Ангел в снегах

За руки не взялись, даже когда скрылись от проезжей части в лесном массиве с россыпью высоченных сугробов. Ваня знал, что мечтать о нежностях — глупость, но всё равно ждал их. А потому разочаровался и обиделся. Василий, конечно же, на кислое лицо друга внимания не обратил. Достал старую Canon, закрепил широкоугольный объектив, посмотрел сквозь видоискатель. Нахмурился, из-за чего морщины меж бровями сложились в крест. Щёлкнул. Белые курганы — могилы бесчисленных трав — не дрогнули, дубы с прелой, не сброшенной листвой, не шелохнулись. Щёлкнул снова. — М-м, — довольно протянул Василий, всё ещё смотря сквозь видоискатель. — Красиво? — спросил Ваня. Василий не ответил. Щёлкнул. Погода была чудесной — явление весны пред Новым годом. Солнце с безоблачного неба сияло ярко, слепило, пронизывало жаром сквозь перчатки и куртки. Было тепло, но в меру, чтобы снег не таял, а оставался плотным и очень липким, идеальным для снежков. Ваня слепил один, смеясь, метнул в согнутого в поисках идеального кадра друга. Снаряд вскользь задел плечо, снежные брызги облепили камеру. Ваня на мгновение забыл, как дышать. Василий молча выпрямился, хмурый, по-старчески суровый. Отряхнул Canon, осмотрел. Потыкал пищающую сенсорную панель, глянул в видоискатель, щёлкнул. Всё хорошо. Убрал камеру в утеплённый чехол и только после этого посмотрел на Ваню. — Больше так не делай. — Вась, я не хотел… — Не делай. Они пошли вглубь леса, спустились по замусоренной лощине, вышли к болоту — сюрреалистичной белизне со сливающимися в монохромный узор берёзами. Василий остановился, потянулся к рюкзаку за Canon. Ваня пошёл вперёд, не дожидаясь и наивно полагая, что его сфотографируют. Выпрямил спину, как будто сзади заметно. Щёлк. Снежком по макушке. — Сука! Обернулся, отряхивая шапку. Василий улыбался, скатывая второй снежок. Ваня не мог двинуться с места, глядя на чарующую улыбку, смеющиеся глаза. А ведь он иногда забывал, что Василий не только хмуриться умеет, что борозды над бровями — мимические, а не статические. Как же он прекрасен, когда не серьёзен… Щёлк. Снежок слабо ударил в грудь. — Кому-то щас намылю рыло! Ваня оттаял, широченно улыбаясь, рывком набрал снега и пошёл в нападение. Щёлк, щёлк, щёлк. В конце, изрыгая жуткий, пускай и наигранный, клич, увернулся от снаряда, молниеносно подобрался к Василию, схватил за ворот куртки, но рыло намылить не смог. Замер, как пару мгновений назад, заворожённый осклабленным, краснощёким, красноносым лицом. Невольно приблизился, желая поцеловать. Улыбку напротив словно стёрли ластиком, а над бровями снова сложился крест. Василий спокойно отнял от себя руку, стянул с плеча рюкзак, раскрыл, вытащил чехол с камерой, будто не замечая друга. Ничего не произошло. Так говорила его спокойная хмурость. Ничего. Не произошло. Ваня принял правила игры, медленно отошёл. А чего ещё он мог ожидать? Ничего, в самом деле, не произошло, хотя парню показалось, что внутри он умер. И что, буквально на мгновение, мир перевернулся с ног на голову, берёзы корнями устремились в небо. Но стоило моргнуть — и всё в порядке, разве что сердце бьётся учащённо от обиды. Из-за заснеженных берёз вылетела сорока, села на сугроб, не проваливаясь. Двумя скачками приблизилась к Василию, покосилась боком. Ваня смотрел на это и не мог избавиться от мысли, что сорока вот-вот заговорит. Что она и сделала: — Ох, слыхала я, что Ванька потерял её, а теперь устремился в погоню! — причитала сорока женским голосом. Ваня вылупился на говорящую птицу, близкий то ли к обмороку, то ли к истерике. Успокаивала лишь безмятежность Василия, который, словно не слыша сороку — ведь это невозможно! — спокойно