимание Чайлда и вынуждают остановиться. Сложив руки на руль, он кладёт на них голову и впадает в медитативный транс, наблюдая за проплывающими мимо белыми боками в крупных чёрных пятнах. Замыкающий вереницу пастух приветственно поднимает руку, и Чайлд отвечает тем же. Как хорошо, что простой народ не слишком заинтересован в политических ухищрениях Дворца и не помнит Предвестников в лицо. До деревни всего полдня пути, так что Чайлд добирается до окрестностей когда солнце ещё не успевает сесть за горизонт. Он бросает повозку на одной из баз фатуи близ Морепесок, и, перекинув сумку с припасами через плечо, оставшиеся несколько километров пути решает прогуляться. Ну или спустя полчаса пути по холоду даже немного пробежаться, чтобы согреться. Ему до боли в глазах знакома эта дорога. Вот здесь, если свернуть в сторону, можно через просеку выйти к озеру, на котором они с отцом часто ловили рыбу зимой. Вот в этом лесу он впервые застрелил из лука лисицу, и местный кожевник сшил ему из неё шапку. А вот сюда Чайлд убегал тренироваться с водяными лезвиями, когда родители спрятали все ножи. Он тогда даже особенно не задумывался, какая именно стихия ему досталась. Чайлд по старой памяти призывает водяной кинжал, и он за полминуты затягивается ледяной коркой, ещё немного и полностью застывает на морозе. Твёрдое мутноватое лезвие. Острое, как скол стекла. Чайлд смотрит на него несколько долгих секунд, и, поддавшись озорной глупости, откусывает кусочек. Весело хрустит льдом. На горизонте показываются очертания знакомых домов, и Чайлд прибавляет шагу. Распускает лезвие, забрасывает сумку поудобнее. Около пяти лет назад они с отцом шли этой же дорогой, только в обратную сторону, не сворачивая ни к озеру, ни в лес, прямиком к базе фатуи, чтобы ты, Аякс, как сказал тогда отец, смог обуздать свою драчливость, или же применить её в дело. И он применил её в дело. Страшный и избегаемый среди своих сверстников, отбившийся от рук мальчишка всего спустя четыре года преклонил колено перед самой Царицей, чтобы получить от неё знак высшего расположения, обеспечить себя и свою семью внушительной суммой денег и больше не беспокоиться о том, что попадающиеся противники – никчёмные слабаки. Однажды он смог развести на спарринг даже инертного ЧжунЛи. Из небольшой рощи, вплотную примыкающей к деревне, к нему навстречу через глубокий снег спешит одинокая фигура, и Чайлд даёт себе труд замереть и присмотреться, хотя общее беспокойство в движениях человека уже подсказывает ему ответ. Чайлд проводит рукой по непокрытой голове и спешит навстречу, сбегая с широкой протоптанной дороги в покрытое снегом поле. Он торопится, сотворяет из воды мгновенно замерзающие широкие снегоступы и легко бежит по поверхности снега, только успевая переставлять ноги. Долгое предвкушение встречи, как зерно, ожидавшее своего часа и наконец смоченное каплей крови, разбухает и распирает Чайлду грудь. "Суженый-утюженный, Зимушкой навьюженный, Любовью ведённый, К порогу приведённый." Причитала в детстве его бабушка, после этого делала знак, и Аякс бросал на стол горсть семян подсолнечника, которые всё это время сжимал в кулаке. Бабушка хмурилась, кряхтела, сверялась с замусоленной тетрадью и тяжело вздыхала. "Ничего не вижу, золотко." – скрипела она и гладила Аякса по голове. – "Попробуем в следующем году, мой хороший." – Чайлд! – восклицает Тома, которого почти не видно в густой опушке капюшона. Он по колено в снегу, в длинном пуховике, который сковывает ему ноги, и цветастом шарфе на плечах. Он делает с десяток тяжёлых шагов через снег, а потом отряхивается, выхватывает из воздуха копьё и делает острый выпад вперёд. Бескрайнее одеяло снега прорывает столб пламени, расчищая оставшуюся между ними тропинку до самой травы. Чайлд успевает напружиниться и призвать достаточно воды, чтобы рассечь надвое докатившуюся до него волну огня. – Да