Утро 3 октября

Сережа встал рано. Во рту сухо, до чертиков хочется коньяку. И чтобы горло жгло, как в первый раз. Третье октября в этом году выдалось холодным. Ноги ледяные, зуб на зуб не попадает. На улице холодрыга, в квартире — тоже. А в кабаке-то сейчас тепло. Там много женщин и коньяк. И иногда Маяковский. Это, конечно, похуже чем женщины и выпивка, но терпимо. Так обычно размышлял Есенин, натягивая ботинки перед выходом. Сгребая в бездонный карман пальто ключи и мелочь, Серёжа думал, чего бы ему сегодня хотелось — снова коньяк или что-то новенькое. А потом в мыслях как-то завертелись собственные стихи и стихи Маяковского. Серёжа спускался по лестнице, думал, как же отвратительно ведёт себя Владимир на публике и также отвратительно он одевается. Маяковский же в этот момент двигался в сторону кабака. Широкими и медленными шагами Владимир мерил дорогу до святилища. Холодно ему не было — с утра он уже испил вина. Но душа просила большего. Маяковский вытаптывал по проспекту и не думал. Он только предвкушал сегодняшнюю попойку с Пастернаком. Об остальном ему размышлять было банально лениво. Шёл Маяковский грузно. Такую походку можно было узнать из тысячи; так больше никто не ходил. По крайнем мере, на весь Петербург не сыскать более тяжелой походки, чем у Володи. И каждый раз, когда Есенин замечал издалека Маяковского — он этим забавлялся — шмыгал носом в шарф и хихикал. Так произошло и в этот раз. Глаза Серёжи округлились, но тут же стали узкими-узкими, как это принято называть — лисьими. На горизонте — Маяковский. Как-то неосознанно Есенин перешёл на легкий бег. Он хихикал себе в шарф и предвкушал. Сейчас такое будет! Маяковский наругает его за неожиданность, вцепиться в его локоть и они вместе поспешат в кабак. — Волки сзади! — и Серёжа прыгнул прямо перед лицом Володи, опираясь на его плечи. Чтобы быть честным, надо сказать, что Маяковский слышал надвигающиеся шаги. Понимал, что кто-то за ним бежит. И тут этот. — Было нестрашно, товарищ Есенин. Чего Вы средь бела дня решили людей пугать? И убери уже свои ладони с моих плеч, Сереж. — Володь, здорова! Ты как всегда. Я ж в кабачок иду, ты тоже? — Предположим. Ты ведь знаешь, что я сегодня сижу с Борей. Вы к нам подмазываетесь, товарищ Есенин? — Маяковский лукаво улыбнулся, изогнув правую бровь. Есенин любил это его выражение лица. Черты грубого лица Володи сглаживались и казались мягче, и Серёже думалось, что в такие моменты Маяковский был по-настоящему искренним. — А даже если и так, вы ведь все равно возьмёте меня с собой, Маяковский! — Возьму. И даже угощу алкоголем. Но это твой подарок, именинник. Ну да, противиться не было смысла. Общество имажиниста Володе нравилось. Стихи его дурные, и сам он дурной, но воскресным днём — днём рождения Серёжи — они были товарищами по выпивке. А Боря Пастернак опоздал на встречу на два часа. Есенин и Маяковский все то время пили вино и говорили о планах на именины Серёжи.