застегнул чехол, разблокировал Canon. — Кого потерял? — спросил, прикладывая камеру к лицу. — Кого-кого, любовь, конечно же! — К кому? — К тебе! — Серьёзно? — обратился Василий к другу, опустив Canon. Ваня, как бы сильно ни старался, ответить не мог. Чувство беспощадного бреда парализовало. Пересилив себя, он тихо шепнул: — Коллективное безумие… Крест разгладился, брови поднялись, борозды удивления прорезали лоб. Василий осторожно шагнул к другу. — Вань, всё хорошо? — Я спешу! — встрепенулась сорока. — Осведомить надо ещё трёх дураков! Выслушайте, а потом творите, что хотите! Соблюдайте регламент. Василий коротко кивнул Ване, мол, потерпи. Сорока перелетела на сугроб повыше, почти сливаясь с берёзовой стеной. Театрально выставила крылья и заговорила: — В некотором царстве, в некотором… — Ты же спешишь, — тут же перебил её Василий. — Мерзкий юноша, — застрекотала сорока. — Хорошо, без вступления пойдём, сразу к потере. Так вот, влюбился Ваня на первом курсе в одногруппника Василия и вскоре с ним крепкую дружбу завёл. Пошла о том молва среди студентов прочих, дескать, не просто дружба там, а любовь; от малого до великого все судят, толкуют. Вот только напрасно. Нет ещё отношений. Скромен Ваня, а Василий на чувства туповат. — Можно не так грубо? Я бы назвал себя неэмпатичным. — С низким социальным интеллектом, — отрезала сорока. — Между тем наступил второй курс. Ваня понял, что панибратством да объятиями одними сыт не будешь, а потому пригласил друга в лес. Сделал он это затем, чтобы наедине в симпатии признаться, пока Василий бесчувственность свою сквозь фотографии красочные сублимирует. Тут-то любовь взяла и потерялась! Сорока чуть выше подняла крыло, быстро ковырнула клювом, почистила. Глухо защебетала. — И направились Ваня с Василием в болота по любовь. Долог и мучителен был их путь. Шли-шли, пока три пары железных ботинок не истоптали, три посоха железных не изломали, три железных просвиры не изглодали… — А давай как-нибудь без этого? Сорока остановилась, злобно глянула на Василия. Ване показалось, что она не на шутку обиделась. — Мерзкий юноша! Надеюсь, вы ошибётесь да сдохнете! — замахала крыльями и сорвалась в воздух, мгновенно растворившись среди берёз. А была ли она? — Пойдём? — тут же спокойно спросил Василий. Ваня не ответил, высматривая сороку меж заснеженных ветвей. Монохромное пространство оттенилось пурпуром, тени ожесточились. Неужели так быстро стемнело? Ещё даже не вечер. Посмотрел на небо. Тучи ртутью разлились по синеве. Шёл мелкий-мелкий снег. — Что за пизд… — Не надо! — громко прервал Василий. — Только не ритуальными фразами. Не в лесу. Идём? — Вась, что происходит?! С нами только что болтала птица! — Ты в порядке? — Василий подошёл ближе, камеру держал на локте за ремешок. — Нет! Я не в порядке, мне офигительного плохо! У меня закислились мозги, понимаешь? Я сам ничего не понимаю! Срочно идём к остановке и едем в ближайшую поликлинику! У нас контузия, шок, дебилизм, истерия, грибной передоз. Прочь отсюда! Крест разгладился, Василий усмехнулся. — Смешно. Лол, кек. Пошутили и хватит. Давай, идём, иначе я в самом деле поверю, что ты чокнулся. Ну же. — Он взял Ваню за руку и, как ребёнка, повёл в болото. — Быстрее, иначе не успеем выискать дар. Ладонь у Василия была жилистой, горячей. Ваня крепко сжимал её и шёл, нисколько не сопротивляясь, только стискивая зубы. Семенил по вытоптанным с годами дорожкам, перепрыгивал через канавки, с трудом, забивая сапоги снегом, перебирался по кочкам. Среди берёз темнели лиственницы, ёлки. Ваня мог поклясться, что на острую хвою некоторых красавиц были нанизаны яблоки и апельсины. «С этим миром