ладно тебе! – он спрыгивает на землю, стряхивает снегоступы и дальше бежит по оттаявшей жухлой траве. – Меня не было всего восемь месяцев, и ты вот так меня встречаешь! – Я не-. – осекается Тома, явно не имевший ничего такого ввиду, но тут же стягивает капюшон и перехватывает копьё удобнее. – А хотя да, это и имел ввиду. Подойди ближе, я тебе покажу кузькину мать. Больше полугода в сельской глуши явно оставили на Томе свой отпечаток. – Ну-ну! – Чайлд соединяет клинки в длинное замерзающее копьё и раскручивает его вокруг себя. – Соскучился? – Размечтался! – Тома бьёт наотмашь, и Чайлд скупым движением подхватывает и перенаправляет копьё в сторону от себя, неприцельно замахивается в сторону Томы. Тома швыряет сноп огня, испаряя клинок до половины, и оборачивается вокруг себя, снова выхватывает копьё. Удар, удар, ещё удар. Чайлд отступает, отбивая удары, вальсирует по импровизированному полю битвы. Тома азартно оскаливается. Чайлд пятится к сохранившейся снежной стене, намеренно оступается и падает спиной в снег, отзывает водяные клинки и даёт приставить себе копьё к горлу. Тома нависает сверху, держась за древко обеими руками. – Ну привет. – Чайлд сглатывает, и кадык касается холодного лезвия. Тома тяжело дышит, замирает на пару секунд, убирает оружие от шеи Чайлда. И падает на него. Чайлд едва успевает подставить руки, чтобы поймать его за бока. Живот Томы мягко упирается в его собственный. – А вот и мы. – Тома ухмыляется с полным осознанием приторно-сладкой чуши, которую озвучил, а у Чайлда плавится сердце. И это, должно быть, слишком меняет ему выражение лица, поскольку Тома немедленно зачёсывает его рыжую чёлку и целует, вытягивая шею. А потом отталкивается от груди Чайлда и валится рядом в снег. – Ты так разлёгся неудобно, кошмар. – Неудобно, чтобы поцеловать? – фыркает Чайлд. – Да и прирезать тоже не с руки. – Тома двигается ближе, и Чайлд снова его целует, касаясь щекой снега. Тома кладёт ладони ему на виски, гладит за ушами, приятно чешет затылок, и руки у него тёплые-тёплые, будто только из варежек. Он касается замёрзших кончиков ушей Чайлда, проводит языком по его нижней губе, и он весь такой мягкий и тёплый, что Чайлд мелко дрожит и не знает, за что ему хвататься. Он садится в сугробе и притягивает Тому себе на колени. Тома, как он теперь чувствует, тоже дрожит. И тоже не от холода, с его-то горячими руками. Он обнимает Чайлда за голову и прижимает к своей груди, Чайлд же обнимает его за поясницу и прислоняет одну ладонь к животу. Гладит большим пальцем. – Ты надолго? – шепчет Тома ему в макушку. – На три недели. – бубнит Чайлд в складки пуховика и чувствует, как руки вокруг его головы сжимаются сильнее. Тома ничего не отвечает. – Я просил больше. От него пахнет, Чайлд это чувствует только сейчас. Запах, совсем не похожий на то убийственное амбре, с которым Чайлд уже познакомился восемь месяцев назад, щекочет ему ноздри, обволакивает и норовит забраться под одежду. Чайлд тянет носом. Сейчас ему не понять, это обычный запах Томы, или же беременность с её гормональными сдвигами приводит к таким изменениям, но ясно одно – ему становится очень спокойно и мирно. Он прижимается теснее, и Тома расстёгивает пуховик, сгребает Чайлда за загривок, когда тот носом раздвигает полы пуховика и дышит глубже. Чайлд оглаживает живот Томы, приближается к его шее и, поддавшись порыву, широко облизывает её. Тома вздыхает и сжимает его ладонь на своём животе. – Спать хочу. – Чайлд кладёт голову ему на плечо и широко зевает. Тяжесть двух бессонных ночей становится ещё невыносимее в облаке этого убаюкивающего запаха, так что даже отмороженная на снегу задница сейчас не заставит его подняться. – Ты совсем не чувствуешь момент, господин Предвестник. – раздражённо бубнит Тома. – Называй меня так почаще. – сонно улыбается Чайлд, но инстинкты всё равно оттаскивают его от Томы прежде, чем тот