Легенды о тиграх

Можно ли любить до помутнения рассудка, можно ли желать человека, как жаждут недоступную с неба звезду?.. Ацуши пожирал глазами похожую на безупречную мраморную статую фигуру. Они начали полчаса назад, и за все это время он нарисовал лишь несколько размытых линий; взгляд отказывался фокусироваться на бумаге и стремился в мельчайших подробностях запечатлеть бесценное, такое недосягаемое еще каких-то сорок минут назад сокровище. Со времени их с Дазаем знакомства прошло два года, но Накаджима помнил их первую встречу так отчетливо, будто бы она была вчера. Дазай выделялся из толпы своей невероятно привлекательной наружностью и был похож на сотканное из звезд, тумана и загадок сказачное существо, и восхищенный Ацуши не удержался от соблазна подарить ему небольшой портрет, исподтишка нарисованный там же, в уютном кафе. «Из тебя получился бы великолепный натурщик!» — искренне произнес тогда очарованный Ацуши. Дазай загадочно улыбнулся ему в ответ. Эта улыбка показалась Ацуши таинственным бриллиантом, и в тот момент в нем проснулась незнакомая прежде ревность: он неистово захотел заполучить этот бриллиант. В конце концов жадная страсть, вспыхнувшая однажды и не угасающая вот уже два года, привела Накаджиму сюда, в просторную светлую студию, к мольберту и холсту, на котором он не мог вывести ни одной четкой линии. Его муза, запретный плод, его страстная любовь, чьими портретами были усыпаны все ящики и полки в его мастерской, сидела на расстоянии нескольких метров и пленяла изгибами черт. Ацуши не мог оторвать пылающий взгляд и порицал себя за глупую слабость. — Что такое, Ацуши? — вкрадчиво поинтересовался Дазай. — Ты смотришь на меня вот уже десять минут и совсем не рисуешь... Тебе плохо видно? Я могу развернуться к свету. Смысл произнесенного коснулся околдованного сознания Ацуши только тогда, когда Осаму выпрямился и вытянул согнутую в колене ногу, и прикрывающая его ткань сползла, оголяя бедро. — Нет!! — тут же выпалил Ацуши и отпрянул. Жар возбуждения ударил в голову, опалил щеки и густо потек к низу живота. Ацуши судорожно сжал колени. В глазах Дазая мелькнуло бурное озорство. Он наслаждался — глупый милый Ацуши был беззащитен перед ним, словно ребенок. Безумно хотелось подразнить его еще немного, а потом еще и еще, взбудоражить, довести до катастрофы и разбудить глубоко спящих в нем демонов. — Если даже так не видно, я могу подойти поближе, — продолжал Дазай. — Нет необходимости... М-мне все видно, я скоро закончу... — смущенный своей внезапной вспышкой пролепетал Ацуши. Однако Дазай не слушал. Он усмехнулся, встал, позволив ткани соскользнуть на пол, и медленным шагом, словно благородный ангел, словно упоенный хищник, направился к мольберту. Накаджима испуганно вцепился в карандаш. В груди опасно заклокотало сердце. Он боялся шелохнуться, боялся поднять взгляд и больше всего боялся своего позора — Дазаю оставалось всего несколько шагов, чтобы увидеть эти жалкие каракули — все, что появилось на холсте, — увидеть его самого, отвратительного, возбужденного извращенца, и тогда всему придет конец — его мечтам, их дружбе, кажется, самой жизни!.. — Неплохо выходит, — услышал он над ухом. Дазай склонился к его плечу, разглядывая незавершенное полотно. Ацуши снова стало жарко. — Н-нет... То есть... Я еще не закончил, не смотри пока, я скоро, обещаю, все под контролем... — взволнованно забормотал он. — Я бы подправил вот тут, вот тут и еще вот тут, — невозмутимо продолжал Дазай, водя пальцем по рассыпанным линиям эскиза. — И... над этим бы я тоже немного поработал, — сказал он, соскользнул рукой с холста и коснулся упругой промежности. Ацуши задрожал. Тело превратилось в оголенный нерв, он задыхался — каждый вздох грозился излиться в сладострастный, позорный стон. — Мы договаривались, что я буду позировать тебе в одежде, — проговорил Дазай в самое ухо, намеренно касаясь его губами. — Но потом ты внезапно передумал... Я удивлен. Что скажешь, Ацуши? — Дазай мягко помассировал рукой его пах. — Т-ты... Ты ведь не отказался, — отрывистым полушепотом напомнил Ацуши и больно закусил губу — рука Дазая лишала его рассудка. Осаму усмехнулся. Они оба играли в дураков и с самого начала понимали, что их встреча не закончится обыкновенным уроком рисования. — Я тебя съем, — промурлыкал он, выпуская на волю своих чертей; долгие месяцы они морили его тело голодом, не позволяли забывать милого глупого Ацуши и из ночи в ночь заставляли мечтать о сладком, словно клубника, пряном, как имбирное печенье, возбуждающе-ароматном вкусе его стройного тела...

***

Мольберт с позабытым эскизом стоял всего в нескольких метрах — сонному сознанию чудилось, что бесконечно далеко. В голове у Ацуши лениво густилась приятная пустота; старый, немного потертый диван казался самым удобным на свете, остывал очень медленно и все еще хранил теплый запах развернувшейся недавно стихии — жаркой любовной страсти, царицы чувств. Рядом, положив голову ему на плечо, полусидел-полулежал Осаму и щурился, как сытый кот. Между его покусанных, сжатых до красных отметин бедер теплела чужая сперма, но он совсем не обращал на это внимания, погруженный в негу и какие-то приятные размышления, которые проскальзывали в его кошачьей ухмылке, свежем румянце и поблескивающих из-под прикрытых ресниц лукавых глазах. Ацуши нежно потерся щекой о его макушку. Ноздри защекотал теплый уютный запах деревянных карандашей и чего-то совершенно особенного, Дазай пах его мастерской и каким-то легким, невообразимым травяным ароматом, похожим на волшебный эликсир. — Мне до сих пор не верится... — произнес Накаджима, но потом решил не продолжать — счастье любило тишину. — Осаму... Как ты? — спросил он. Прежде чем ответить, Дазай понежился и с наслаждением поцеловал его в запятнанную шею. — Уже третий год жду не дождусь, когда ты пригласишь меня на свидание.