что-то не так, — думал парень, тяжело дыша. — Вроде, всё в порядке, а вроде, какое-то дерьмо». Они шли недолго. Ваня прекрасно знал лес — если так можно назвать заросшую деревьями землю, с четырёх сторон окружённую дорогой, — поэтому понимал, в какой его части находится. Рядом окружное шоссе, до него меньше километра. Вот только почему не слышно шума от проезжающих автомобилей, гула ветра? «Дар» ждал путников на пустыре, примяв под себя сухой камыш. Взгляд в первую очередь привлекал лысый пах между вульгарно раздвинутых жирных ног, лишённый, однако, женского и мужского начала. Идеальное кукольное лицо тупорыло смотрело себе на грудь, пухлые руки покоились на сломанных стеблях. Прекраснейший обмороженный труп. — Ангел, — шепнул Василий, сфотографировал. — Твою мать. — Ваня, с трудом заставив себя не пялиться на «дар», достал телефон, связи не было. — Сука… Пошли к дороге. — Зачем? — Это труп, Вась! — голос сорвался в истерике. — Труп! — Ага. — Щёлк. — И что? Ваня отвернулся, сцепив руки, которые дрожали то ли от ужаса, то ли от злости. Снежная пыль безмятежно сыпалась с ртутного неба. За спиной раздался очередной «щёлк». Парень развернулся, скрежетнул зубами. — Ты больной?! Грибами зашырнулся или как? — В отличие от некоторых, я таким не занимаюсь. — Василий, разглядев в лице друга крайнюю степень отчаяния, тяжело выдохнул, убрал Canon. — Ну что? Что не так? Зачем к дороге идти? — Вызовем полицию. — Зачем? Мы и сами можем его съесть. — Не понял. — Ваня, это всего лишь тело ангела. — Василий шаркающими движениями откинул стебли камыша, носком поддел жирное бедро. — Не трогай! — Тише-тише. Не трогаю. Ногу убрал, всё. Я тебя не понимаю; если это шутка, то она затянулась. — Перед нами, — Ваня чуть ли не брызгал слюной от ярости, — грёбаный труп! — Да. Ангела. Скажи, ты собираешься каждой мёртвой белке или замёрзшему голубю полицию вызывать? Я не догоняю. — Пошли к дороге, — отчеканил Ваня и развернулся. Василий ругнулся, но пошёл следом. Вышли быстро. Лес просто в один момент разделила линия чёрного шоссе, окаймлённого заледеневшей насыпью. Друзья остановились возле неё, не перебираясь к асфальту. Ваня разблокировал телефон, облегчённо выдохнул: связь появилась. Позвонил на номер «112». Трубку взяли на удивление скоро. Рассказал о находке, объяснил, куда надо ехать, пообещал оставаться на месте. Василий, пока длился разговор, бил себя по лбу, матерился. — Ну что за идиот, ну что на тебя нашло?! Ваня показал ему фак, убрал телефон во внутренний карман. — Ждём. — Ждём, — злобно поддакнул Василий. Молчали оба. Ваня очистил штаны, выбил из ворота обуви снег, растёр замёрзшие руки. Вид говорящей сороки не выходил из головы, собственно, как и прекрасного, почти кукольного, трупа. Какое-то безумие, но слишком реальное, чтобы быть неправдой. Здесь точно нет его вины?.. Кашлянул. Испуганно выдохнул: тишина ударила по ушам. Только сейчас он понял, что вокруг невероятно тихо, лишь едва-едва воет ветер. Шоссе пустое, что неправдоподобно для одной из выездных городских дорог. Только всё тот же ветер. И только мягкий снежный скрип под ботинками Василия. Последний замер, глянул на Ваню. Крест очертился. — Может, хотя бы палец съедим, пока не приехали? Далёкий гул мотора зазвучал как вблизи. Вскоре из-за поворота показалась машина с выключенными мигалками. Ваня взобрался на насыпь, замахал руками. Когда с трудом съехал с горки, следователи уже припарковались у обочины, почти вплотную к насыпи, и торопливо вышли. Было их двое — однолицые, безволосые, плотные, в тёмных бушлатах с меховыми воротниками и в шапках без козырька. — Ангел! — раздражённо крикнул Василий, скатываясь вслед