успевает защемить ему нос застёгнутой молнией. – Эй! – Пойдём. Дома поспишь. – Тома соскакивает в сухую прогалину, которую растопил, и подаёт Чайлду руку, чтобы помочь ему спуститься. По дороге к дому выясняется, что Тома собирал в роще свежие еловые ветки, потому что Тевкру задали в школе поделку на новогоднюю тему, и они решили сделать Деда Мороза в шубе из еловых иголок. Чайлд говорит, что всё детство в таких случаях делал деда из шишки, и Тома заливисто смеётся. Конечно он соскучился. Когда они входят в деревню, уже нисходят ранние сумерки, и фонарщик зажигает уличные огни. Тома кивает нескольким женщинам у продуктового, встаёт на шаг ближе и берёт Чайлда под руку. – Уже познакомился? – Чайлд прижимает локоть к телу, притискивая руку Томы ближе. – Очаровал их, как мог. – Тома наигранно улыбается очередным знакомым лицам, и крошечный уголок его тьмы наконец являет себя. – Так трудно сдержать своё любопытство, когда видишь бесхозного беременного омегу. – Суки. – цедит Чайлд, ядовито улыбаясь в тон Томе попадающимся знакомым лицам. – Твоя мама почти со всеми ними переругалась. Чайлд смеётся. – Это она может! – он заглядывает Томе в глаза. – Хочешь я тоже с ними поругаюсь? – Лучше женись на мне. Тома останавливается, и Чайлд тоже тормозит. Лицо Томы становится жёстче, напряжённей, и Чайлду сейчас остаётся только гадать, что же происходило все эти месяцы, что Тома был в Морепесок без него. Он поэтому так скупо отписывался? Или из-за этого так часто плакал? Выбрал подработку из дома вместо того, чтобы выйти в люди? Чайлд глядит в густо зелёные глаза напротив и понимает, что все эти вопросы подождут. Он думал, что за всю свою жизнь преклонит колено лишь перед одной Царицей, и всё же он опускается. – Тома, ты выйдешь за меня? Тома смотрит со смесью обиды, скрестив руки над внушительным животом. Раздувает ноздри. Фыркает. – Напишу Аято, что поставил предвестника на колени, вот он удивится. – Эй! – оскорбляется Чайлд. – Ну хорошо! – Тома подходит ближе, и без своей налобной повязки выглядит совсем как местный. Очень просто и мило, но только на первый взгляд. – Так и быть. Я выйду за тебя. – Так и быть! – дважды оскорбляется Чайлд. – Я тут перед ним- Его обрывает поражённый детский вопль. – Братик?! И топот нескольких пар ног по утрамбованному снегу. – Братик Аякс! – орава мелкотни сбивает его с ног и валит на землю. Чайлд ловит наугад кого-то одного, стягивает с него ботинок и щекочет крошечную пятку. Антон заливается пронзительным смехом и бьёт Чайлда в грудь. – Прекрати! – он весело кричит и пытается выдернуть ногу, но Чайлд слишком чувствителен к прерванным моментам. – Ахахаха! Перестань, Аякс! – Аякс! – Тоня, старшая из них, обнимает Чайлда за шею, и он решает выпустить Антона, чтобы обнять её обеими руками. – Мы так скучали! – Я тоже скучал. – она совсем маленькая в его руках, но уже не такая маленькая, какой была пару лет назад. Чайлд прижимает её теснее. Ещё пара таких командировок, и она превратится во взрослую статную девушку, от которой глаз будет не оторвать. – Я тоже хочу! – пищит Тевкр и ревниво влезает между ними, так что Чайлду приходится переключиться на него. – Аякс, ну Аякс! – Ну что ты бесишься. – Чайлд щипает его за щёку, и Тевкр обхватывает его обеими руками. Младший Антон, нацепивший обратно свой сапожок, тоже подлезает Чайлду под руку, и он стискивает их обоих. – Батюшки-светы. – вальяжно тянет шутливый женский голос, и Чайлд не может в тот же миг не помолодеть на несколько лет. – Я видела то, что я видела? – Матушка. – Чайлд улыбается во всё лицо, но мама вместо него подходит к Томе. – Я могу вас поздравить? – обращается она к Томе заговорщическим тоном. – Сейчас он довозмущается, и скорее всего можно будет. – ехидно щурится Тома. Их сближенные фигуры могли бы быть замечательным постаментом наглости. – Я!- Фигуры синхронно поднимают брови. – Ой ну вас! – Чайлд, чертыхаясь, поднимается с места. – Дети, пойдём от них! – Мы не дети! – возмущаются младшие, но всё равно следуют за Чайлдом. Тоня берёт Чайлда под руку, другой рукой он берёт ладонь Тевкра, Тевкр держит руку Антона в пухлой варежке. Они все скучали, да и Чайлд тоже. Просто он научился откладывать эту тоску по близким туда, где она не тревожит его каждый день. – А вы каким чудом здесь оказались так поздно? – он еле-еле переставляет ноги, чтобы подстроиться под меленькие шаги Антона. – Мы искали Тому! – подаёт голос Антон и зевает. – Он сказал, что вернётся где-то через час, но запропастился. Мы испугались. – Тоня виснет на руке и смотрит на Чайлда во все глаза. Наверное, он поменялся за эти несколько лет. Да и она стала выше, детская припухлость сменилась на подростковую вытянутость. Она ещё не в курсе, какой красавицей стала. Чайлд улыбается. – Ну что с ним может случиться? Тома большой мальчик, к тому же, у него есть копьё. – К нему иногда цепляются... всякие взрослые. С тихим всхныком Антон выдёргивает свою ручку из хватки Тевкра. Тевкр тормозит, и Чайлд решает временно отложить все мысли о том, кто же мог цепляться к Томе всё это время. – Антон, пойдём домой! – Тевкр машет рукой. – Нет! – Антон капризно вскрикивает и норовит убежать, но врезается в ногу подошедшего Томы и со всех сил вцепляется в неё руками. Тома присаживается на корточки. – Устал, маленький господин? – он заправляет выбившиеся рыжие прядки обратно под шапку, заодно гладя Антона по щекам, и тот вспыльчиво сопит. Тома обнимает его за спину, подбирает под попу и, привлекая к себе ближе, поднимается с ним на ноги. Инстинкт толкает Чайлда оказаться рядом быстрее, чем он успевает сознательно это обработать. Он берёт Антона под руки и тянет на себя. – Дай сюда. – Я и сам справлюсь. – Тома смотрит недоумённо, но без явного желания протестовать. – Я знаю. Просто отдай. Антон, едва успокоившийся, снова принимается хныкать, и тут запах Томы, до этого присутствовавший практически незаметной вуалью, изменяется. Он становится плотнее, гуще, укромными волнами распространяясь вокруг и убаюкивая. Антон сонно щурится и расслабляется в их руках. Подняв взгляд, Чайлд находит в глазах Томы такое же шальное озарение. – Дай свой шарф. – Чайлд забирает Антона, и Тома спешно сматывает со своих плеч цветастый платок, а затем наматывает Чайлду на шею. Антон вяло гудит, пока они возятся, но когда всё сделано, тянется руками и вцепляется в шарф, попутно обнимая Чайлда за шею, и наконец затихает. Чайлд уверен, что его собственный восторг с лихвой отражается в глазах Томы, потому как они просто сияют. – Это что это вы такое сейчас сделали, я что-то не поняла? – с лукавым прищуром склоняет голову матушка. – Я тоже так хочу, особенно когда Тевкр не хочет утром в школу идти. – Не-ет! – в притворном ужасе голосит Тевкр и припускает в сторону дома. Матушка зычно смеётся и подбирает Тоню под локоток, уводя вперёд, а когда Тоня хочет обернуться, поддёргивает её ближе. Удивительно, как женщина, которую Чайлд с детства считал прозорливой демоницей, с годами не теряет сноровки. Им с Томой действительно нужно поговорить. – Классно вышло. – Ага. Хотя такого раньше не случалось. – Тома задумчиво клонит голову. – Запах, конечно, успокаивает детей, помогает заснуть или расслабиться, но не более. – Может быть, это от того, что… – Может. – обрывает его Тома. Может это от того, что они наконец воссоединились. Странно было бы полагать, что раз запах Томы способен разморить Чайлда, то в обратную сторону не происходит ничего подобного. Но пройдут три недели, и эта идиллия рассыпется. – Я рад, что ты согласился. Тома хмурится, припоминая, о чём идёт речь, и соединяет руки за спиной. – Я же сам предложил. Чему тут радоваться. – Всё равно. – Брось, Чайлд. Всё это не так серьёзно. – он мотает головой. – Для меня серьёзно. – Чайлд меняет