за Ваней. — Там ангел! — Не человек? — спросил один из полицейских, говорил в нос, но чётко и громко. — Нет! Тот, который спрашивал, цокнул, второй достал рацию и, как только затихли помехи, невнятно, не менее в нос, что-то проговорил. Первый в это время спросил у Вани: — В первый раз? Ответил Василий: — Да, кажется, он в первый раз. Первый харкнул в снег. Второй убрал рацию, вытащил из кармана вейп и затянулся. Причмокнул. — Ну что ж, придётся съесть вашего ангела. Не просто же так мы приехали. Ваня ощутил, что как никогда близок к тому, чтобы расплакаться. Первый полицейский глянул на машину, поправил шапку, уже слегка припорошённую снегом. — От чертей закрыл? Второй выдул ладановый дым. — Крестик повесил. Ни одна дохлая манда не залезет. Ну, ребятки, ведите. Ваня кожей ощутил жар гневного взгляда Василия и буквально прочитал мысли друга: «А ведь мы могли сами его съесть!» Ангел покоился всё там же — ещё более красивый, усыпанный кристалликами-снежинками. Первый полицейский присвистнул, сел на корточки, ощупал бугорок живота, надавил. Одобрительно замычал. Второй спрятал вейп в карман, из него же вытащил складной нож, воткнул в жирное бедро — лезвие вошло будто в нагретое масло, плоть немного промялась, кровь не выступила. Ваня смотрел как в бреду, ошалело глянул на Василия. Друг облизнулся, наблюдая за разделкой, крест над бровями почернел. Первый полицейский аккуратно выводил ножом круг. Второй присоединился, но точно таким же ножом быстро, надавливая, вырезал квадрат. Порезы были бескровными, широкими, с едва заметными трещинами, словно по корке пирога. Оба одновременно, выгнув кисть, подрезали сердцевину и осторожно подняли «куски». Без костей, слоёв жира, мяса, тонкой плёнки фасций — просто однородная мякоть, издалека похожая на бледный пористый манник. Вкусили одновременно, замычали, захрипели. Прекрасный ангел зиял двумя фигурными дырами с темнеющим манником на дне. — Так подходите, не стесняйтесь! Ваня отрицательно помотал головой, но Василий охотно присоединился. Ему дали правую ладонь, он тут же откусил три пальца, зажмурился, чуть ли не хрюкнул от удовольствия. — Эй, парень, да не бойся ты, у всех бывает в первый раз, — позвал первый полицейский. — Я не буду есть человека. — Ты откуда такой взялся? Какой ещё человек? — чавкая, проговорил второй. — Ангел это. Ну а то, что дохлый… Сам виноват пернатый, что над лесом пролетал. Все знают, здесь хтонь живёт и таких вот жирных красавцев подстреливает. Не боись, подходи. Ангелы чистые — не отравишься. — Вань, — коротко позвал Василий и протянул половину ладони, переходящую в запястье. — Попробуй. Ваня скрежетнул зубами, но под ясным и таким милым взглядом Василия подошёл ближе, отломил немного рассыпчатой плоти с тонким, скрепляющим слоем кожи. Осторожно положил на язык, прожевал. Вкуса у ангела не было. Вообще. Но было послевкусие, сильнейшее, щиплющее язык. Едкая сладость с ложкой кислого уксуса. Захотелось ещё, но парень пересилил себя. Не настолько он безумен. Первый полицейский одобрительно кивнул: — Молодец. Мужик! Давно пора. Это бабы там у себя землю задабривают, мы же трапезничаем пищей мужской. Второй полицейский, прикончив свой кусок, наклонился к лицу ангела, соприкоснулся носом, поцеловал. Ваня внутренне вздрогнул. Мужчина оттянул губу трупа, кожа порвалась, словно плотный мармелад. С причмокиванием заглотил. Василий выдёргивал лоснящиеся золотистые волосы, тут же закидывал в рот. — Точно не хочешь, Вань? Они как хворост с клубникой. — Не, спасибо. Не голоден. К концу трапезы полицейские расчленили ангела. Первый закинул на плечи крошащиеся руки, второй прижал к себе жирную ногу, успевая