руки, которыми держит Антона, чтобы распределить напряжение. – Или ты согласился расписаться только для того, чтобы от тебя отстали деревенские? Тома запрокидывает голову и смотрит в бескрайнее звёздное небо над ними, беспечно продолжая шагать вперёд, и Чайлд думает о том, что Тома, скорее всего, никогда не уехал бы из Инадзумы, если бы ему там было хорошо, и ни за что не остался бы в Морепесок, если бы ему стало здесь плохо. Безусловно было то, что доставляло ему дискомфорт, но, видимо, было и то, что этот дискомфорт перевешивало. – Не только поэтому. Но, знаешь, одна только возможность заткнуть им всем рты твоей фамилией в моём паспорте так бодрит. – Тома смотрит на него с той же улыбкой, с какой не далее пяти минут назад поправлял Антону волосы. Конфетная обёртка сползает с твёрдого камня. Человек безошибочно распознаёт тьму, схожую с его собственной. Чайлд знает наверняка, что есть люди мягкие как по внешности, так и по натуре, но это редкий случай. Обычно люди твёрдые снаружи, а внутри нежные и беззащитные. Если же человек и внутри и снаружи жёсткий, как паркетная доска, значит он либо многого добился, либо же не добился ничего. А если мягкий и добрый человек спит с ножом под подушкой, заигрывает с Предвестником или переезжает в самую недружелюбную страну во всём Тейвате, значит всей доброты в нём - на тонкий гумусовый слой. Чайлд глядится в Тому, как в зеркало. – Ты чего язык проглотил? – Что произошло, что ты уехал из Мондштадта? – Что произошло, что у тебя стали мертвецкие глаза? Чайлд жуёт губу. – Я свалился в Бездну. – Ммм. – Тома в тысячный раз отводит взгляд. Тяжело вздыхает. – Боже, какой ты сложный. – А с Аякой было проще? – поддевает Чайлд. – Камисато Аяка хорошо знает своё место. – Тома с непосредственной искренностью раскрывает ладонь и тычет в середину указательным пальцем, как на карте указывая это самое место. – Вот здесь она сестра главы клана, а вот тут всё, что обусловлено её положением – реплики, манера держаться, стиль одежды, количество приближённых. Всё как по нотам. Но ты же! – Тома притворно возмущается, сбрасывая накал момента. – Ты вроде наделал шуму в ЛиЮэ, и в целом Предвестники, а ещё твои глаза, и Мариша рассказала про твою кровожадность. Но я не вижу всего этого. – и в тысячный раз он смотрит на Чайлда. – Так. – Ты даже на одно колено встал, Чайлд. Чайлд очень сильно пытается думать, но у него плохо получается. – И это что-то меняет? – он решает понаблюдать за ними обоими. – Я будто не знаю тебя настоящего. Раньше, услышанные со стороны, эти фразы напоминали Чайлду сущий бред, но сейчас, когда он спустя столько месяцев снова видит Тому, улыбающегося и острящего, это… Невероятно, всё тот же бред. Чайлд делает несколько быстрых широких шагов, обгоняет Тому и встаёт перед ним. Слегка подбрасывает в руках Антона, чтобы привалить его к себе ближе. – Вот я настоящий. – Потрясающе. – кисло отвешивает Тома. – Слушай! – Чайлд восклицает, но тут Антон принимается шевелиться, так что приходится говорить тише. – Послушай, мы оба друг друга не знаем. То есть, ты знаешь обо мне чуть больше с того, что разносит молва, и от моей мамы; я знаю только то, что ты работал в комиссии Яширо. Но я здесь. Ты здесь. – Он здесь. – Тома показывает на Антона. – Она здесь. – Чайлд показывает на томин живот. – Она? – переспрашивает Тома, и Чайлд чувствует, как к лицу приливает жар. Тома улыбается шире. – Ты что, хочешь девочку? Чайлд стыдливо отворачивается, чтобы продолжить путь домой, но Тома просовывает свою руку под его, прилаживается идти рядом. – Ча-айлд Тарталья. – тянет он с долей издёвки. – Будто ты сам об этом не думал. – обиженно бубнит Чайлд. И Тома смеётся. Искренне, заливисто и очень беззаботно. Он кладёт руку на живот, поглаживает его и приваливается к Чайлду плотнее. Не будь они одного роста, он бы наверняка и голову ему на плечо положил. – Конечно думал. С