выкуривать вейп. Плотный ладановый дым бил Ване в лицо. Также мужчины забрали себе зубы — белоснежные карамельки выковыривали ножами — и глаза. Однако, подумав, один глаз отдали Василию со словами: — Всё-таки неправильно это — дар у вас забирать, хоть он и вкусный. Оставим один. Надеюсь, не обосрётесь перед Амей. Мы приедем завтра: вдруг надо будет вас похоронить. Удачи! Ваня и Василий остались одни. На рыхлое, дырявое тело ангела было страшно смотреть — отсутствие крови, как ни парадоксально, делало картину ещё более извращённой. Единственная конечность, нога, вывернута, искусана и изрезана. На месте пальцев — размокший манник. Лицо — уродливая пародия на человека, обсыпанный снежинками кусок глины без глаз и с порванным ртом. Ваня отвернулся. — Кто такая Амя? — спросил он. Василий пожал плечами, не отвлекаясь от разглядывания глаза ангела на ладони. — Может, она украла твою любовь ко мне? — Да ничего никто не крал, не люблю я тебя! — раздражённо ответил Ваня. — Безумие! Вокруг происходит какое-то безумие! За что?! Почему всё так реально? Неужели дело в грибах?.. Вась, быстро давай мне свою камеру! Василий застыл с глазом во рту, белёсый ангельский зрачок мгновение смотрел на Ваню, после чего был заглочен. — Фу! Нахер ты это сделал?! Ай, забей, давай камеру. — Зачем? — спросил Василий, прожёвывая мерзкий десерт. — Хочу заснять ангела, небо, себя. Чтобы дома пересмотреть и убедиться — всего этого на фотках нет. Когда Canon оказалась в руках Вани, что-то в лесу изменилось — неуловимое, возможно, невидимое глазу. Как только объектив нацелился на расчленённого ангела, а кнопка съёмки щёлкнула, поднялся ветер. Он игнорировал деревья, ветви, для него не существовало преград, дул сильно, как в степи. Ваню и Василия привлёк шум ломаемых деревьев. Берёзы трещали, стволы лопались, в стороны били фонтаны щепок, в воздух поднималась снежная волна. Невидимая сила летела прямо на них, оставляя после себя чудовищный бурелом. — Амя! — крикнул Василий, крест сложился над бровями. — Там Амя! Ваня ничего не видел, кроме приближающегося разрушения. Колени дрожали, разумом завладела паника, побуждая бежать, но вместо этого парень приложил видоискатель к глазу и щёлкнул. Щёлк, щёлк, щёлк. С каждым разом на секунду показывалась фигура, парящая впереди заснеженного ада. Щёлк. Обнажённая женщина. Щёлк. Копна пшеничных волос тучей вздымается вверх, чернеет, становится ртутью небес. Щёлк. Костлявая, бледная, как труп. Щёлк. Амя. Безумный шквал замер, ангела засыпало берёзовыми щепками. Запахло влажной грязью. — Она стоит перед нами, — сказал Василий. Ваня опустил камеру, не решаясь сфотографировать Амю вблизи. — Она что-то хочет. — Василий вытянул шею, как гусь, боясь сойти с места. — Показывает на себя, на нас. На губы. — Только не говори, что… — Она хочет, чтобы мы поцеловались. Невдалеке с грохотом рухнула берёза, изрядно поломанная явлением Ами. — Я не собираюсь этого делать! — крикнул Ваня и едва устоял на ногах, так как земля содрогнулась; с верхушек деревьев посыпался снег. — Она, что, топнула? — Почти. — Василий сглотнул. — Просто шагнула. — В жопу всё! Ваня ремешком повесил камеру на локте, шагнул к Василию. Глянул на губы и тут же потерял решимость. — Безумие… — Выдохнул. — Тебе не будет мерзко? — Нет. Если не убьют — уж точно. Ваня нервно усмехнулся. Приблизился, прикрывая глаза, и поцеловал. В самом начале по-детски, символически соприкоснувшись губами. Потом, словно различив эхо от недовольного крика Ами, по-настоящему, упершись носом в румяную щеку. Василий ответил, неловко подняв руки, как будто не решаясь обнять. Первый поцелуй. Правда, радости он не принёс, было страшно, не более. Когда отстранились, Василий вытер губы ладонью. Ваня заметил это и почувствовал растущую обиду. — Она довольна? — Ещё что-то хочет. Указала на тебя, Вань. — Час от часу не легче! — Теперь на меня. И, нда… Она коснулась себя. В промежности. — То есть она хочет, чтобы я коснулся тебя в промежности? Некоторое время Василий не отвечал, смотря в пустоту. — Она дрочит. Ваня улыбнулся, разглядывая бурелом. Улыбка стала широченной, болезненной. Засмеялся — так, что аж выступили слёзы. Засмеялся и Василий. В истерике бились долго, видимо, всё то время, пока Амя себя удовлетворяла. — Снимай штаны. — А?.. — Снимай штаны. Не так я себе это представлял, но выбора нет. Василий, с крестом над бровями, стыдливо покрасневший, глянул так, словно не понял ни единого слова. Но тут же расстегнул нижние пуговицы куртки, развёл края. Не без труда справился со шнуровкой на утеплённых штанах, припустил их вместе с трусами, безостановочно матерясь. Матерился и Ваня, чуть наклонившись, глядя на сморщенный член. — А ты с-себе это представлял? — заикнувшись, спросил Василий, как будто стараясь разрядить обстановку. Ваня не ответил, протянул руку. Василий поёжился. — Твою мать! — Холодно? Прости. Он начал неспешно сжимать, как если бы играл сам с собой. Было странно ничего при этом не ощущать. Мошонка оказалась побритой. Несмотря на происходящее безумие, Ваня осознал, что хочет прикоснуться к ней. Член всё никак не поднимался, оставаясь не больше кулака, что ласкал его. Лицо Василия полыхало десятком ярчайших, пускай и не особо радостных, эмоций за раз. Ваня никогда не видел друга таким. — Ты сможешь кончить? — Да я и возбудиться не смогу! Унижение продолжалось долго. Мир снова вздрогнул, крик Ами, казалось, можно было услышать. — Всё?! Она рада? — Она недовольна, — страдальчески простонал Василий. — Ну и что нам делать?! — А ты можешь… взять его в рот? Это бы меня возбудило. — Нет. — Иначе я не смогу. — Нет! Ваня выпрямился, собираясь отойти, но его остановило прикосновение, словно кто-то положил ладонь на плечо. Боль прошла сквозь одежду, иглами впилась в кожу и как будто раздробила кости. Парень заорал, тряся рукой, смахивая с себя омерзительное чувство. — Ладно! Ладно! Только не делай так больше! Он сел на корточки перед другом, поравнявшись головой с гениталиями. Стянул с руки камеру, положил у ног. — Прости, — шепнул Василий. — Но вдруг это меня в самом деле возбудит. — Заткнись. Ваня медленно приблизил лицо, осмотрел предмет своих мучений, принюхался. Никакого мерзкого запаха не почувствовал, что слегка расслабляло. Пересиливая себя, морщась, заглотил — к счастью, с невозбуждённым членом это было сделать легко. Почти сразу же почувствовал, как то, что во рту, начало расти. Языком ощутил раскрывающуюся головку, её солоноватый, отвратительно приятный вкус. Отстранился. Вытер губы. Член увеличивался на глазах, вены вздувались, а из уретры текла едко пахнущая смазка. — Не останавливайся, иначе снова упадёт, — шепнул Василий. Зашумел ветер, поднял в воздух снежную пыль. Ваня, чувствуя, что и сам возбуждается, выругался, приступил к делу. Теперь член погружался в рот разве что наполовину, и то с трудом. Парень хрипел, иногда останавливался, выворачиваясь изнутри в рвотном позыве. В какой-то момент Василий надавил на затылок и начал сам управлять процессом, контролировать толчки. И, к сожалению Вани, продолжалось это долго. Поднялся ветер. Ветки, комки грязи закружились в вихре, возникший гул походил на рёв тысячи голосов. Василий удерживал Ваню теперь двумя руками, не давая вырваться, грубо вдалбливал, тяжело дыша. — Я… Я сейчас… — Слова заглушил многоголосый крик Ами.