тех самых пор, как представился, как омега. – он говорит тише обычного, и Чайлд решает его не прерывать. – Я мечтал, что попаду в мир, где люди следуют правилам, где есть ясные границы, где нет хаоса, вседозволенности. Где доброта – прямая обязанность человека, а не выбор. Где не нужно бояться за каждый свой шаг. Он отвечает на тот вопрос, с запозданием отлавливает Чайлд, и хоть размыто и скомкано, но это уже больше, чем Чайлд знал о нём несколько минут назад. – Я всегда хотел девочку, и ещё хотел безопасного дома для неё, и надёжной семьи. Но, видимо, город свободы пророс в меня глубже, чем я рассчитывал. – он поворачивается к Чайлду с лицом сообщника по тайному сговору. – Заскучал в Инадзуме? – поддёргивает головой Чайлд. – Настолько, что даже пришлось швырнуть копьём в сёгуна Райден. – Тома показушно закатывает глаза. – Хочу знать про это всё! – смеётся Чайлд. Не успевшая натянуться, атмосфера между ними расслабляется, и оставшиеся несколько минут до дома они просто молча скрипят сухим снегом под подошвами. Антон сопит Чайлду на ухо. Уже дома Чайлд передаёт Антона отцу, пользуясь правом вернувшегося с долгой службы солдата первым занимает ванну, в которой маникюрными ножницами расстригает швы на левом плече и отмокает до тех пор, пока едва не утапливается, нечаянно задремав. Вдоволь накупавшись, он обряжается в домашнюю одежду, надевает поверх ещё халат, и перехватывает на кухне лёгкий ужин из маминых рук. Неполная тарелка ленивых голубцов да кружка несладкого чая. За столом Тоня с Тевкром успевают выбить у него обещание налепить с ними пельменей на выходных, сходить на каток и помочь с этой несчастной поделкой для школы. А ещё – сказка на ночь. Обязательно. – Может хотя бы завтра? – зевает Чайлд. Едва отхлынувшая волна усталости захлёстывает его в очередной раз. Он даже не уверен, что сможет различить буквы в книжке. Дети делают пронзительно щенячьи глаза, а едва выкупанный руками Томы Антон, водруженный на колени Тони, даже напускает слёз. – Ну ладно! – Чайлд сдаётся и идёт в детскую, по пути хватая с полки первые попавшиеся сказки. Неожиданно это оказывается совершенно незнакомая книга в богатом красном переплёте. – Что-то не припомню такую… – бормочет он себе под нос, пропуская детей вперёд себя раскладываться по постелям. – О, это я заказал! – Тома подходит ближе и заглядывает Чайлду через плечо. – Беспризорные дети в Инадзуме любили, когда я им читал эту книгу, так что решил заказать одну сюда. – Приятные воспоминания? – Чайлд смотрит в сторону Томы и не может решить, насколько сейчас будет уместно поцеловать его. – Сложно сказать. Скорее просто кусочек прошлой жизни. – А-аякс! – требуют детские голоса из комнаты. – Всё! Пойду пока помоюсь, а ты развлекайся. – Тома отходит на полшага. – А может я лучше пойду с тобой помоюсь и заодно поразвлекаюсь? – похабным тоном выводит Чайлд, за что получает выражение крайнего отвращения на красивом лице. – Эй! – Ая-якс! – аккомпанирует детский хор. – Иду, иду! – он взглядом провожает уходящего Тому и заныривает в приятный полумрак комнаты. Зажигает лампадку возле кресла, устраивается поудобнее и раскрывает книгу. – Матушка змея! – Слышали! – Так. Ммм. О факире и мышах. – Короткая! – Так, либо я читаю, либо вы читаете сами. – вспыляет Чайлд. Дети кротко затихают. – Будет короткая, значит прочитаю следующую. Итак. – он прокашливается, настраивая голос на умиротворяющую тональность. – Эту сказку рассказал моему деду столетний воин. Воин же слышал её в детстве от своего прадеда. Вот и посчитайте, как давно всё это было. А сказка наша о том как крестьянин спас страну свою от чужеземцев. Антон засыпает ещё на первой сказке. Утянутый его дремотой, следующим сдаётся Тевкр, Тоня же терпит до победного, сверкая голубыми глазами пока сам Чайлд не начинает клевать носом. На пятой попытке прочитать слово "опростоволосившийся" он