***

Ваня выблевал завтрак и почти не переварившийся обед, после чего просто изрыгал пустоту и слюни, не в силах остановить судороги. Василий стоял рядом, на телефоне был заранее набран номер скорой. — Не звони, — наконец, выдохнул Ваня, не в силах подняться колен. — Со мной всё хорошо. Я остановился. — Ты так пять минут назад говорил. Ваня отмахнулся. Перевёл дух, обтирая лицо снегом, выждал несколько минут. Спазм не вернулся. Победно глянул на друга — ответом ему был крест над бровями. Снова отмахнулся, без помощи поднялся и, вроде, принял устойчивое положение. Тут же стянул с плеч рюкзак, достал прозрачную баночку с таблетками и кинул в сугроб, растоптал. Пластик треснул. — В жопу эту хрень! Больше никогда глотать колёса не буду! Василий подошёл, задумчиво и как будто насмешливо разглядывая таблетки в снегу. — Сколько заплатил? — Три тыщи. Никогда не бери пантерного! — Да я и леопардового не собирался. — Продавец обещал лёгкий психоделический эффект, — продолжил Ваня, никак не реагируя на шутку, — и больше говорил об оздоровительных функциях: что давление улучшится, появится творческий потенциал, желание действовать. — Знаешь, он тебя ни в чём не обманул. — Василий вытянул из приоткрытого рюкзака чехол с камерой. — У тебя реально давление поднялось с потенциалом, ты активно действовал, хоть и не совсем адекватно. Видимо, отозвалась пара по фольклору на прошлой неделе. Кричал что-то о сороках и бредовых сказках. Бегал, жрал снег, трахал деревья. — Угораешь. — Есть фотки. Стволы трахал в одежде, не волнуйся. — Василий открыл сенсорный экран Canon и, Ваня мог дать голову на отсечение, смущённо улыбнулся. — А ещё сделал мне минет. — Угораешь, — неуверенно повторил Ваня. — Есть фотки. — Василий протянул камеру, сдерживая смех. — Только нормальные не удаляй. Пожалуйста. Парень резко схватил Canon, сразу же перешёл в «галерею», дрожащими руками ткнул на последнее едва различимое фото. Оно тут же открылось на весь экран. Кадр сверху. Куртка распахнута, кофта задрана, штаны спущены. Торчит возбуждённый член, сжатый рукой. Ваниной. Сам он облизывает яйца и тупорылыми, пустыми глазами смотрит в объектив. — Пиздец. — Ты, кстати, зачем-то просил не материться. — Пиздец, — повторил Ваня, когда перешёл к следующей фотографии; члена уже не было, весь он поместился во рту. — Зачем, Вась, Зачем?! — Я, честно говоря, был не против. — Хуйня, а не причина. Фоткал тогда зачем?! — Чтобы ты не думал, что это были всего лишь глюки. — Ебать, пиздец, блядь, нахуй! Фотографии открывались одна за другой и тут же удалялись. — Оставь хотя бы одну. Будет мне как за новогодний подарок. — Я тебе сейчас камеру об лицо расхуячу. Удалю все! Василий, посмеиваясь, отвернулся, всматриваясь в берёзовую гущу, белеющую в низине. — Знаешь, так вышло, что на этой неделе родители уезжают к родственникам в баню. Их не будет все выходные. Ваня открыл очередную фотографию и в самом начале даже не понял, что на ней изображено. Снег, грязь, щепки и вырванные с корнем деревья застыли в воздухе, в круговом узоре страшного вихря. А впереди… — Я знаю, что выходит всё как-то быстро и не очень красиво, но ты не против приехать ко мне на выходные? Щёлк. Обнажённая женщина. Щёлк. Копна пшеничных волос тучей вздымается вверх, чернеет, становится ртутью небес. Щёлк. Костлявая, бледная, как труп. Щёлк. Амя. — Мы бы продолжили то, что начали сегодня… Ты не против? Ваня удалил фотографии с Амей, с расчленённым ангелом, со ртутью, разлитой на небесах, взглянул на друга ошалело, как дикий зверь. Василий улыбался, над бровями не было и намёка на крест. — Я… приду. — Ты не разочаруешься. Что ж, фоток наделали достаточно, надеюсь, не все удалил. Го к остановке? — Го. Василий пошёл по своим же следам в сторону шоссе. Ваня оглянулся, ощутив чьё-то присутствие. Вдалеке, у края болота, он заметил сороку, что чистила перья. Усмехнулся. Последовал за другом (или уже любовником?), на ходу собирая снег, скатывая в снежок. Кинул, целясь в голову. Щёлк.