сдаётся. Чайлд закрывает книгу, подходит к её кровати, гладит по голове и невесомо целует в лоб. – Спи сладко, принцесса. – До завтра. – шепчет Тоня, подкладывая ладонь под щёчку. – До завтра. – Чайлд подмигивает ей и задувает лампадку. На цыпочках покидает комнату, как можно тише притворяет за собой дверь. И находит Тому в зале сидящим возле окна в глубоком кресле. С ногами, сложенными на банкетку, завёрнутый в вязанный плед, он опёр висок на нетвёрдо сжатый кулак и, судя по всему, задремал. Ещё один шаг по скрипучему паркету – и он проснётся. Чайлд даёт себе несколько секунд насладиться моментом, а затем усталость переламывает его сердечные порывы. Он подходит к Томе и присаживается рядом с ним, свидетельствует его медленное пробуждение. – Сколько я проспал. – вяло мямлит Тома. – Пойдём спать. – Чайлд протягивает руку, и Тома берётся за неё, другой рукой придерживая плед. Честно, Чайлду было бы гораздо проще просто взять его на руки и отнести в комнату, но он тренировался как воин, жилистый и гибкий, а не как рестлер. Тому он точно не поднимет. Тома трёт глаза и, чёрт, держать его за руку так приятно. Он позволяет вести себя практически вслепую, когда прикрывает и растирает припухшие веки, и его ладонь всё такая же тёплая, гораздо теплее, чем руки Чайлда. – Ты же живёшь в моей комнате? – Угу. – Тома, видимо в преддверии долгой ночи совершенно не торопится просыпаться, предпочитая растягивать дремоту в самом поверхностном её состоянии, так что Чайлд сам ведёт их к комнате, зажигает светильник и откидывает покрывало с застеленной кровати. Грешным делом присматривается к лоскутному коврику рядом с постелью. – Иди сюда. – шепчет забравшийся под одеяло Тома. Что ж, коврик, похоже, не сегодня. Чайлд стягивает домашние штаны, гасит свет и ложится рядом. Едва не отрубается в ту же секунду, как голова касается подушки, но есть последнее на сегодня, что ему важно сделать. Он подползает вплотную к повёрнутому спиной Томе и касается носом его шеи. Если память его не обманывает, то вот эти канавки – следы его собственных зубов. Он прикусывает это место, и Тома вздрагивает, испуская улыбающийся вздох, когда Чайлд зализывает укус. Подумать только, эта детская, его комната, в которой он вырос, из которой он сбежал, чтобы свалиться в Бездну, а потом ушёл сам, чтобы стать членом фатуи, теперь вмещает то, что он совсем скоро сможет считать своей маленькой семьёй. Он рукой забирается Томе под футболку, проводит ладонью по большому животу, кусая Тому за ухо, и тут чувствует крошечный удар. Он бы и в первый раз не списал это на галлюцинацию, но удар повторяется. – Это… – он отлипает от уха Томы и затаивается у его плеча, собирая всё своё внимание на нервных окончаниях ладони. – Ага. – шепчет Тома и накрывает его ладонь своей. – Она та ещё драчунья. Надеюсь, не пойдёт этим в тебя. Чайлд мстительно кусает его за плечо и получает ещё один пинок крошечной пяткой. Тома улыбается. – Да она тебя защищает! – ворчит Чайлд. – Это точно. – Тома оборачивается и утягивает Чайлда в долгий поцелуй, медлительный, нежный, изучающий. Чайлд не думает, что скоро сможет привыкнуть к разделению таких интимных моментов, особенно когда Тома еле слышно стонет, стоит только Чайлду с нажимом прочесать пальцами его загривок. Он хочет его невыразимо сильно, но они оба слишком устали. Чайлд – от бессонных ночей, пустых постелей, тоски по дому. Тома – от одиночества в большой семье, томительной беременности и напряжённого ожидания. Он не отпускает руку Чайлда, когда тот пытается её убрать, и сплетает их пальцы на собственном животе. Чайлд же сползает чуть ниже и пристраивает лоб на томин загривок, глубоко вдыхая бархатистый домашний запах, который разливается вокруг Томы. – Сладких снов. – шепчет он на излёте сознания, и Тома мягко стискивает его пальцы. – Спокойной ночи. – шепчет Тома. И Чайлд наконец проваливается в сон.